У ИСТОКОВ ПРАВОСУДИЯ.СУДЫ И СУДЬБЫ ВЫДАЮЩИХСЯ ЛИЧНОСТЕЙ ЭЛЛАДЫ И РИМА
АНАТОЛИЙ ИЛЬЯХОВ
У ИСТОКОВ ПРАВОСУДИЯ
Суды и судьбы: из жизни выдающихся личностей Древней Греции
«Кубок жизни был бы сладок до приторности,
если бы в него не капали горькие слёзы» Пифагор
СОДЕРЖАНИЕ:
Слово Автора
Гл.1 БОГИ НА ОЛИМПЕ
Глаза Фемиды. Дике, Астрея и Юстиция. Откуда мрамор для Немезиды.
Гл.2 БОЖЕСТВЕННОЕ ПРАВОСУДИЕ
Бесстыдный камень Сизифа. Возмездие богов. Ослиные уши Мидаса. Обнажённая Истина.
Гл.3 У ИСТОКОВ ПРАВОСУДИЯ
Хорошо жизнь сообща (Ликург). Мудрейшего слушайте (Залевк). Законы писаные кровью (Драконт). Нечестным владеть не желаю богатством (Солон). Первый среди мудрецов (Хилон). За намерения наказывать (Периандр). Дело умных – предвидеть беду (Питтак).
Гл.4 КОГДА НАРОД ПОВИНУЕТСЯ ПРАВИТЕЛЯМ, А ПРАВИТЕЛИ – ЗАКОНАМ
В оковах свободы. По воле народа и совести (Ареопаг, Экклесия, Гелиэя). Судный день.
Гл.5 СУДЫ И СУДЬБЫ
Фаларидово судилище (Пифагор). Дионисий и пифагорейцы. Неправедный суд в Дельфах (Эзоп). Мне не страшно честным умереть (Анаксагор). Тюрьма для героя (Мильтиад). Сын за отца – в ответе (Кимон). Суд неблагодарных (Фемистокл). Побить безбожника камнями (Эсхил). Стихи – защита для поэта (Софокл). Все одинаково дышим воздухом (Антифонт). Искупление историей (Фукидид). Камень матери (Павсаний). Я принёс Отечеству пользу (Перикл). Пусть власти домогается сумасшедший (Еврипид). Судить героя и простить (Ксенофонт). Мудрость не подсудна (Демокрит). Суд уличаю в злодействе (Сократ). Жертва тщеславия (Алкивиад). Этого я не ожидал (Ификрат). В оправдание – мои победы (Эпаминонд). Признаю себя виновным (Фокион). Проигравший уходит в изгнание (Эсхин). Мы сильны законами (Демосфен). В смертной казни отказать (Герострат). В неправосудных руках (Агис IV). Не судите красоту (Фрина). Учусь на чужих ошибках (Демонакт). Олимпийские судьи.
Слово Автора
В этой книге рассказ об истоках современного правосудия. В ней биографии людей, имена которых хорошо известны из древнегреческой истории: Демокрит, Ксенофонт, Перикл, Пифагор, Сократ, Софокл, Эзоп, Эсхил и другие выдающиеся личности далёкого от нас времени. Мудрецы, писатели и поэты, государственные деятели, цари и военачальники… У каждого своя судьба, свой жизненный путь. Но в книге всех объединяет особое отношение к Отечеству, во благо которого они были готовы жертвовать собой, вызывая восхищение сограждан. Многих их них вознесла к вершинам славы и власти безудержная всенародная любовь, чтобы затем по решению суда народа безжалостно растоптать недавних кумиров. Тюрьма, конфискация имущества, бесславное забвение вдали от родины или смертная казнь.
Прежде чем вникнуть в деликатную суть античного правосудия, следует осмыслить историческую обстановку, сложившуюся в Древней Греции до появления писаных законов. Да, было время, когда греки не ведали иных законов, кроме ретр - установлений и назиданий легендарных предков, предписывающих жить «как велели боги». Правосудие в современном смысле отсутствовало до той поры, пока общество не зашло в тупик во взаимоотношениях между собственными гражданами, когда стало понятно, что государство должно не только властвовать, но и судить справедливым судом граждан за отступления от установленных норм, правил и традиций. Так появилась необходимость в законотворчестве.
Книга «У истоков правосудия» содержит факты из биографий героев легендарной истории Греции, где освещаются деяния и мысли, предназначенные широкому кругу читателей, любителям древней истории. Юристы, студенты и аспиранты профильных ВУЗов найдут в ней немало полезного материала для профессиональной деятельности. Разумеется, есть в ней место и для дискуссий, поскольку современному человеку, веками отделённому от описываемых событий, сложно принять на веру изложение древней истории да ещё в интерпретации античных авторов.
В поисках истоков современного правосудия Читатель погружается в обстановку, существовавшую на земле Эллады тысячелетия назад, когда жили легендарные правители греков: Ликург, Залевк, Драконт, Солон и другие мудрецы, давшие своим гражданам первые в истории Греции законодательные акты. Знакомство с их жизнеописанием позволит получить ответ на многие вопросы современного правосудия. К тому же следует прислушаться к словам древнегреческого историка Полибия:
«Познание прошлого… может послужить на пользу людям, сближая положения, сходные с теми, какие мы сами переживаем, мы получаем опору для предвосхищения и предвидения будущего. Лучшей школой правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий. Ибо только она без ущерба для нас делает людей безошибочными судьями того, что лучше во всякое время и во всяком положении».
Глава 1.
БОГИ НА ОЛИМПЕ
ГЛАЗА ФЕМИДЫ
Мы настолько привыкли к изображению богини Фемиды в исполнении современных скульпторов - с повязкой на глазах, в левой руке держит весы, в правой — обоюдоострый меч, – что не подвергаем сомнениям этот совсем не бесспорный факт. На самом деле античные статуи богини обходятся… без повязки, к тому же, в руках у неё нет ни меча возмездия, ни весов – древнего символа меры и справедливости! Как же без повязки? Ведь повязка на глазах богини указывает на беспристрастность: «правосудная богиня не видит различия между людьми, она слепа в том смысле, что воздает лишь по фактам и правде»! С весами в правой руке и рогом изобилия в левой римляне изображали Эквитас (лат. Aequĭtas), свою богиню справедливости и законности. От неё уже термин «aequitas» получил обозначение «смягчения суровости строгого формального права».
Ответ на вопрос, кем же была Фемида для греков, находим в мифологии. Фемида (Темида, Темис) принадлежит семье бессмертных титанов и титанид, детей «первобогов» Урана и Геи. В то время, когда Зевс осмелился бороться с родным отцом Кроносом за верховный престол на Олимпе, титаны приняли сторону Кроноса. Зевс выиграл чудовищно трудную битву (титаномахию), после чего отправил оппонентов в бездонный Тартар — мрачную Бездну в глубине земли, «настолько глубокую, насколько Земля отстоит от Неба». Фемида вместе с сестрами не принимала участия в битве богов, поэтому избежала печальной участи братьев. Но будучи замужем за титаном Иапетом она осталась в безутешном одиночестве с маленькими сыновьями, будущими славными героями греческих мифов: Прометеем, Менетием, Эпименетием и Атлантом.
У Фемиды обнаружился чудесный дар предвидения, положенный всем олимпийским богам. Она, например, предупредила Атланта о том, что однажды Геркулес, сын Зевса, придёт в его сад, чтобы похитить волшебные золотые яблоки. Правда, как следует из легенды о подвигах Геракла, он всё же добился своего. Другому сыну Прометею любящая мать открыла тайну, которую не знал даже Зевс. Властитель Олимпа добивался любви морской нимфы Фетиды, а Фемида знала, что от их брака может родиться сын, который окажется могущественнее отца и отнимет у него власть над Олимпом. Фемида, втайне желавшая этого, памятуя о трагической участи мужа Иапета и братьев-титанов, ничего не сказала Зевсу. Но Прометею доверилась. Заподозрив неладное, Зевс в отместку приковал героя к скале на Кавказе, найдя хороший предлог – за то, что подарил людям Огонь. Сказал, что освободит, как только он поделится секретом Фемиды. Каждый день прилетал к несчастному Прометею огромный орел, клевал его печень, принося ужасные страдания. Наконец, Прометей передал Громовержцу предсказание матери, и был прощён. Свадьба Зевса с Фетидой расстроилась, после чего верховный бог женился… на Фемиде!
Да, это случилось по желанию Фемиды, которая давно решила женить на себе властителя богов и смертных людей. Искала подходящего случая. К тому же она уговорила проказника Эрота пустить серебряную стрелу в сердце Зевса, и, как только любовная стрела достигла цели, молодой бог попал в устроенные тенета. Волшебные притирания и молодящие божественные эликсиры сделали и без того безукоризненную внешность вдовствующей богини настолько привлекательной, что он загорелся неистовым любовным желанием. Принял приглашение побывать у Фемиды в гостях, а там, в мягкой постели, усыпанной благоуханными цветами, познал невиданное им ранее наслаждение от зрелых женских ласк…
Целый год провёл Зевс у Фемиды, забыв о времени и важных делах, а когда вернулся во дворец, объявил богам о намерении жениться на ней.
***
Фемида знала, что рождение детей укрепляет семейные узы. Оттого старалась крепко-накрепко привязать к себе молодого мужа. Сыновья от Иапета уже были, от Зевса рожала дочерей. Греки называли их Горами (Оры) – это были прекрасные, благожелательные к людям богини «Времени Года», приносящие цветы и плоды: богиня цветения Фалло, богиня прорастания Ауксо и Карпо, богиня плодоношения. Следом родились Эвномия («Законнодательница»), Дике («Справедливая»), Эйрена («Мирная»); были у них ещё дети: Феруса, Евпория, Ортозия, Анатола, Музыка, Гимнастика, Нимфа, Месембрия, Спонда, Дисида и Авга. Каждая по-своему влияла на земную погоду, посылая весенние грозы и дожди, обеспечивающие плодородие на полях и в садах. В древнегреческом искусстве всех Гор изображали изящными молодыми девами цветущей наружности, как олицетворение юной, нежной красоты.
Взрослые дочери Зевса вместе с матерью принимали участие в делах богов и людей тем, что «сообщали во всём размеренность и порядок». Рядом с могущественным супругом Фемида чувствовала себя уверенно, не боялась подавать ему советы, которые он, правда, не все воспринимал. Когда Зевс задумал возвеличить род полубогов и одновременно истребить «лишние», на его взгляд, племена людей, не почитавших его как верховного бога, именно Фемида подсказала ему повод развязать войну греков с жителями богатой Трои. По её совету Зевсу на свадьбе у Фетиды и Пелея появилась коварная богиня раздора Эрида с яблоком «Прекраснейшей!», и по её же совету Зевс поручил Гермесу отыскать юного пастуха Париса, оказавшегося младшим сыном троянского царя Приама, чтобы он взял на себя обязанность третейского судьи. Согласно красивой легенде, освещённой эпохальными поэмами Гомера «Илиада» и «Одиссея», Троянская война случилась и проходила так, как предсказала Фемида.
Но, увы, супружеское счастье Фемиды длилось не долго. С годами у супруга, как часто бывает со зрелыми мужчинами, менялись вкусы и представления о женской красоте и отношениями в браке. Он стал поглядывать на молоденьких богинь из своего окружения, добивался любви у неприступных, казалось, замужних земных женщин. Тогда у Фемиды хватило мудрости не удерживать супруга в тесных семейных узах, первая подала мысль Зевсу о разводе, сказав, что «так будет обоим лучше»! Дети к этому времени стали самостоятельными богами, общего имущества у супругов было немного, поэтому они разошлись без взаимных обид и громких скандалов.
Зевс оценил мудрость и верность Фемиды, поэтому после развода она оставалась при нём первой советницей вместе с совместной дочерью Дике. Он назначил её «Хранительницей законов», и стала она для олимпийских богов «Защитницей правды, права и порядка». Зевс также поручил Фемиде присматривать за организацией и соблюдением законности и порядка на земле, в народных собраниях греков. А их дочь Дике сообщала отцу обо всех нарушениях божественных законов со стороны судебных заседателей и правителей государств, если они решали судебные дела не по справедливости, а попирая её, как вздумается, или за взятку. Зевс карал виновных с присущей ему суровостью и непоколебимостью. По велению Громовержца Фемида созывала собрания богов и, бывало, сама председательствовала на пирах. А когда Гера, родная сестра Зевса, стала его новой супругой, заодно, царицей Олимпа, Фемида наглядно проявляла уважительное отношение к ней, подавала чашу с нектаром, «напитком бессмертия».
Богиня помогала найти кров на ночь людям, кто был в пути, странникам и паломникам. Она оберегала угнетенных, претерпевших несправедливое порабощение, отчего её часто называли «Благоразумная» или даже «Благосветная». Человечество благодарно Фемиде за то, что она, тайно от Зевса, посоветовала своему внуку Девкалиону, сыну Прометея, построить ковчег, чтобы он с женой Пиррой мог спастись во время Потопа, который устроил Зевс, «чтобы очистить землю от людей, погрязших в пороке». Благодаря спасению, супруги «возродили род людской, бросая через плечо камни-кости Матери-Земли: закутав головы и распустив пояса, Девкалион с женой Пиррой собирали камни и бросали их через голову: из камней, брошенных Девкалионом, появлялись мужчины, а из камней, брошенных Пиррой – женщины»* (Превращение камней в людей, вероятно, является ещё одним заимствованием, принесенным эллинами с Востока. Иоанн Креститель упоминает легенду, согласно которой «Господь может сотворить детей Авраамовых из камней пустынных (Матфей, 3,3-9; Лука, 3, 8). Зевс, узнав о поступке Фемиды, помешавшем ему до конца исполнить свой губительный замысел, сильно вознегодовал, а она сказала:
- Мой Зевс! Если бы ты уничтожил всех людей, тогда кто бы приносил жертвы на алтарь твой и восхвалял бы тебя пением гимнов?
Зевсу ничего не оставалось, как согласиться с мудрой Фемидой. Вот и ответ на вопрос, почему древнегреческие ваятели не изображали Фемиду с повязкой на глазах: она должна была всегда всё и всех видеть!
ДИКЕ, АСТРЕЯ И ЮСТИЦИЯ
Божественное правосудие над людьми в архаический период истории Греции ассоциировалось с богиней Дике, которая «разрешала конфликтные ситуации и споры, покровительствовала судебным заседаниям и работе судей». Гесиод (VIII в. до н.э.) в поэме «Теогония» («Происхождение богов») впервые говорит о Дике, как одной из Гор, называя её богиней справедливости. По своим функциям она близка богиням из древнегреческой мифологии Фемиде и Адрастее («Неотвратимая», «Мстительница») – «толкущей в ступе особые травы на спасение или погибель людей». У философа Парменида (V в. до н.э.), Дике «хранит ключи от ворот, через которые пролегают пути дня и ночи». По Платону, она «вершительница справедливости в круговороте душ». Поэт Еврипид (V в. до н.э.) в «Вакханках» изображает Дике с мечом в руках. У него она преследует преступника, чтобы пронзить его карающим мечом. По сообщению писателя Павсания (II в. до н.э.), Дике «душила и избивала несправедливость», хотя для древних греков культ этой богини отождествлялся с образом «Воздающей справедливость».
Дике в отличие от других богов, которые лишь иногда посещали землю, жила среди людей, помогая им, направляя их помыслы на добрые дела. С особенным пристрастием Дике следила за нравственностью и добропорядочностью людей, проявляла нетерпимость ко лжи, обману и коварству. Это было время «Золотого Века» Кроноса, который, увы, канул в Прошлое, когда Олимп заняли молодые боги под предводительством Зевса, а покой и мир сменились жестокостями «Железного Века». Исчезли людская беззаботность и беспечность. Каждый человек мог безнаказанно убить другого ради того, чтобы захватить чужое имущество или земли, свободного человека сделать рабом. Люди перестали верить в богов, которым поклонялись ещё их предки, не возводили новых храмов и не возжигали жертвенные алтари.
Богиня Дике увещевала людей, как могла, призывала жить в мире и согласии, усмиряла дурные страсти, призывала к почитанию богов Олимпа. И когда она поняла бесполезность своих усилий, «оскорбленная, вознеслась на Небо, где воссияла созвездием в зодиаке Девы» – далекая, строгая и неподкупная Астрея («Звезда-Дева»)! Тогда люди поняли, какой благодати они лишись, имея на земле добрую советницу Дике! С тех пор богиня Дике представлялась в образе «вечно действующей силы, которая могла рассудить человека, наградить его за праведные дела или наказать за преступление».
В более поздние времена черты богинь Дике, Адрастеи, Немезиды и Фемиды соединились в образе богини Возмездия (греч. Misthos — «Расплата»). В классическом искусстве — аллегорическая фигура, изображённая в виде женской фигуры с крыльями, управляющей колесницей, запряженной грифонами. Её атрибуты: меч, плеть, весы.
После покорения Греции Римом многие греческие боги перекочевали в римский пантеон, где продолжали служить на прежнем религиозном поприще. В римской мифологии появилась богиня Юстиция (с лат. Justitia – «Справедливость»), тождественная с греческой Дике. При наличии божественной Юстиции римляне приступили к возведению величественного здания Гражданского Права (с лат. «ius civile»), в основание которого заложили многие конструктивные детали древнегреческой культуры – риторики, философии и, безусловно, правовые основы греческого законодательства, послужившие надёжным цементирующим составом.
Наконец, появился термин «юстиция», как «определитель справедливости и законности», и «юстиция» – общее устройство судебных учреждений и ведомств. Позднее Римское Правосудие стало основой законодательств многих европейских государств, появившихся после развала Великой Римской империи (с IV в.). А древние греки, не сумевшие создать единого государства Греция, разобщенные по своим суверенным городам-полисам, понадеявшись на совершенство и уникальность когда-то придуманной ими народной демократии, так и не решились на создание общегосударственных институтов юстиции!
ОТКУДА МРАМОР ДЛЯ НЕМЕЗИДЫ
Богиню Дике обычно сопровождало божество, которое греки называли Немезидой – дочь Никты (Ночи), ставшая богиней Судьбы. Немезида, полагаясь на внутреннее чувство справедливости или, скорее, на божественную интуицию, «посылала человеку счастье или несчастье, воздавая должное по его делам или намерениям». Её решение невозможно было оспорить, даже выспрашивая помощь у Зевса, поэтому каждый человек смиренно соглашался, получая от богини награду за свои дела и помыслы или наказание. Немезида жестоко преследовала человека за гордыню и, если он выходил за пределы собственного жребия, посылала потери и несчастья. Кому доставалось в удел слишком много счастья по сравнению с другими людьми, не по справедливости, у того отнимала часть, чтобы передать другому, обиженному удачей. Только так, по мнению богини, в обществе людей можно восстановить справедливое равновесие.
Немезиду нередко отождествляли с Адрастеей, хотя они изначально имели разные «божественные правовые полномочия, полученные от Зевса». Для Гомера, судя по его эпическим произведениям, Немезида не представляется одной из главных богинь Олимпа, её имя он употребляет лишь как обозначение «Упрёк» или «Порицание». А вот Гесиод определяет Немезиду как богиню «Воздаяния должного», определяющую судьбу человека. По этим «профессиональным качествам» Немезида похожа на Мойр* (*с греч. «доля, участь, судьба»), хотя Мойры от самого рождения человека «прядут нити его участи, судьбы». Немезида же судит его по поступкам, делам, определяя ему награду или наказание. У античных историков и поэтов Немезида является людям в роли «карающей» богини, которая строго наказывает их за надменность, усмиряя высокомерие и гордыню. Поделом! Ведь человек не должен выходить за пределы собственного жребия, определённого ему богами!
Возможно первое скульптурное изображение Немезиды появилось в Афинах только после 13 сентября 490 г. до н.э., даты, означающей знаменитое сражение на Марафонском поле. В этот день афинское ополчение под предводительством Мильтиада (о котором дальше пойдёт особый разговор) разгромило персидское войско, намного превосходившее по численности. Персы были настолько уверены в своей победе, что заранее привезли на кораблях вместе с войском глыбы белоснежного мрамора с острова Парос, с намерением возвести в центре Афин монумент собственного триумфа. Афиняне воспользовались нежданным «подарком» персидского царя по-своему, изготовив из этого мрамора изваяние богини Возмездия в образе Немезиды. На древнейших памятниках искусства можно угадать её изображение, молодой девушки в возрасте Афродиты: одна рука, поднесенная к роскошной груди, поддерживает одеяние, в другой руке – символы власти: узда, меч и бич. В императорском Риме Немезида стала покровительницей солдат и гладиаторов
***
А чем занимался Зевс, верховный правитель Олимпа? Согласно греческой мифологии, всякий порядок в жизни людей, законы и право, работа народных собраний и совета старейшин начинались по воле Зевса, находились под его покровительством. Для нарушителей законов, обычаев и религии Зевс был «Аластор» («Мститель»). Пребывая на Олимпе, который люди считали одновременно и Небом, Зевс поддерживал жизнь на земле, был творцом погодных явлений. Внушая ужас богам и людям, он сотрясал щитом- эгидой, отчего грохотал гром, посылал губительные молнии.
На Олимпе рядом с золотым троном Зевса находились два больших сосуда, сделанные Гефестом из золота. В одном хранилось «Зло», в другом – «Добро», ими бог наделял каждого человека сообразно его Судьбе, отвешивая на золотых же весах. Зевс обрушивал Зло на человека, если видел, что он нарушал его законы. Повелитель богов и людей сообщал жрецам-прорицателям свои оракулы, являлся людям в сновидениях, подавая пророческие знамения и знаки, за что греки называли Зевса «Всеведущим». Он же охранял население городов от эпидемий, несчастий и разрушительных войн, поэтому в каждом доме стоял жертвенный алтарь в его честь. У Зевса было ещё много имён и прозвищ (в зависимости от полезности человеку), например, такие: Сотер («Защитник») и Алексикакос («Отвращающий несчастье»), Полией («Защитник города») и Фратрий («Защитник фратрий, родовых сообществ»), Элевтерий («Покровитель дома») и Гамелий («Покровитель брака»). По его делам, он узнавался как Ксениос («Оберегающий права гостя»), Фиксий («Покровитель беглецов, просящих защиты») и Катарсий («Очиститель»), Мелихий («Милостивый»), Морий («Покровитель маслин»)…
Глава 2.
БОЖЕСТВЕННОЕ ПРАВОСУДИЕ
БЕССТЫДНЫЙ КАМЕНЬ СИЗИФА
У Сизифа, сына царя Фессалии, был старший брат Салмоней, которому их отец оставил престол. Но Сизифа не устраивало его положение, особенно после того как в Дельфах получил пророчество: «Твои дети от племянницы отомстят за тебя». Затаив на Салмонея обиду, выждав удобный момент, он тайно соблазнил юную дочь Салмонея сладкими уговорами. Брат, узнав о грехе дочери, запретил придворным говорить об этом. Но когда племянница родила двоих сыновей, Сизиф много выпил и проговорился перед ней о пророчестве. Она же, во имя любви к отцу, убила тех детей!
А Сизиф принёс тела убитых детей на городскую площадь, где громко кричал, будто Салмоней сожительствует с собственной дочерью, и вот теперь брат убил своих детей от неё. Народ разгневался на своего царя, изгнал его и дочь, после чего Сизиф стал царём Фессалии. Так в результате коварства и наговора свершилось то, о чём говорилось в пророчестве. Это был первый, но не единственный его вероломный поступок.
Узнав, что у соседа выросла дочь, красавица Антиклея, Сизиф надумал обесчестить её. Угадал время, когда сосед был занят делами, проник в дом и овладел беззащитной девушкой. И опять Сизифу повезло: сосед не стал оглашать о случившемся, лишь поспешил выдать дочь замуж за Лаэрта, царя острова Итаки. Супруг Антиклеи, не ведавший ничего о бесчестье молодой жены, признал в родившемся первенце своего сына. Назвал Одиссеем. Вот от какой крови Одиссей, троянский герой поэмы Гомера, набрался знаменитого хитроумия!
Однажды Сизиф стал случайным свидетелем похищения Зевсом юной красавицы Эгины, дочери Асопа, внучки Посейдона. Убитый горем отец не догадывался, кто нанёс ему оскорбление, кинулся на поиски дочери. А Сизиф указал место, где прятал Зевс Эгину. Зевс узнал, кто навёл на него Асопа, приказал богу смерти Танатосу найти Сизифа и бросить в царство мёртвых – «за неуважение богов и за раскрытие божественных тайн».
Однако Сизиф, когда Танатос пришёл за ним с кандалами в руках, попросил показать, как ими пользуются, и так исхитрился, что в кандалах оказался сам Танатос! Смерть оказалась пленённой в доме Сизифа! По этой причине несколько дней на земле творилось невообразимое: кому было определено умереть, не мог этого сделать – даже когда отрубали голову или разрубали тело на куски… Обнаружив неладное, Зевс послал бога войны Ареса. Арес быстро обнаружил Танатоса, освободил его, разрубив кандалы, а Сизифа связал и притащил в подземное царство Аида. Перед тем, как покинуть белый свет, Сизиф успел крикнуть жене, чтобы она не погребала его тела. Обещал вернуться скоро, живым и невредимым. Когда же предстал он перед Аидом и его супругой Персефоной, начал жаловаться, будто очень спешил сюда попасть, и потому не успел дать жене распоряжения насчёт собственного погребения. А по законам предков, пока умерший не погребён, он не имел права находиться в подземном царстве мёртвых! Просил отпустить на пару дней, позаботиться о собственных похоронах. Простодушная Персефона, услышав его жалобные слова, уговорила супруга позволить Сизифу удалиться из Аида, на время исполнения погребальных обрядов.
Как обещал Сизиф жене, он вновь оказался дома и тут же забыл о своем обещании Аиду. И прожил ещё много лет в полном здравии, пока Зевс не узнал, что Сизифа нет среди мёртвых. Бог сильно удивился. Послал на розыски Гермеса, самого хитрого и ловкого среди богов. Так что Сизифу обмануть Гермеса не удалось!
Судил Сизифа сам Зевс, за все его дурные поступки, и в наказание определил ему находиться в Аиде, где он будет катить огромный «камень своего бесстыдства» на вершину крутой высокой горы. Заверил бог, что как доставит «камень» на место, так закончатся его мучения. С невероятными усилиями Сизиф толкал и катил тяжелый камень вверх, в гору, проливая едкий пот, а когда почти доходил до вершины, не мог удержать его: камень катился вниз, поднимая облако едкой пыли, скрывался в колючем кустарнике у подножия. Сизифу приходилось спускаться вниз, разыскивать камень и выволакивать его из колючих зарослей, чтобы начать свои мучения сначала …
С тех пор тяжкий бессмысленный труд зовётся «сизифов труд».
ВОЗМЕЗДИЕ БОГОВ
Правосудие богов Олимпа по отношению к Сизифу не всегда вершилось в столь жестоком виде, но даже за неуместную гордыню следовало неотвратимое божественное возмездие. Имя другого нашего героя – Гиппон, в легендах и мифах он Беллерофонт, сын коринфского царя Главка, внука Сизифа. Беллерофонтом («Убийца Беллера») его прозвали после убийства по неосторожности брата Беллера. Чтобы очиститься от преступления и запутать следы преследовавших убийцу мстительных Эриний, по закону предков надо было удалиться в изгнание. В Тиринфе его приютил друг семьи царь Прет. В красивого юношу неожиданно влюбилась Антея, жена царя, а Беллерофонт не ответил взаимностью. Молодой человек не осмелился переступить законы гостеприимства. Антея же из боязни, что муж может узнать об этом, сказала ему, будто Беллерофонт намеревался её обесчестить.
Негодованию царя не было предела! Но он не решился убить представителя могущественного царского рода в своём доме, ни тайно, ни явно. Царь попросил гостя отправиться к ликийскому царю Иобату, тестю Прета, с письмом, в котором, оказывается, были слова: «Этот юноша нарушил закон Зевса Ксеноса («Гостеприимный»), он, как вор, осквернил моё гостеприимство, пытался обесчестить твою дочь. Убей его!». Иобат воспылал ненавистью к Беллерофонту, но он также не посмел поступиться законами гостеприимства. К тому же юноша был сыном царя Главка, владеющего самой большой и сильной армией на Пелопоннесе. И тогда царь придумал, как погубить Беллерофонта, не вызвав ни у кого подозрений.
Во время пира, на котором было сказано немало приятных для гостя слов о его храбрости, Иобат рассказал о Химере, обитающей в долине. Чудовище безжалостно вытаптывает посевы и похищает домашний скот. У Химеры львиная голова, туловище козы, вместо хвоста извивающиеся, злобно шипящие змеи; из пасти она изрыгает огонь и дым. Царь попросил юношу убить её, обещая отдать свою дочь замуж и полцарства.
Беллерофонт не был трусом, да ещё было обещано такое вознаграждение! Совершив жертвоприношение Афине, своей богине покровительнице, он услышал оракул: «Пойди к Пиренскому источнику. Найдешь мой подарок – золочёную уздечку, её наденешь на крылатого коня, которого изловишь. С ним ты победишь». Отправился Беллерофонт к Пиренским горам, где у подножия истекал знаменитый источник. Священное место обитания греческих Муз. Здесь он увидел необычного коня, крылатого Пегаса, сына Горгоны Медусы. Конь пил воду, потеряв осторожность, а юноша подкрался поближе и взнуздал его подарком Афины, усмирил его буйную прыть. Вскочил на него и помчался в долину, где обитала Химера. Нашёл её, вызвал из логова сразиться.
Нелегко оказалось поразить Химеру. Она ловко избегала меча Беллерофонта и сама пыталась схватить его львиной пастью, вонзить ядовитое змеиное жало. Изрыгала огонь, грозящий смельчаку смертью. Наконец, когда Химера в очередной раз широко раскрыла пасть, Беллерофонт взлетел на Пегасе над ней и ловко залил в пасть расплавленный свинец. Тогда и пришел чудовищу конец.
Но царь Иобат не спешил исполнить обещание. Предложил юноше сразиться с амазонками, дикими ордами женщин-воинов, угрожавшими Ликии. Пришлось Беллерофонту вновь совершать подвиг: отправился на поиски амазонок и победил их в сражении. Верхом на Пегасе он устремлялся вверх, разя врагов меткими стрелами и кидая камни на их головы. Но и после своего возвращения к Иобату он не получал обещанного, так как царь вновь и вновь посылал Беллерофонта на верную смерть, давая новые поручения. Но юноша всегда возвращался живым и с победой. Геройскими делами и терпением Беллерофонт всё больше нравился Иапету. Наконец, он засомневался в обвинениях своего зятя, царя Прета, затребовал от него и Антеи объяснений. Когда же их получил, разобрался, где – правда, а где – ложь, и попросил у Беллерофонта прощения. А после отдал ему в жёны дочь Филоною и объявил наследником престола Ликии.
Беллерофонт, узнав от Иобата, что Прет намеревался убить его по ложному обвинению Антеи, вернулся в Тиринф, уже как близкий родственник царской семьи. Выбрав удобное время, встретился с Антеей, прикинулся влюбленным, а когда она поверила, предложил бежать с ним. Взял с собой на круп Пегаса, взлетел в поднебесье и… сбросил с коня коварную женщину. Так бы и завершить повествование о Беллерофонте, сказав, что с тех пор счастливо он зажил со своей женой. Да, не тут-то было!
Беллерофонт, опьянённый славой героя, решил, что теперь ему место… на Олимпе, рядом с бессмертными богами. Зевсу, узнав о том, сказал: «Я не возражаю, если взлетишь на Олимп!». Беллерофонт стал хлестать Пегаса плёткой, чтобы тот повыше взлетел на своих могучих крыльях. Раз и другой – всё ближе Олимп. Видит Зевс – смертный человек дерзко подбирается к обители богов. Наслал на него назойливого овода. Ужалил овод Пегаса под хвост, как раз в тот момент, когда крылатый конь Беллерофонта уже почти достал копытами вершины священной горы. Ужаленный конь вдруг встал на дыбы и сбросил седока, который упал в густые заросли колючего кустарника.
Пегас, освободившись от человека, достиг Олимпа, где Зевс принял его в свою свиту, поручив сопровождать его, когда он развозил по небу разящие молнии. Беллерофонт не разбился, потому что так хотел бог. Но сильно ушибся, стал хромать на обе ноги, а потом ещё и ослеп. Одинокий, увечный и жалкий, бродил Беллерофонт по земле до самой смерти, показывая людям, как может Зевс наказать человека за неуёмную гордыню…
ОСЛИНЫЕ УШИ МИДАСА
А вот случай, когда человек пытался судить бога. Хотя, нет – это слишком! Он лишь засомневался в мудрости бога, за что понёс справедливое наказание…
В греческой мифологии Мидас – царь Фригии, сын того самого Гордия, чей узел на бычьем ярме разрубил мечом много позже Александр Македонский. Царь Мидас имел в своих сокровищницах несметное количество золотых монет, драгоценных камней, праздничной одежды и ценного оружия. Но он желал богатства ещё и ещё, за что прослыл «Жадным Мидасом». Однажды в окрестностях его дворца объявился неизвестный старик, толстый и добродушный на вид. Когда его спросили, кто он и откуда, не смог ответить. Забыл. Его привели к Мидасу, и царь признал в нём Силена, друга и сотрапезника Диониса, покровителя виноделов. Наверно, после очередной шумной попойки Силен укрылся от жары в густом кустарнике, заснул, а проснувшись, никого рядом не обнаружил. Весёлая компания из свиты Диониса за это время далеко ушла. Старик пошёл искать и заблудился.
Хитрый Мидас решил, что это – судьба, из неожиданной встречи можно извлечь выгоду. Он послал гонцов разыскать Диониса, сообщив, что нашелся его любимец. Бог виноделов, на радостях, пообещал Мидасу исполнить любую просьбу. «Я хочу, чтобы всё, к чему я прикоснусь, превращалось в золото!» – попросил царь. «Пусть будет по-твоему» – согласился бог. Забрал Селена и продолжил свой путь со свитой.
С этого радостного для Мидаса дня во дворце золота заметно прибавилось, ибо всё, к чему он прикладывал руки, тут же становилось золотыми изделиями – слуги превращались в золотые статуи, животные и птицы в скотном дворе, мирно жующие и клевавшие свой корм, тут же становились золотыми, если царь прикасался к ним. То же происходило с цветами, ароматы которых желал вдохнуть Мидас, и камнями на дорожках в царском саду. Но самое страшное, оказалось, что еда, вино и вода, обычно подаваемые к столу царя, вдруг превращались в золото, как только он намеревался их испробовать! Если поначалу он радовался, видя умножение богатства таким способом, но осознав, что умирает от голода и жажды, возопил к Дионису: «Освободи от необдуманной просьбы!». Бог, вдоволь насмеявшись над Мидасом, наконец, сжалился и посоветовал искупаться дважды в горной реке Пактол, протекавшей в его царстве. Мидас так сделал, после чего очистился от своей жадности, «золотой болезни». А Пактол до сих пор славится тем, что на его берегах всё ещё находят золотоносный песок и даже самородки.
***
История, произошедшая с Мидасом, лишь присказка. Дальше было, вот что… Однажды Аполлон пригласил Мидаса, как ценителя музыки, присутствовать на необычном мусическом состязании. Дело в том, что обычный пастух по имени Марсий, самый знаменитый в Греции музыкант, вызвался состязаться с Аполлоном в игре на флейте. Судьёй у них был речной бог Тмол. Со стороны человека это был дерзкий поступок с опасными последствиями, так как Аполлон считался самым искусным музыкантом среди богов. Он великолепно играл на всех инструментах, а особенно хорошо у него получалось, когда брал в руки свою флейту. Правда, у Марсия флейта тоже была не простая, подаренная самой Афиной. Из неё изливалась чудесная, завораживающая слух музыка, так что судья Тмол был склонен присудить победу Марсия. Но Аполлон был богом, а боги – само совершенство по сравнению со смертными! Поэтому Тмол присудил победу Аполлону.
Мидас, присутствующий на музыкальном поединке, имел другое мнение, громко заявляя, что выиграл Марсий. Аполлон, услышав такое, чтобы поставить наглеца на место, наделил Мидаса… ослиными ушами, намекая на его некомпетентность. Так и остался фригийский царь с отметиной, от бога. Долгое время ему удавалось скрывать от всех свои безобразные уши, которые прятал под высоким фригийским колпаком. Только царский брадобрей, по долгу службы, видел его ужасные ослиные уши. Царь снимал колпак, когда тот стриг волосы на голове. Под страхом смерти он приказал брадобрею не выдавать жуткую тайну.
Надо полагать, что брадобрей сильно страдал оттого, что ни с кем не может поделиться доверенной ему тайной. Плохо спал, худел, не по дням, а по часам. Но пришел на берег реки, выкопал ямку, огляделся, чтобы никого рядом не было, и выкрикнул в ямку: «А у нашего царя Мидаса ослиные уши!». Облегчив своё душевное состояние, закопал ямку и спокойно, будто непосильный груз скинул с плеч, отправился домой, где с тех пор спал спокойно. Вскоре на месте ямки пророс тростник. Шёл мимо пастух. Сорвал тростник, сделал дудочку. И тут вместо мелодии полились вдруг слова: «А у нашего царя Мидаса ослиные уши!»… Куда ни пойдёт пастух со своей дудочкой, всюду слышались эти слова. Скоро вся Фригия знала, какие теперь у царя Мидаса уши. Говорили потом, что Мидас казнил всё-таки брадобрея. Сам же напился бычьей крови и оттого скоро умер. С тех пор в греческой комедийной драме жадный Мидас – один из любимых персонажей. Обычно актёр изображал его в образе сатира с ослиными ушами.
ОБНАЖЁННАЯ ИСТИНА
Ещё был случай, когда смертный человек становился судьёй у богов. Невероятная легендарная история о третейском суде Париса! Событие случилось, возможно, в XIII или в XII веке до н.э. рядом с легендарной Троей, описанной Гомером в эпических поэмах «Илиада» и «Одиссея». Представьте долину у горы Ида (совр. Каз-Даг), известную тем, что «на её вершине состоялась первая брачная ночь Зевса и Геры, длившаяся триста лет, и все триста лет доказывали боги друг другу свою любовь…». Под присмотром юного Париса пасутся коровы. Неожиданно, будто из воздуха, появляются три женщины и мужчина. Так появляются только боги. Это были действительно они: Гера, Афина, Афродита и Гермес. Парис не поверил своим глазам, потому что смертным не полагалось воочию встречаться с небожителями. Он услышал голос Гермеса:
- Парис, не бойся нас, я пришел сообщить волю Зевса - Гермес протянул Парису золотое яблоко. – Вот яблоко, на нём надпись: «Прекраснейшей». Зевс поручает тебе стать судьёй для этих богинь. Они все прекрасны, но отдай яблоко самой прекраснейшей.
Парис в нерешительности принял яблоко и воскликнул:
- Я простой пастух! Как может пастух судить о красоте богинь? Не лучше ли разделить яблоко на три части?
- Не пытайся ослушаться Зевса! – возразил Гермес. – Ты вручишь сей спорный плод одной богине, но зато самой прекрасной из них! Но выбор за тобой!
- Тогда помоги мне, Гермес! Ведь у тебя, как у мужчины, есть представление о женской красоте? Как поступить мне, если все трое богинь прекрасны? Своим выбором я могу оскорбить остальных, и они станут мстить мне! Зачем мне такое испытание!
- Не бойся, Парис, никто не будет мстить тебе – такова воля Зевса. И мне запрещено помогать тебе. Воспользуйся собственной смекалкой и чувствами, которые овладеют тобой при виде наших богинь.
- Я всего лишь человек, и, возможно, не смогу оценить по достоинству их божественные прелести. Но тогда пусть богини обещают, что не обидятся, когда двое из них не получат яблоко.
Богини согласно закивали. Парис снова обратился к Гермесу:
- Скажи, Гермес, можно ли оценить красоту женщины, у которой тело сокрыто под плотным одеянием? Посмотри сам, Гермес, на наших богинь. Нет, пусть каждая предстанет предо мной обнаженной.
- Правила Зевса таковы, что твоему решению они должны подчиниться, – улыбнулся Гермес и передал просьбу юноши богиням.
Первой поспешила обнажиться Гера, супруга Зевса. Она неприметным движением округлого плеча скинула с себя пеплос – и будто яркий свет обжег глаза Париса. Настолько целомудренным оказалось белейшее тело женщины, сохранившей свежую молодость, хотя уже родившая нескольких детей.
- Смотри на меня внимательно, – произнесла Гера, поворачиваясь к Парису то одним боком, то другим, показывая свои женские достоинства, – и знай: признаешь меня «Прекраснейшей» – сделаю тебя повелителем Азии, и ты станешь самым могущественным из живущих ныне людей.
- Зевс свидетель, богиня, ты действительно прекрасна! И слова твои меня радуют. Но сначала я должен увидеть других богинь, иначе суд мой будет неправильный.
Следом подошла Афина. Смело обнажила роскошную грудь, бедра и крепкие ноги и принялась уговаривать юношу:
- Послушай, Парис, ты видишь то, что запрещено видеть смертному. Разве я не прекраснее других богинь? Если у тебя хватит здравого смысла, присудить яблоко мне, я сделаю тебя храбрецом, каким свет ещё не видывал. Ты будешь побеждать всех врагов, тайных и явных, благодаря силе и мудрости, которые я тебе дам. Решайся быстрее!
- О, мудрейшая! Я всего лишь пастух – к чему мне воинская слава! – произнёс Парис. – Да и сейчас ничто не угрожает нашему царю Приаму и могущественной Трое. Но я обещаю, что обязательно приму во внимание твою красоту и слова твои, прежде чем отважусь отдать кому-либо из вас это яблоко.
Афина отошла от юноши, не очень довольная собой, понимая, что не смогла, ни убедить его, ни запугать. Наступила очередь Афродиты. Невинно опустив глаза, богиня любви подошла к Парису, целомудренно скинула одеяние, словно впервые обнажалась перед мужчиной. От большого смущения вспыхнул Парис, настолько изумительными показались формы вечно юного тела богини розового цвета. От близости с божественной красотой у юноши закружилась голова.
- Смотри внимательно, Парис, ничего не упусти, – вкрадчивым голосом говорила Афродита, будто влюблённая голубка ворковала. – Не верится мне, что ты увидишь у кого ещё такое красивое тело. – Она прошептала на ухо Парису, волнующе обжигая дыханием. – Когда я увидела тебя, Парис, сказала себе: «Вот самый красивый юноша – поверь, я видела немало мужчин! Пасти коров – не твоя судьба. Тебе следует жить пристойной жизнью царского сына! И жениться ты должен на самой красивой женщине во всей Греции.
Афродита, заметив, с каким вниманием слушал её Парис, продолжила затейливую игру:
- Я говорю эти слова не ради того, чтобы ты признал меня «Прекраснейшей». Я верю, что ты не ошибёшься в выборе. Ты тоже красив, понравился мне, поэтому я хочу устроить твоё счастье. Не поверю, что ты будешь возражать, если женой твоей станет Елена из Спарты! – продолжал богиня. – Она красивее всех земных женщин, в её объятиях ты почувствуешь себя счастливейшим из мужчин.
- Но я слышал, что Елена Прекрасная – жена царя Менелая! Разве возможно, чтобы она увидела меня, да еще влюбилась настолько, чтобы бросить всё и пойти со мной? Но я буду откровенен перед тобой, богиня, что буду благодарен, если так всё произойдёт.
- Тогда слушай. Елену выдали замуж за Менелая против её воли. Да, она родила сына Гермиона, но это не значит, что от большой любви к мужу. Я сделаю так, что ты встретишься с ней, и она тут же забудет Менелая и полюбит тебя.
- Богиня, как же это всё может случиться, если я сейчас нахожусь в Трое, а Елена – в Спарте под надежной охраной своего мужа?
- Парис, ты очень юн, поэтому наивен! Я помогу тебе! Дам в помощники в любовных делах сына своего Эрота, крылатого стрелка из серебряного лука. Я постараюсь, чтобы ты встретился с Еленой, а он уже не промахнётся: она тотчас влюбится в тебя без памяти и будет готова бежать с тобой, куда позовёшь.
Парис, сгорая от нетерпения, объявил Гере и Афине, кому он вручает спорное яблоко. Как гласит легенда, сладкий плод оказался «Яблоком Раздора». Афродита действительно сделала так, что Парис, который к тому же оказался сыном троянского царя Приама, получил чужую жену, красавицу Елену и женился на ней. После этого Гера и Афина возбудили всех греков выступить против Трои. Разыгралась кровопролитная война, длившаяся почти десять лет. Не только люди, но и боги Олимпа разошлись в той войне по разным сторонам. Помогали одним, вредили, как могли, другим. Но это уже другая, не судебная история…
Глава 3.
У ИСТОКОВ ПРАВОСУДИЯ
Прежде, чем вникать в деликатную суть античного правосудия, следует вначале осмыслить обстановку, какая сложилась в Греции ещё до появления законов, закреплённых человеком на глиняных черепках, папирусе или на камне. Сначала было время, когда древние не ведали иных правил и установлений, кроме «божественных оракулов», посылаемых им через служителей культа – магов и жрецов, обычно представлявших племенную верхушку. Правосудие, как осмысленный институт, появилось, когда власть решила, что людьми следует не только управлять, но и добросовестно судить.
Итак, когда эллины убедились, что без сотворённых человеком законов дальше жить нельзя, изначальное Правосудие они всё равно «привязали» не с мудрой и благоразумной Фемидой, а со строгими и неподкупными богинями Дике и Немезидой. Дике закрепилась в судопроизводстве как символ справедливости, а Немезида, олицетворяющая «карающий меч Зевса», – как «Неотвратимое возмездие». По имени Дике суд и судебный процесс назывались «Дике» (Дика), место заседания, где вершился суд, – «Дикастерий», и судейское жалованье – «дикастион»; истец, подавший жалобу, считался «дикасаменом». В паре с Немезидой, Дике незримо, но добросовестно участвовала в судебных заседаниях, препятствуя нарушениям в правах и свободах несправедливо обиженных людей, обеспечивая добросовестные решения по итогам каждого гражданского дела. Главным результатом появления греческого законодательства было то, что любой свободнорожденный эллин теперь мог привлечь к суду, как соседа по улице, так и представителя властных структур, политика и даже государство в целом, если он считал себя пострадавшей стороной!
ХОРОШО ЖИТЬ СООБЩА (Ликург)
Для Спарты IX-VIII вв. до н.э. правитель Ликург являл собою личность легендарную. Он всегда будет интересен человечеству, поскольку с него началось господство законного права над поведением гражданина в обществе и, отсюда, права государства распоряжаться его жизнью и смертью. От установленных для спартанцев жизненных правил и началось законодательство в Древней Греции. В гражданском обществе, наконец, проявилось уважение к закону и суду как государственному правовому институту. Через восемь веков после Ликурга императорский Рим, за ним – поздние европейские государства использовали в собственных законодательствах многие его революционные положения.
Современники Ликурга не сомневались, если не в его божественном происхождении, так в поддержке со стороны богов. У него действительно сложилась необыкновенная судьба. После смерти старшего брата, спартанского царя Полидекта, Ликург занял престол. Но, узнав о беременности вдовы Полидекта, заявил, что откажется от царской власти, если родится мальчик. Родился мальчик, названный Харилаем. Ликург объявил его царём, а сам остался при нём опекуном до совершеннолетия племянника. Так было заведено в Греции.
Ликург добросовестно управлялся с возложенными на него обязанностями опекуна и правителя Спарты, пока родственники со стороны матери Харилая не распространили слухи, будто он намеревается отравить младенца ради захвата власти. Не желая переносить необоснованных обвинений, Ликург с тяжелым сердцем оставил Спарту. Когда прощался с близкими ему людьми, обещал вернуться, «если сам Харилай этого захочет».
Ликург отсутствовал в Спарте много лет. Путешествовал по греческим городам, посещал земли «варваров», с усердием познавая обычаи и обряды чужих народов, беседовал со жрецами, обладающими древними знаниями. Из всех наук его интересовали только такие, что позволяли правителю достойно управлять государством, а народу – охотно ему подчиняться. На Крите он познакомился с правовыми основами в прошлом могущественного загадочного царства Миноса, где обнаружил связь с цивилизованным наследием древних государств Передней Азии и, главным образом, с культурой древнейших царств Египта. После Крита Ликурга видели в Египте и Финикии.
Тем временем племянник Харилай, став взрослым, воссел на престол, женился, и у него родился сын; появилась нужда в его воспитании. Вспомнив о своём бывшем опекуне, приказал гонцам найти Ликурга и просить вернуться домой ради юного царского наследника. Заметно постаревший Ликург, набравшийся не только седины, но и мудрости, знаний, не стал тянуть с ответом.
По пути в Спарту он посетил Дельфы со святилищем Аполлона, запросил оракул, который гласил: «Боги вручают Ликургу слабую Спарту. Она укрепится могуществом через законы»… Ликург, уверовавший в свою божественную миссию, с радостью и надеждами возвратился домой.
Жители Спарты не забыли Ликурга. Когда же узнали об оракуле, возрадовались. Они давно желали иметь законы, оберегающие их жизнь от своеволия сильных сограждан, неумных царей и, вообще, случайностей в политике. Царь Харилай назначил Ликурга наставником своего сына, но прожил после этого совсем недолго. Умер от неизлечимой болезни. И тогда спартанцы, пренебрегая древним обычаем престолонаследия, избрали царём Ликурга, поскольку ожидали от него скорейшего исполнения божественных начертаний дельфийского оракула.
С первых шагов во власти Ликург занялся тем делом, что хорошо познал в своих странствиях – законотворчеством. В результате появилась знаменитая «законодательная реформа Ликурга», главной особенностью которой стала ликвидация социального неравенства в обществе. Но как на это было решаться? Ведь тогда надо отрицать существование личной собственности граждан. Такого поворота событий никто в Спарте не ожидал!
Ликург понимал сложность реализации своих не совсем обычных реформ, что его действия вызовут недовольство, прежде всего, спартиатов, воинов-землевладельцев, – главной основы могущества Спарты. Они имели огромные земельные наделы, получая большие доходы от сдачи небольших участков в аренду безземельным крестьянам. Пришлось новому царю, опираясь на основную часть общества – простых граждан, терпеливо «убеждать» строптивых. Беднякам оказались понятными идеи Ликурга о «всеобщем равенстве и простоте отношений». Вызвав ликование одной части спартанского общества, царь поднял бурю возмущения в другой. Ликург заимел немало врагов. На одном из Народных собраний несколько знатных граждан вначале его оскорбили, затем бросились на него с палками, которые обычно держали при себе «для важности». Один из нападавших, некий Александр, палкой выбил глаз Ликургу!
Виновника увечья схватили и отдали в руки Ликургу, обязав, по обычаю предков, стать его рабом. Александр, появившись в доме царя, был немало удивлён, ожидая обнаружить в убранстве, если не роскошь, то хотя бы зажиточность. Мало кто знал, что Ликург, несмотря на знатность своего рода, жил настолько скромно, что Александру стало стыдно. Он раскаялся в дурном поступке, просил прощения. Ликург не стал держать зла на обидчика, за что Александр привязался к нему до конца жизни, был верным помощником.
Конечно, Ликург ощущал боль от потери глаза физически, но морально он укрепился, понимая, что одержал первую победу над теми, кто сомневался в искренности и, главное, в необходимости, его правовых намерений и действий. Тем более что инцидент не прошел незамеченным: старейшины срочно приняли постановление, по которому всем гражданам впредь запрещалось приходить на заседания не только с оружием, но ещё и с палками и прочими «увечными предметами, непригодными для разрешения гражданских споров».
До Ликурга спартанцы пребывали, по словам Геродота, «в изнеженном состоянии». В обществе не были задействованы такие понятия, как воинская доблесть, патриотизм, самопожертвование и ещё многое из того, что делает государство сильным. Каждый спартанец, способный держать меч в руках, мог свободно покинуть родину ради личной выгоды или военной добычи, нанимаясь в армии чужеземных властителей. Пока спартанец был в состоянии носить доспехи, до старости или болезни, он воевал, стремясь к богатству, роскоши и обладанию рабами. Как следствие, громких побед за спартанскими военачальниками и царями до сих пор не наблюдалось, отчего у Спарты было много врагов – Афины, Фивы, Союз беотийских городов. Царь Ликург решил научить спартанцев хорошо воевать с врагами Отечества. А для этого предложил научиться жить по-новому – сообща!
Ликург начал с того, что отменил почти все прежние порядки и обычаи, существовавшие в Спарте с древнейших времен. Приказал жить по распорядку, им же назначенному. Оставил для исполнения только такие законы и положения, которые что-либо запрещали. «У кого мало законов, тому не нужно много законов» – говорил Ликург. Он учил спартанских военачальников:
- Не ходите воевать против одних и тех же врагов дважды, иначе они научатся достойно противодействовать вам. И бегущих от вас врагов не убивайте, чтобы они считали, что бежать выгоднее, чем сражаться с вами.
Царь Ликург издал закон, по которому спартанцы впредь должны избирать двух царей одновременно со сроком исполнения должности в один год. «Во время мира оба царя должны следить друг за другом, замечая властолюбие и усмиряя гордыню другого, – сказал он. – Во время войны пусть воюют на две стороны, каждый со своим войском и это обязательно принесет успех Спарте. Власть — обоим, честь — по заслугам!».
Понимая, что во время правления царей может возникнуть «нездоровое двоевластие», для контроля над их деятельностью Ликург создал новый орган – Герусию («Совет старейшин») в двадцать восемь выборных лиц. Народ направлял в геронты самых достойных, честных и неподкупных граждан, чтобы они могли всегда урезонить любого «непутёвого» царя, не оправдавшего надежды. Если раньше избрание кандидатов в органы государственного управления (и на царскую должность) происходило через избирательные урны, то Ликург определил выборы «по крикам» – чья группировка перекричит. «Избирательная комиссия» находилась в это время неподалеку в закрытом помещении, где «на слух» выявляла победителя! Так, он считал, проявится воля большинства перед меньшинством.
При Герусии существовала служба эфоров, блюстителей порядка и законности, состоявшая из пяти человек. Эфоры следили за исполнением спартанцами новых законов, проверяли обоих царей на «полезность» Спарте. В безлунную ночь, когда над головами не было никаких облаков, эфоры при полном молчании «наблюдали небо», отмечая что-либо необычное, например «падающую звезду»… Если звезда действительно падала – боги подавали знак, что царь был им не угоден! Царя могли лишить прав свободнорожденного гражданина, отечества или жизни. Но столь суровый приговор редко приводился в исполнение, поскольку нужно было получить ещё согласие дельфийского оракула. Обычно «провинившийся» царь лично отправлялся в Дельфы, объясняться, и, как правило, ему удавалось договориться с богами…
Иногда эфоры ловили царей на неблаговидных поступках, например, в трусости на поле битвы или предвзятом отношении к собственным гражданам. Тогда судьба того, кто провинился перед обществом, решалась в Народном собрании. Процедура предельно простая: глашатай зачитывал сообщение о преступлении царя и спрашивал, виновен он или нет, а собравшиеся люди выкрикивали: «Да» или «Нет». Словопрений, перебранок и потасовок не предполагалось! Как народ решил, тому и быть!
Следующим этапом реформ Ликурга становится армия. Царь-реформатор сознавал, что резкая перемена в вооружении, стратегии и тактике вызовет нежелательную реакцию воинов-ветеранов. Может случиться заговор или открытый бунт против реформ. Он начал с необычного эксперимента. Приказал выкормить двух щенков типичной бродячей собаки, поручив давать одному из них мясо досыта, а второй щенок добывал пищу самостоятельно – охотой, воровством или попрошайничеством. Когда щенки выросли, Ликург пригласил старейшин и военачальников к себе, приказал привести собак. Гости царя стали переглядываться (чтобы это значило?), не догадываясь, зачем их позвали. Слуги положили перед собаками мясо: первая – толстая, откормленная, неторопливо принялась за еду, насытившись, прилегла тут же спать; вторая, поджарая, не обратила внимания на подачку, а когда принесли в клетке живого зайца и выпустили его, бросилась вдогонку. Первая собака при виде зайца даже «ухом не повела», а вторая догнала добычу и съела без остатка. Ликург, улыбаясь, сказал:
- Вот пример для спартанцев! Эти собаки рождены от одной матери, но вы сами видели, как они не похожи друг на друга по воспитанию: каждая делала то, к чему её приучили с детства! Причины мужества и стойкости воина заключены в воспитании, которое гораздо важнее тех качеств, которые дала только природа. Мы возмущаемся, когда спартанцы не могут одолеть врагов, но мы даже не пытаемся понять причин, отнимающие у нас наши победы.
Присутствующие начали понимать, к чему клонит царь, а Ликург продолжал:
- Если мы не станем упражнять постоянно себя в благоразумии и бескорыстии, в течение всей жизни не будем учиться доблести и отваге, ни одному спартанскому роду знатность не принесет никакой пользы!
Дальше Ликург говорил о необходимости больших изменений в сознании спартанцев, направленных на то, чтобы каждый почувствовал себя частью целого, всего народа и Спарты. Слушая такие слова, трудно было с царём не согласиться. Поэтому Спарта вскоре приняла предложение Ликурга о духовном и физическом перерождении своих граждан.
Царь, ободрённый поддержкой народа, издавал законы, один строже другого. Прежде он запретил «иноземцам» появляться в Спарте, утверждая, что «обычаи и порядки, которые они с собой приносят, развращают, поскольку спартанцы быстро перенимают от них только плохое, а сами иноземцы учатся хорошему от спартанцев, чтобы потом противостоять Спарте их же оружием».
Очередной неожиданностью для спартанцев оказалась денежная реформа. Было прекращено обращение золотых и серебряных монет! Взамен Ликург обязал выпускать деньги из… обыкновенного железа, которые, по его мнению, только и могли «привести спартанцев к всеобщему равенству». Новые монеты специально изготовили настолько неприглядными и тяжёлыми, что у жителей Спарты пропало желание копить про запас. Результат не заставил ждать: в Спарте исчезли всяческие пороки, ранее неискоренимые, даже воровство и взятки. Кому охота держать дома в большом количестве быстро ржавеющую железную обузу?
Вскоре вся Греция потешалась над Спартой, узнав о том, что один человек - царь, в одночасье сделал всех граждан малоимущими и бедными, причем, с их стороны, добровольно! Чужеземные торговцы не стремились попасть в Спарту, так как знали, что здесь им нечем поживиться: спартанцы не интересовались ничем, что называлось излишествами и роскошью. Восточные благовония, мази и парфюмерные эссенции, дорогая мебель, изысканные продукты питания, ценные одеяния и ткани, и ещё многое из этой категории предметов и вещей — всё сразу в Спарте стало ненужным! А спартанцы, доверив свои судьбы и государство Ликургу, не роптали. Они быстро приспособились к жёстким правилам жизни в своём обществе. Стали забывать прежний быт, подумывая, что по-другому жить-то и неинтересно, да и небезопасно!
Ликург оказался прав, когда призывал народ к общности интересов и материально взвешенной незамысловатости в быту. Вместе с деньгами и роскошью, безрассудными пирами и расточительством, ранее имевших место в богатых домах, исчезли всякого рода тяжбы по имущественным спорам, у граждан не стало сложных кредитных отношений и долгов. Исчезли яростные споры о наследовании имущества, что в былые времена нередко доводило граждан до преступлений! Античные авторы, характеризуя правление Ликурга, отмечали тогда, что «в Спарте больше не ощущаются ни корысть, ни богатство, ни бедность». Во взаимоотношениях между спартанцами постепенно выработалась незамысловатость, в отдыхе проявилась беспечность, в мужских играх – строгость, при обязательной беспощадности к врагам и беспримерной стойкости в сражениях.
Равное распределение военной добычи и материальных благ между всеми свободнорожденными спартанцами, получение имущественного достатка каждой семьёй по общественно-полезным результатам труда неожиданно позволили высвободиться массе времени, ранее занятого различного рода решениями бытовых проблем. Теперь спартанцы старались употребить личный досуг с пользой для общества, на общественно значимые цели, получая удовольствия от физических тренировок и атлетических упражнений и состязаний. Пиры и танцы допускались редко и совместные – для общественной пользы, также в религиозных шествиях и праздничных торжествах.
Царь-реформатор в стремлении уничтожить у сограждан порочное собственническое чувство наживы и вседозволенности в роскоши, потревожил даже священный домашний уют с семейным очагом. Законодательными актами Ликург отменил семейные обеды и всякого рода пирушки, больно ударив по самому сокровенному, что накрепко связывало каждого спартанца в собственном доме. Теперь каждый мужчина обедал по месту жительства в общественной таверне, в сисситии. «Пусть граждане едят на виду друг у друга простую, предписанную законом, пищу, а не объедаются бездумно дома. Так будет лучше всем!» – провозгласил законодатель. В каждом жилом квартале устраивались сисситии вместимостью до тридцати человек, где ежедневно столовались члены одного «квартального братства» – сисситы. Спартанцы заблаговременно сдавали в «общий котел» свою долю: ячмень, вино, сыр, фрукты или немного денег для покупки продуктов. Лучший кусок мяса от жертвенного алтаря, как и доля в охотничьей добыче сиссита тоже передавались «в общий котёл».
Случалось, конечно, когда какой-нибудь любитель покушать скучал по домашней еде, или ему надоедала слишком упрощённая еда в любимой сисситии, и тогда он осмеливался вкусить домашние блюда, приготовленные супругой. Но ему всё равно приходилось появляться среди других сисситов в строго назначенное время! Но в таком случае он обязательно вызывал подозрение у симпосиарха, надзирателя столовой. Виновному в нарушение общественного режима грозило судебное расследование и приговор – лишение гражданства, что означало рабство!
За обедом сисситы ели простую пищу, вина употребляли мало. Ликург убедил сограждан, что «кровь Диониса расслабляет душу воина и его тело». На праздничных пирах, когда вино приходилось выставлять на столы, прислуге давалось указание сильно разбавлять вино водой – «чтобы напиток становился безвредным и всего приятнее». Поэтому в застольях сисситы, вольно или невольно, не ссорились и не стремились показать свою удаль в изрядной выпивке, охотно вели задушевные разговоры, перемежая их хоровыми песнопениями, в основном боевыми и славящими своих павших героев.
Чтобы стать членом сисситии, следовало пройти обязательное голосование. Сисситы сами решали, нужен ли им этот человек, принять ли его в свою компанию. При голосовании каждый брал кусочек хлебного мякиша, неприметным образом катал в шарик и бросал в «каддихос» – глиняный сосуд с широким горлом. Если кандидат не нравился, шарик оказывался приплюснутым. Для подсчёта голосов каддихос опрокидывали, определяя, сколько хлебных шариков брошено в пользу кандидата. При наличии хотя бы одного сплющенного «бюллетеня» ему отказывали. Правда, у него была возможность повторного прихода в сисситию для голосования.
Засиживались в тавернах допоздна, потому что со временем пребывание в них стало интересным. Шумные общественные трапезы окончательно вытеснили уютные домашние обеды – не было причин теперь спешить к семьям. Домой возвращались тёмными переулками, без огня: царь и здесь проявил здравый смысл, запретив ходить по ночам с зажжённым огнем, имея в виду, что «спартанец должен уметь не теряться в темноте и никого не бояться»… В сознании спартанцев понятие «семья» стало ассоциироваться только с Отечеством, со Спартой и единым народом, а не с ближайшими родственниками. Как и предполагал Ликург, все его меры укрепили в сознании граждан государственность Спарты, усилили мощь её армии.
***
Наиболее интересные события, так или иначе связанные с законами Ликурга, имели отношение к женщинам, их положению в обществе и семье. Если в других греческих городах женщины в сравнении с мужчинами не имели многих гражданских прав, в Спарте, наоборот, женщинам запрещалось быть «слабым полом». Считалось нарушением общественного порядка, закона о моральной чистоте граждан, если женщина, даже многодетная мать, отсиживалась дома, игнорируя общественно полезные мероприятия. В противном случае, считалось, что она вела изнеженный образ жизни, баловала и холила себя. Молодые девушки были обязаны наравне с мужчинами быстро бегать, выполнять гимнастические упражнения и уметь обращаться с конём и боевым оружием. Многие занимались силовой борьбой, ловко метали тяжелый каменный диск и кидали копье, не хуже юношей. По Ликургу, «это нужно для укрепления тела и во имя деторождения»! Но молодые женщины готовили себя не для воинской службы, а к выполнению основной задачи, данной Природой — продолжению рода человеческого, рожать будущих воинов, защитников Спарты. Ликург объяснял, что «дети крепятся телом еще в чреве матери», и спартанки действительно рожали удачно и легко «благодаря крепости тела».
Девочки принимали участие в состязаниях во время общественных торжеств и праздников, как и мальчики, шествовали в процессиях без платья, чуть ли не нагишом, без стеснения плясали и пели на виду у мужчин. Выступая в гимнастических, то есть, атлетических соревнованиях, девушки обнажались, поскольку нагота не воспринималась неприличностью. Но стыдливость, далекая от соблазнов, у спартанцев оставалась по-прежнему в большом почете. При этом Ликург внушал мужской половине Спарты общественно-полезную значимость женщины, прививая благородный образ мыслей, сознание того, что женщина тоже приобщается к доблести и почету, каковых добиваются обычно только мужчины. По этим причинам, когда мужчины уходили на войну, Спарта не оставалась беззащитной – женщины, вооруженные мечами, могли постоять за себя и Отечество. Плутарх рассказывает о жене царя Леонида по имени Гарго, которой одна чужеземка задала вопрос:
- Почему спартанки делают, всё, что хотят со своими мужьями?
- Тебе следует понять, женщина, – отвечала Гарго, – что мы, спартанки, рожаем не только мальчиков, будущих мужчин и воинов, но ещё настоящих мужей для себя!
Царю Ликургу трудно было убедить молодых мужчин, юношей, вовремя обзаводиться семьями, чтобы породить детей, будущих защитников родины. Поэтому с целью принудить молодёжь жениться, что, безусловно, соответствовало интересам государства, законодатель создал целую систему штрафов и законов «бесчестия»:
- Неженатые мужчины не имели права не только участвовать в состязаниях, но даже присутствовать на трибунах в качестве зрителей;
- Пожилые мужчины и старики, если у них никогда не было семьи, лишались уважения со стороны остальных граждан, также забот со стороны родственников и молодёжи, которыми обычно окружают людей немощных;
- Был установлен предельный возраст для вступления в брак, как для мужчин, так и для женщин — «чтобы от цветущих родителей происходили здоровые дети»…
Сколько лет царствовал Ликург, сведений не сохранилось, но известно, что легендарный реформатор оставил Спарте свод нужных ей законов. Почувствовав конец жизни, царь призвал старейшин, чтобы сообщить:
- Я снова отбываю из Спарты, в путешествие. На этот раз буду отсутствовать долго. Я обязательно вернусь. А вы запомните: сегодня в Спарте всё спокойно, но только потому, что спартанцы следуют моим законам. Обещайте мне, поклянитесь богам, что пока я не вернусь, не исправляйте моих законов и не пишите новых законов. Тогда Спарта будет для Греции достойной для подражания!
Вскоре Ликург, обременённый годами и болезнями, оставил престол Спарты и ушёл в Дельфы. Предание гласит, будто в Дельфах Ликург, уже немощный старик, «бросился на меч, чтобы не возвращаться в Спарту и не давать повода менять законы, прежде чем спартанцы придумают другие, лучше им установленных». Следуя просьбе Ликурга, его сожгли в Дельфах на погребальном костре, пепел развеяли над морем: «чтобы ничего от тела его не вернулось в Спарту»…
***
Спартанцы долго ожидали возвращения своего замечательного царя, надеялись на чудо. А когда поняли, что он ушел навсегда, продолжали соблюдать его законы, «не изменения их, более шестисот лет, верные своей клятве». Оттого всё это время Спарта была великой, сильной и непобедимой, устрашая врагов, удивляя и восхищая союзников. А когда законодательные реформы Ликурга стали в тягость спартанцам, граждане постепенно забыли заветы Ликурга о скромности быта и воспитании духа, Спарта быстро рассталась с самостоятельностью, и для врагов своих, как государство, не представляло больше особой угрозы.
МУДРЕЙШЕГО СЛУШАЙТЕ (Залевк)
В очень давнее историческое время, когда греки жили по нормам, какие оставили им предки и боги, названные ретрами. Свободнорожденные граждане старались придерживаться этих правил: чтить своих богов и радовать их жертвоприношениями, не забывать семейных предков, придерживаться общепринятых государственных устоев и соблюдать обычаи своего народа. Нарушителей порядка и осквернителей культовых обрядов ожидал страшный суд в царстве мёртвых Аида, после чего им предстояло пребывание на Поле Вечных Мук вместо Элизиума – страны «Вечной радости и покоя».
Древние греки не кокетничали, когда заявляли, что «лучше иметь дурные законы, которые соблюдаются, чем хорошие, которые не соблюдаются». Они боялись любых инициатив, направленных на изменение существующих порядков в общественном устройстве и поведении граждан. Не желали никаких нововведений, тем более, в законах, наивно полагая, что таким образом будет разрушена государственность. Из боязни случайно наказать невиновного предпочитали не осуждать гражданина, если вина его не очевидна!
Со временем вызрела ситуация, при которой оценка поведения граждан в обществе уже не укладывалась в древние ретры. Боги тоже не могли дать советов по отдельным случаям, когда человек отступался от правил, и тогда получалось, что любой «шаг в сторону» можно было определять как тяжкое преступление, за которое полагалось одно – смерть.
Очень ответственную работу по написанию новых законов поручали самым мудрым представителям граждан - их называли фесмофетами, то есть, законодателями. Определяли список кандидатур, происходило всенародное голосование, после чего им доверялось законотворчество. Создавались не только новые общественно значимые правила для гражданина, его ответственность перед государством, но также меры ответственности общества перед его членами, как и меры наказания за преступления и нарушения правопорядка.
В VII в. до н.э. Греция услышала имя Залевка из Локриды, города на юге Италии, по свидетельству Аристотеля, «основанного озольскими греками». Основную часть его жителей составляли потомки беглых рабов и разбойников, воров и прелюбодеев… С первых дней поселенцы «привыкли жить вне законов, потому что они их не имели, а если была в них нужда, следовали чужим, принесенным извне»… Но пришло время, когда локрийцам надоело жить без взаимных обязательств и правил, они понимали, что жизнь обычного человека зависела от настроений властвующей политической силы, подкупов судей, их дремучей неграмотности и прочих издержек беззакония. В управлении городом преобладал хаос, отчего к органам власти проявлялось неверие.
Граждане Локриды отправили делегацию в Дельфы, религиозный общегреческий центр, за оракулом Аполлона, желая получить совет: «Как устроить жизнь в городе, чтобы не было насилия, принуждения и преступлений». Ответ получили такой:
«Слушайте Залевка, мудрейшего из всех»
Локрийцы знали Залевка как человека умного, рассудительного, граждане часто обращались к нему за разрешением споров, и от его решения не было недовольных. К тому же он знал все ретры и другие наставления предков греков. Пришли локрийцы в дом к Залевку, сказали:
- Дай нам правильные законы, по которым будут жить все локрийцы, не страдая от несправедливости, зла и насилия!
Залевк согласился и обещал, что создаст для Локриды новые законы, но если все локрийцы дадут клятву Зевсу, исполнять их и следовать им беспрекословно.
***
В 664 году до н.э. в Народном собрании Локриды слушали «законы Залевка», которые оказались предельно простые и понятные любому локрийцу. Когда Залевка спросили, как он смог справиться с таким сложным и очень ответственным поручение, ответил:
- Мне дала их во сне Афина.
После того, как в Локриде приняли новые законы, их записали на папирусах и раздали всем должностным лицам – для контроля над гражданами и для собственного исполнения. Эти же тексты вырезали на деревянных досках и развесили их повсюду в публичных местах: на городской площади, на рынке, в театре и во всех тавернах. Законы, выбитые на бронзовом диске, поместили в храм Зевса. Залевк дал локрийцам свод законов, которым они следовали добровольно, но предупредил, что «посчитает преступником всякого, кто вмешается в его самые идеальные и самые справедливые законы». А чтобы не ни кого не возникало соблазна издавать новые законы, постановил:
«Если при разбирательстве какого-нибудь дела одна сторона будет толковать закон так, а другая сторона — иначе, обе спорящих стороны должны явиться в суд с веревками на шее, и чье толкование будет судом отвергнуто, тот должен на месте удавиться…
С каждого локрийца взяли клятву, что он и никто другой, не станет предлагать, ни новых после Залевка законов, ни поправок. «А если кому захочется, пусть явится в Народное собрание с петлей на шее, чтобы в случае провала предложения его можно было повесить с минимальными затратами для города».
Несмотря на суровость законов, предложенных Залевком, жители Локриды им подчинялись и были, кажется, довольны обстоятельством, что у них появились права и обязанности перед государством, и наоборот, ответственность государства перед гражданами. Главное, на что теперь можно было надеяться, это прекращение власти насилия и беззакония во имя торжества законного Порядка. Если раньше судьи выносили приговоры произвольно, как они сами понимали представленное суду дело, или по личному отношению к подсудимому или истцу, то Залевк дал обеим сторонам судебного процесса понятные предписания, когда возможному преступлению определялась конкретная мера наказания. Получалось, что появление в Локриде очень строгих законов послужило профилактикой правонарушений, ибо каждый житель, свободный гражданин или раб, знал, какое наказание полагается ему за нарушение установленных правил.
Залевк охватил своими законами почти все области жизни локрийцев. Он запретил продажу земельных наделов, полученных от государства бесплатно, считая это незаконным обогащением. Не разрешал крестьянам продавать плоды своего труда посредникам, чтобы те не взвинчивали цены на рынке: «Пусть каждый земледелец сам продаёт урожай в городе».
Он издал закон, закрепивший равномерное распределение государственного имущества среди малоимущих граждан. Особо жестокое наказание предполагалось за покушение на частную собственность: даже за мелкие правонарушения, за воровство, в любом случае, лишали глаза. Его жёсткие, порой, жестокие законы устанавливали нравственный порядок в частной жизни, равно как и в общественных отношениях. Например, прелюбодеям вырывали или выкалывали один глаз. Но были и такие меры наказания:
«Если кто нечаянно или по злому умыслу выколет кому-то глаз, то сам должен лишиться своего глаза».
Или такие: «Если выколет глаз человеку с одним глазом, то должен лишиться собственных обоих глаз»…
Невероятно, но в Локриде, городе потомков преступников и беглых рабов, запрещалось злоупотребление вина: «Если во время болезни кто-то без совета врача выпьет неразбавленное вино — даже если выздоровеет после этого, — он будет наказан смертью, так как отведал того, что ему не было предписано»…
Понимая, что любое нововведение требует не только исполнительности, но и контроля исполнения со стороны граждан и судей, Залевк установил большое количество должностных лиц, контролёров, следивших за судебными процессами и поведением локрийцев. Эта мера послужила на пользу, так как теперь все верили, что судьи ошибок не делают. За умышленное искажение «законов Залевка» судью ожидает наказание – смерть через повешение.
***
В других городах Греции ещё долго не было своих законов, но к опыту Локриды уже присматривались, пытаясь понять, для чего они нужны, и осмыслить первые результаты. Где-то смеялись над законами Залевка, считая их ненужными, кто-то возмущался по поводу их жестокости, кто-то – удивлялся. Но вскоре к законодательным актам Залевка, «первопроходца» правосудия, начали повсеместно проявлять интерес.
В конце VI в. до н.э. законодатель Харонд из Катаны (Сицилия) дал родному городу и, заодно, другим греческим колониям в Сицилии и Италии новые законы, отличавшиеся высокой нравственностью и юридической строгостью. Многое он взял из свода законов Залевка. Существенно дополнил их и «подправил» применительно к сицилийским условиям. К примеру, если Залевк записал:
«Кто не имел детей и развелся, тому дозволяется взять новую жену», – Харонд добавил: «…тому дозволяется взять новую жену, но не моложе прежней».
У Залевка: «Кто в первом браке сумел быть счастлив, тот не портит себе счастья; кто не сумел, тот не повторит несчастья», – согласно поправок Харонда, не разрешался второй брак, если от первого брака оставались дети. Особое внимание уделялось борьбе со лжесвидетельством – страшным явлением времени. По Залевку: «Кто уличен в клевете, обязан носить, не снимая, миртовый венок (священное дерево Афродиты), – Харонд добавил: «чтобы все видели, с кем имеют дело».
Если человека уличали в трусости, его обязывали сидеть три дня на базарной площади в женском одеянии. Строго регламентировались расходы на роскошь. У Залевка: «Лицам хорошего поведения запрещается носить тонкие ткани и золотые украшения. Но лицам «дурного поведения это разрешается. – у Харонда: «чтобы все видели, с кем имеют дело».
Удивительно, но законы Харонда, как и Залевка, греки уважали и охотно им следовали. Но из-за одного из своих строгих законов, как гласит легенда, неожиданным образом оборвалась жизнь Харонда. Он возвращался из деревни, в дорожном одеянии и при мече на поясе. Узнал, что началось собрание, где его ожидали. В спешке забыл, что в подобных общественных местах его же законом запрещено находиться с оружием. Стражник на входе сказал ему с ухмылкой:
- Ну, конечно, всем нарушать закон – нельзя, а Харонду – можно!
Осознав оплошность, Харонд смутился, и тут же ответил с достоинством:
- Вовсе нет! Я специально пришел сюда с оружием, чтобы проверить действие своего закона, по которому нарушитель, кто бы он ни был, должен быть строго наказан! Его ожидает смерть.
С этими словами законодатель Харонд… пронзил себе грудь собственным мечом.
ЗАКОНЫ ПИСАНЫЕ КРОВЬЮ (Драконт)
В достойном ряду греческих законодателей известно имя Драконта (Дракон) из Афин, не менее заметное, чем Залевк или Харонд. Афиняне, как и жители Локриды и других греческих городов, немало страдали от беззакония, судебного произвола и непрофессионализма судей. Действенные законы нужны были для защиты интересов большинства, поскольку древние ретры-установления, по которым жили афиняне, безнадежно устарели, да и функционировали они в основном на интересы узкой привилегированной прослойки афинского общества. Ситуация позволяла олигархии через суды и подкуп должностных лиц беззастенчиво отбирать у граждан за долги земельные наделы, имущество и дома, доводить до нищеты, превращая свободнорожденных эллинов в рабов.
Поэтому не зря Народное собрание в 621 году до н.э. поручило Драконту, избранному архонтом-эпонимом, написать законы, способные закрепить демократические институты в управлении государством.
Эпоним был «первым архонтом», главным в Совете из девяти архонтов – высших должностных лиц, по сути, правителей Афин. По имени эпонима официально назывался год, в течение которого он исполнял свои обязанности. Остальные архонты отвечали за армию, судопроизводство, исполнение религиозных культов и прочие государственные дела.
Правда, Аристотель в труде «Политика» пишет о Драконте, как о фесмофете, т.е. «творце законов», утверждая, что обязанности эпонима-архонта в тот год исполнял Аристэхм. Так или иначе, но вместе с должностью главного фесмофета Драконт получил особый статус, в силу которого созданные им «рекомендации для афинян» являлись обязательными для всех законами. В знаменательный для афинян «год эпонима Драконта» Народное собрание принимало «Свод письменных законов», названных позднее «Драконовыми мерами» – из-за чрезвычайной строгости наказаний.
Драконт первый из законодателей внёс в афинское право различие между убийством умышленным и ненамеренным; определил условия, при которых ненамеренное убийство признавалось не наказуемым, и допускало примирение родственников убитого с убийцей. Показательно, что кража кочана капусты расценивалась как посягательство на имущественную собственность граждан наравне с ограблением храмов, за что судьи неизбежно выносили смертный приговор. В то же время писатель Ксенофонт (IV в. до н.э.), трудами которого восторгался Александр Македонский, в трактате «Экономика» воздаёт хвалу законам Драконта как прекрасному способу, чтобы удерживать домашних слуг от порочных соблазнов в господском доме: «…За кражу следует нести следующие наказания: схваченный на месте преступления заключается в оковы; оказывающий сопротивление приговаривается к смертной казни».
Появление в Афинах закона «О праздности» тоже связывают с именем Драконта, определившим в качестве наказания смертную казнь. Вообще смертная казнь у Драконта занимала в ряду наказаний преобладающее место – за соблазнение матери, жены, дочери или сестры; сюда же отнесены убийства в результате несчастных случаев и при спортивных состязаниях. В Древней Греции даже появилось выражение: «Драконовы законы писаны не чернилами, а кровью». В некоторых случаях Драконт допускает «смягчение» наказания» за отдельные преступления: источники упоминают лишение гражданских прав и изгнание – то есть те виды наказаний, которые использовались в судебной практике Афин в классический период. Речь идёт об осуждении за убийство, за участие в массовых кровопролитиях и за стремление к тирании. Во всех названных случаях наказанием для виновных служили изгнание и атимия - одно из тяжелейших наказаний в гражданском праве Древних Афин, влекших за собой лишение прав гражданского состояния, публичное бесчестие и презрение провинившегося. Когда Дракона спрашивали, зачем в его законах проявлена такая жестокость, обесценивающая человеческую жизнь, он обычно отвечал:
- Подобного наказания заслуживают даже мелкие преступления, а для более крупных преступлений еще не найдено большего наказания. Я же намерен зло искоренять любыми жестокостями!
Законы Драконта были записаны на деревянных досках-аксонах, которые содержались в государственном хранилище, а папирусные копии передавались для текущей работы в Фесмофетии – место заседания фесмофетов, призванных, в числе прочего, хранить правовые акты. Члены Ареопага (Высшего суда), архонты, филобасилеи (басилевс – руководитель филы – родового подразделения) и другие должностные лица в своей повседневной работе должны были опираться теперь только на законы Драконта.
Ограничивая кровную месть, запрещалась самовольная расправа над убийцей, за исключением случаев, если он застигнут на его собственной земле. Не считалось преступлением убийство вора, если оно было совершено для самозащиты или отобрания украденного имущества. Принципиально новым для Афин того времени стал широкий численный состав судебной коллегии, определённый Драконтом – пятьдесят один человек, что было первым шагом в сторону создания ещё более массового судебного органа (Гелиэйи). При регулировании имущественного и долгового права в Афинах Драконт официально санкционировал в Аттике долговое рабство.
Он также уделил внимание вопросам судебной процедуры, тщательно проработал такие процедурные вопросы, как полномочия судебных магистратов (царей и эфетов), условия примирения убийцы с родственниками убитого, защита убийцы от самовольной расправы. Оратор Эсхин в речи «Против Тимарха» сообщает, что законы Драконта содержали предписания о воспитании детей и юношества. Драконту приписывается «Клятва судей», о которой сообщает греческий писатель-сатирик Лукиан: «…лучшие из номофетов, каковыми были Солон и Драконт, установили для судей клятву: с равным вниманием выслушивать обе стороны и уделять участникам тяжбы равную благосклонность…». Клясться было положено тремя богами – Зевсом, Посейдоном и Афиной. Свидетели на суде тоже давали клятву, текст которой написан Драконтом, что явилось закономерным шагом в деле совершенствования суда.
Аристотель, отмечавший излишнюю суровость законов Драконта, осуждал их и в то же время воспринимал, как должное, поскольку благодаря такому отношению в судопроизводстве, наконец, появился порядок.
Но через 20 лет в Афинах появился новый законодатель Солон, мудрец и поэт, который заявил, что афинское общество «переросло» реформу правосудия Драконта. Чересчур строгие законы показались гражданам до того неуместными, что их перестали исполнять. Настала очередь гибкого демократического законодательства, применительно к изменившимся условиям. На политической арене в смертельной схватке за власть сошлись представители разных политических направлений. Как говорил Солон, «если нам продолжать исполнение «драконовских мер», Афины бы скоро обезлюдили»…
НЕЧЕСТНЫМ ВЛАДЕТЬ НЕ ЖЕЛАЮ БОГАТСТВОМ (Солон)
Солон (640-560 гг. до н.э.) – представитель разорившегося аристократического рода Эксекеста, предки которого вели родословную от последнего афинского царя Кодра (XII в. до н.э.), который, чтобы спасти Афины, добровольно избрал для себя смерть от рук врагов.
В юности, чтобы поддерживать семью в достатке, Солону пришлось зарабатывать на жизнь торговлей продовольствием, что было совсем необычным занятием для его аристократического положения. И хотя он быстро разбогател, закупая в Египте и перепродавая в Афины большие партии зерна, «однообразие в коммерции и накопительство» ему быстро надоели, и он со всей присущей ему энергией и творчеством переключился на политику.
В возрасте 46 лет Солона избирают военным архонтом, после чего он во главе экспедиционного отряда на Саламине, соседнем с Афинами острове, сражается с мегарцами. Жители сопредельных Мегар когда-то заняли Саламин, «чтобы причинять вред афинским кораблям». Благодаря его продуманным действиям, были захвачены две вражеские триеры – маневренное морское судно с тремя рядами весел, на которых Солон посадил около двухсот своих воинов, гребцами и командой, переодел в одежду мегарцев и отправился к Мегарам. Мегарцы, доверившись виду «своих» кораблей, не успели разгадать хитрости Солона и спокойно пропустили афинян к пристани. Афинский отряд, воспользовавшись беззаботностью противника, захватили гавань, беспрепятственно проникли в город, перебили многих врагов и взяли в плен. Таков был первый успех Солона на государственном поприще.
Солон одерживал победы не только в морских сражениях. Оригинальным оказалось, по его инициативе, разрешение третейского спора Афин с Мегарами о правах на лакомый для обеих сторон остров Саламин. Солон велел раскопать на острове старые могилы, и оказалось, что большинство покойников лежали головой к закату – по аттическому обычаю, а не как принято в Мегарах – на восход солнца! Только на этом убедительном основании мегарцы проиграли суд, и с тех пор никто не мог помешать афинским кораблям выходить в море.
Афиняне восторженно восприняли архонта Солона, как национального героя, после чего во всём полагались на его советы и решения. С этого времени он окунулся в правовое поле деятельности афинского общества. Время для этого было неспокойное: беднота стала ещё беднее, наделав долгов у олигархов и военной знати под залог имущества и земельных наделов. Решениями судов у должников всё отбиралось, невзирая на то, что семьи остаются умирать от голода и нищеты. Всё громче раздавались призывы, помочь малоимущим гражданам, содействовать прощению долгов. Назревала «долговая революция». Доведённые до отчаяния и обозленные безразличием правящей верхушки, простые афиняне уже собирались с оружием в руках бороться за выживание. Ситуация в обществе настолько осложнилась, что ни один даже самый смелый политик не отваживался приступить к её разряжению. Позже историк Плутарх по этому поводу говорил: «В Афинах имущественное неравенство между богатыми и бедными достигло такой вершины, что казалось, будто единственным возможным средством спасти его от потрясений представлялась деспотическая власть»…
Поэтому отчаявшиеся афиняне, отставив заботы о сохранении демократических свобод, предложили уважаемому архонту Солону единоличную власть, наделив его почти диктаторскими полномочиями. Народ сказал:
- Солон, стань устроителем Афин, водворителем мира между знатью и народом, и издателем необходимых для этого законов… И действуй так, как считаешь необходимым, если даже для этого понадобится уничтожить законы, действующие в настоящем и существующем, если они покажутся тебе ненужными.
В Греции всякое важное дело следовало начинать с посещения святилища Аполлона в Дельфах. Так поступил и Солон. Оракул сказал ему: «Садись посреди корабля и бери себе в руки кормило, На помощь много столпится кругом тебя мужей афинских». – и понял тогда Солон, что Зевс устами Аполлона благословляет его на законотворчество.
***
Афиняне не ошиблись в своём выборе. Солон оказался человеком, полным жизненной силы и душевной энергии, имеющим доброжелательный кроткий нрав. «Он обладал открытым взглядом, а когда говорил об Отечестве, его речи покоряли ясностью мысли, убеждая даже противников изменить настроение в его пользу. К тому же он был решителен в действиях… Знать уважала его за богатство, а бедные – за честность» (Плутарх).
Имея неограниченные права архонта-эпонима, облечённого беспредельным доверием народа, Солон для афинян, по сути, мог быть тираном или диктатором во власти, что позволяло ему разрешать любые проблемы, назревшие в обществе. Понимая, что «диктатура – забава превосходнейшая, да вот беда: от неё нет исхода!», он избрал иной путь, вооружившись твердостью и решительностью, но при этом, не допуская крови и насилия по отношению к оппонентам и политическим врагам. Именно такая позиция позволила Солону практически мирным путём разрешить многие вопросы затяжного экономического и политического кризиса в Афинах.
Он предупреждал богатых, что народ не откажется от борьбы против них, если богатые продолжат отстаивать только свои интересы. Нужны были уступки и послабления. Крестьян, требовавших разделить землю между всеми поровну, Солон корил за чрезмерные требования. Говорил, что «многие негодяи богаты, тогда как те, что лучше их, бедны, поэтому надо дать худым и благородным долю равную». Но удовлетворил требования бедняков в отношении раздела имущества богатых, в такой части, чтобы «бедные выиграли, а богатые не всё потеряли». Благодаря его мудрости, малоземельные крестьяне и городские бедняки, услышав от него, что «если в государстве перевернуть всё верх дном, то потом не хватит сил поставить все на место», не настаивали на дальнейших социально-экономических преобразованиях. При этом Солон, к тому же, довольно известный поэт, призывал богатых не проявлять излишней жадности, написал в стихах:
«Да, я народу почёт предоставил, какой ему нужен -
Не сократил его прав, не дал и лишних зато.
Также подумал о тех я, кто силу имел и богатством
Славился, – чтоб никаких им не чинилось обид.
Встал я, могучим щитом своим тех и других прикрывая…
Быть богатым я хочу,
но нечестно владеть не желаю этим богатством:
Поздний час для расплаты придет»…
Солон желал законным путем наделить определёнными правами и обязанностями каждого гражданина. Он проявил решительность, реализуя непопулярную у богачей сисахфию («стряхивание бремени»), иными словами, законодательное прощение долгов. После объявления сисахфии с заложенных за долги земельных участков бедняков были сняты «долговые камни», и под страхом смерти запрещалось долговое рабство. Всех афинян, проданных до этого времени в рабство за долги, государство выкупило за счёт казны. Солон распорядился восстановить этих бывших рабов в гражданских правах, а заодно и всех изгнанников по политическим мотивам. Когда его стали ругать за подобные законы, он отшучивался: «Великому человеку невозможно всем нравиться!». Его пытались подкупить, а он говорил: «Нельзя менять доблесть на мешок денег». Активная законодательная деятельность Солона привела к тому, что афинянам пришлось пересмотреть своё отношение к законам и к собственной правовой ответственности. Это потом, когда Солон вспоминал первоначальный нелёгкий период, он говорил друзьям, что «ему приходилось, как волку между собаками, прокладывать себе путь, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону и никого не слушая, чтобы прийти к разумному выводу»…
Современники Солона утверждали, что он дружил с известным философом Анахарсисом из Скифии, имел с ним содержательные беседы. Анахарсис спросил Солона:
- Зачем ты создаешь новые законы? Разве старые законы плохи для афинян?
- С помощью созданных мной законов я надеюсь удержать граждан от преступлений и корыстолюбия. К старым законам афиняне привыкли настолько, что никакого воздействия они не оказывают.
Анахарсис рассмеялся:
- Вот-вот, друг мой Солон, пока мудрецы говорят, глупцы решают! Ты скажи, чем твои законы отличаются от паутины? Разве законы не похожи на паутину? Когда попадаются слабые и бедные, законы их удержат, а сильные и богатые всё равно вырвутся, как сильный жук, попавший в паучью сеть.
Солон улыбнулся:
- Клятвы и договоры люди соблюдают, если уверены, что нарушать их невыгодно. Я же приспосабливаю законы к интересам афинян; граждане сами должны убедиться, насколько лучше поступать честно, чем нарушать законы!
***
Солон осуждал роскошные жертвоприношения и пышные религиозные церемонии. Он уничтожил древний и не всегда оправданный обременительный обычай давать за невест большое приданое; разрешил приносить в дом мужа лишь самое необходимое: утварь небольшой ценности. Иначе, говорил он, «брак выглядит доходным предприятием или, ещё хуже, куплей-продажей: сожительство мужа с женой должно иметь целью рождение детей, радость и любовь». Солон предлагал замужним женщинам иметь не более трёх «приличных» нарядов, так как «большее их количество отвлекает внимание от мужа и семьи. Муж должен строго за этим следить, не допуская излишеств, потому что жена – это бремя, нести которое мужу нелегко»…
Солона просили принять закон о холостяках, чтобы они устремились к созданию семей и деторождению. Он рассмеялся и опять повторил: «Жена – это бремя, нести которое мужу нелегко», – и отказался принять такой закон. У Солона имелось своё определение места женщин в афинском обществе, ибо его слова о них такие: «Жёны нужны мужчинам для рождения, а для развлечения мужчин есть гетеры». Он считал, что гетеры, продажные женщины, нужны обществу, «чтобы оградить девственниц в семьях афинян от непристойных и преступных посягательств», защитить супружескую семью от адюльтера, разрушающего брак, часто ломающего судьбы детей. При этом по закону Солона дети, рожденные такими женщинами, считались незаконнорожденными, не имели гражданство и права на наследство родителей и прочих льгот, чем обладали свободнорожденные. Юноша, сын гетеры, не имел права выступить с речью перед людьми; такие дети учились и играли отдельно от свободнорожденных. Вот почему «рабыни любви» после родов обычно подбрасывали младенцев к дверям общественных зданий – в надежде на попечение государства.
Солон учёл те обстоятельства, что недобрые слухи, клевета и доносы стали принадлежностью афинской демократии, свободы слова. Он запретил злословить о мертвых и говорить плохо о живых в храмах, судах и прочих публичных местах. Добрались законы Солона и до пиршественных застолий. Он предписывал афинянам «не есть в одиночестве, а приглашать к себе на торжественные обеды менее состоятельных граждан». Чернь обрадовалась, поскольку теперь мало кто осмеливался незваному гостю отказать в куске пирога и чаше вина. Появилась особая категория нетрудового населения, параситы (нахлебники), которые в безделье проводили время и кочевали от стола к столу, толпами приходили к богато накрытым столам. Многим добрым хозяевам приходилось принимать незваных гостей, уступая почетные места за столом!
***
До появления Солона в должности архонта-эпонима в распоряжении судей имелись неоднозначные и часто противоречивые правоустанавливающие и запретительные акты. Это обстоятельство позволяло выносить, по недоброму умыслу или ошибочно, несправедливые решения. В итоге даже добропорядочные афиняне, каковыми они себя считали, становились нарушителями и порой преступниками поневоле. Солону надо было учитывать обстоятельства, при которых афиняне отличались от жителей других городов Греции неистовой страстью ссориться, по любому поводу, друг с другом, и подозревать должностных лиц в измене Отечеству, выявлять казнокрадов и прелюбодеев. Особенно тяготели граждане Афин к судебным делам, касающихся чужого имущество, намереваясь, в лучших грабительских традициях, его присвоить или хотя бы ввергнуть богатого соседа в нищету.
Судебные решения могли инициировать против каждого гражданина, любой процесс практически без риска для жизни и кошелька подателя жалобы или доноса. Зато ответчик мог лишиться не только своего, честно заработанного добра или законного наследства, но и афинского гражданства или собственной жизни. Судебные нормативы позволяли задержать разбирательство дел, переносить сроки для уточнения обстоятельств, обжалования решения. И сам суд «до Солона» был самым доходным из всех видов государственной службы!
Поэтому реформа законодательства назрела давно, но только Солон смог переломить хребет старой отжившей судебной процедуре, позволявшей нечистым на руку истцам совершать подобные «набеги». Особенно тяжко пришлось беспокойному реформатору в борьбе с порочным, но вполне легальным явлением доносительства, иначе, сикофанством. Прежняя судебная система действительно нуждалась в целой армии сикофантов, как профессиональных доносчиков, лжесвидетелей и шантажистов, отчего зажиточные афиняне, особенно новоявленные богачи, чувствовали себя на виду у черни не очень уютно. Находясь под бдительным оком завистливых соседей, богачи могли потерять всё – имущество, свободу и даже жизни!
Солон боролся с сикофанством решительными средствами, но, главное, что надо было сделать – лишить доносчика материального интереса! Поскольку конфискованное по суду имущество и ценности раньше шли «народу и государству», а долю получал доносчик, Солон предложил передавать всё, что отбиралось по закону у преступника, в храмы: «Здесь оно послужит иным целям, отличным от запросов лукавых доносчиков! И соблазнов будет меньше, ибо тогда намеревающиеся совершить преступление будут не меньше опасаться совершить его, зато толпа будет иметь меньше склонности к осуждению подсудимых, зная, что от этого никто ничего не получит!» И Солон попал в цель!
Он реформировал существующую систему гражданских прав, исходя из имущественного положения конкретного жителя Афин: «Чем больше афинянин имеет недвижимого имущества, тем больше у него прав на занятие вакантных государственных должностей». Но вместе с тем, тот афинянин больше нёс гражданских обязанностей в виде несения обязательной военной службы, участия в управлении и исполнении административных поручений, налогового и иного финансового бремени в интересах государства.
Солон не остановился на экономических законах, пошел дальше: решительно уничтожил многие политические привилегии аристократов и крупных землевладельцев, предоставив возможность простому народу участвовать в деловой жизни. При нем появился новый демократический институт, Буле, или Совет, состоящий из четырёхсот выборных представителей от всех классовых сословий. Вместе с тем выросла значимость прежнего высшего органа власти, Народного собрания – Экклесии. В свою очередь, древнейший суд Ареопаг и коллегия архонтов растеряли свою исключительную законодательную значимость. Хотя Солон по этому случаю заявил: «Совет четырёхсот» и старый Ареопаг – это два якоря государственного корабля, на которых он вдвое крепче будет держаться в бурю». При нём появился ещё один орган демократической власти, который успешно контролировал деятельность всех должностных лиц – суд присяжных, Гелиэйя, в котором его члены, гелиасты, с невероятным усердием исполняли гражданский долг.
***
Прослужив Афинам двадцать два года, в возрасте шестидесяти лет Солон оставил свой высший государственный пост и занялся приведением в порядок личных дел. Афиняне долго уговаривали его остаться, поработать на благо общества, а он в привычной для него мягкой форме отказался, сославшись на болезни. Просил, чтобы все «законы Солона» были вырезаны на вращающихся деревянных пирамидах, установленных на всех городских площадях – «для чтения народом». Смысл многих из них незатейлив и прост:
- Кто во время междоусобных раздоров не примкнёт ни к одной из сторон, лишается гражданских прав;
- Кто не может указать, на какие средства он живёт, лишается гражданских прав;
- Кто не кормит своих родителей, наказывается бесчестием;
- Кто растрачивает отцовское имущество, наказывается бесчестием;
- Кто ведет праздную жизнь, на того всякий желающий вправе за это подать в суд;
- Опекуну над сиротами на их матери не жениться;
- Кто выколет глаз одноглазому, тому за это выколоть оба глаза;
- Сын может отказать престарелому родителю содержание, если тот своевременно не обучил его мастерству.
- Пьяному архонту – смерть.
Перед отъездом из Афин Солон сказал его жителям: «Пусть мои законы служат Афинам не меньше ста лет». Он думал, что так будет!
После длительного путешествия Солон вернулся в Афины, где застал среди афинян раздоры, порожденные враждующими политическими группировками, одна из которых явно вела к тиранической власти молодого политика Писистрата. Солон, о котором молодежь была лишь наслышана, кинулся в водоворот острых дискуссий. Он страстно уговаривал народ бороться за свободу и демократию, не допускать тиранию к власти. С риском для жизни, облачившись в военное снаряжение, старик Солон ходил по улицам, призывая горожан к восстанию. А народ, его сограждане, которые ещё, кажется, совсем недавно чуть ли не обожествляли Солона, безмолвствовали, ибо каждый опасался за свою жизнь от ножей наемных убийц.
Осознав безуспешность своих усилий, Солон вернулся домой, сложил у порога оружие и, призывая богов в свидетели, что он лично выполнил гражданский долг, лёг спать. Друзья советовали ему бежать из Афин, но он сказал:
- Защитой мне пусть теперь послужит моя старость.
Так, собственно, и произошло: Писистрат не посмел убить знатного горожанина, о котором потом скажет Платон: «Солон – мудрейший из семи мудрецов, самый благородный поэт». Убедившись, что ему не по силам переменить настроения афинян в пользу демократии, Солон в сопровождении старых верных друзей покинул город. Он перебрался на Кипр, где провел остаток жизни в приятных воспоминаниях и размышлениях, здоровом отдыхе и стариковских развлечениях. Он никогда не сожалел по поводу прожитого и что года уходят. Обычно говорил:
- Да, я старею, но зато, приближаясь к старости, я непрестанно учусь, с каждым днём познаю что-нибудь новое.
Умер Солон на Кипре в возрасте восьмидесяти лет, «не держа зла и обид ни на кого»… Перед тем как испустить последний вздох, он попросил друзей доставить его тело на любимый его сердцу остров Саламин: сжечь на жертвенном огне, пепел развеять над островом. Его последнее желание исполнили, свежий средиземноморский ветер развеял прах мудреца.
Вроде бы, нет уже больше человека по имени Солон, но его замечательные слова в завещании человечеству остались:
«Чтобы попасть в вечность, нельзя убивать Время»…
ПЕРВЫЙ СРЕДИ МУДРЕЦОВ (Хилон)
Хилона из Спарты (VI в. до н.э.) греки считали «первым из Семи великих мудрецов». Говорили, в старости Хилон признался, что не знает за собой ни единого противозаконного поступка за всю жизнь, а сомневается только в одном: когда судили его друга, он осудил его по закону, но товарища своего Хилон уговорил друга оправдать; так он услужил и закону и дружбе. Именно он стал автором новой для Спарты внешней и внутренней политики, став фигурой в истории Греции, возможно, не менее значительной, чем великий законодатель Ликург. Спартанцы избрали его эфором, когда ему уже исполнилось семьдесят лет (556 г. до н.э.). Совет эфоров состоял из пяти членов, в руках которых сосредоточивалась судебная власть. По словам писателя Диогена Лаэртского, Хилон сделал должность эфоров равновеликой с царской властью, а порой, больше, поскольку эфоры контролировали действия царей, привлекая их к суду за правонарушения и преступления наравне с простыми гражданами.
По инициативе Хилона спартанцы приняли закон, по которому у царей отобрали должности председателей в Народном собрании и в Герусии (Совет старейшин) в пользу первого эфора-эпонима. У писателя Ксенофонта, «цари каждый новый месяц клялись перед эфорами в верности гражданской общине». Историк Плутарх пишет, что Хилон издал закон, направленный против роскоши, он требовал простоты в обстановке каждого дома: «Чтобы кровля делалась только топором, а двери – при помощи одной лишь пилы, без применения хотя бы еще одного инструмента»… Внедрение Хилоном своих строгих предписаний и законодательных мер способствовали уравниванию материальных положений аристократии и простых граждан, меняя образ жизни всего спартанского общества.
Его считают создателем системы косвенного контроля над союзными Спарте городами Пелопоннеса. Он убедил спартанцев заняться поисками останков своих предков, легендарных героев, захороненных на чужбине, предполагая, что таким образом возродится боевой дух спартанцев, любовь к отечеству. И действительно, после того, как спартанцы перенесли из Ахайи в Спарту останки легендарного Ореста, сына Агамемнона, они одержали победу в войне с тегейцами. Известен случай переноса останков Тисамена, сына Ореста в Спарту, после чего спартанцы надеялись получить моральное преимущество на территории северного Пелопоннеса, как законные наследники ахейских царей и героев.
Геродот упоминает Хилона в своей «Истории», как политика-провидца. Его прозорливость проявилась в предвидении стратегического положения о. Киферы, расположенного у входа в Лаконский залив: если враги заняли Киферу, сделав здесь укрепление для своего флота, спартанцы теряли господство на море. Отсюда приписываемое Хилону изречение: «Спартанцам гораздо лучше было бы, если бы Киферы погрузились в море, а не возвышались над водой».
Хилон участвовал в изгнании правителей тиранического толка из общин Лакедемона, закладывая основы спартанской внешней политики, цель которой заключалась в усилении влияния Спарты среди городов Греции. Одним из важных для этого инструментов было предложение посредничества в уничтожении тиранических режимов. Так появился привлекательный образ Спарты как законной наследницы славы ахейских предков и защитницы дорийской аристократии от тирании. Во всяком случае, Хилону удалось надолго закрепить за Спартой пример достойных тираноборцев.
Легендарная фигура Хилона в Древней Греции считалась настолько значительной, что он и после смерти почитался, как герой. В Спарте было выстроено святилище его имени. Умер Хилон, как утверждали его современники, в Олимпии во время состязаний атлетов, «приветствуя своего сына после победы в кулачном бою, от избытка радости и от старческого слабосилия;… И все, кто был на празднествах, с честью предали его земле».
Диоген Лаэртский приводит эпиграмму, помещенную на изваянии Хилона:
«Этого мужа взрастила себе копьеносная Спарта –
Был из семи мудрецов в мудрости первым Хилон.
Изречение его было: «За порукой – расплата».
И ЗА НАМЕРЕНИЯ – НАКАЗЫВАТЬ (Периандр)
Греки знали правителя Коринфа Периандра (VI в. до н.э.) как мудреца и тирана. Отец Периандра, Кипсел, 30 лет был у власти в заботах о могуществе города, не забывая множить семейное богатство. В 627 году до н.э. Кипсел, «устав от власти», добровольно передал престол сыну Периандру, которому исполнилось 40 лет. С тех пор он властвовал над коринфянами более 40 лет и ушел из жизни добровольно, «когда жизнь ему надоела»…
«Философ на троне» — так можно охарактеризовать весь период его присутствия на престоле. Периандру не надо было учиться науке единоличной тиранической власти, поскольку он во многом перенял опыт отца. Если кто из коринфян выделялся из общей массы умом, ораторским искусством или богатством, на этого человека поступал донос с оговором в государственной измене или казнокрадстве. Затем следовал скорый суд, после чего «избранника судьбы» определяли в тюрьму, осуждали на смерть или высылали из страны. При этом непременно он лишался имущества и всех нажитых денег, передаваемых в казну. Тот факт, что семья осуждённого лишалась возможности безбедно жить, никого уже не волновал!
В то же время хозяйственная политика Периандра возымела отличные результаты. Правитель Коринфа начал… с укрепления устоев общественной морали, так как считал, что даже невинные пороки разлагают граждан. Наиболее значимым бедствием для коринфян считалась проституция, от которой страдали многие благополучные семьи. Периандр издал закон об ограничении профессиональной деятельности «жриц любви». Под страхом лишения гражданства, изгнания из города или еще более суровых наказаний Периандр запретил заниматься сводничеством для любовных забав Этими актами он подорвал невероятно прибыльный промысел, процветавший в Коринфе многие века, чем вызвал недовольство большей части населения. Но это не остановило мудреца. Он требовал от судей: «Следует наказывать не только за поступок, но и за намерения». По его приказу создавались отряды соглядатаев из народа, сводников успешно разыскивали, отлавливали и живьём топили в море – без суда и следствия, – зашив предварительно в большой мешок вместе с живыми змеёй, обезьяной, петухом и собакой, словно отцеубийц.
Для контроля над настроениями в обществе «справедливый правитель Коринфа» создал «чрезвычайную комиссию», куда привлекались добровольцы из числа особо принципиальных, честных и обязательно малоимущих граждан. Они со страстным рвением и неподдельным азартом шпионили за богачами и знатными лицами, исподтишка наблюдая за их имущественными приобретениями и дорогостоящими затратами. Если кто тратил средств больше, чем указывали в отчете перед сборщиками налогов, тут же следовал донос в суд – за сокрытие доходов, что расценивалось как казнокрадство. К великой радости черни, выявленных «преступников» становилось всё больше, их немедленно привлекали к ответственности в судебных заседаниях и обычно предавали смерти. Их имущество переходило в казну за вычетом «наградных и комиссионных» для особо отличившихся доносителей.
Периандр запретил излишнюю роскошь в быту, нарядах и даже еде. Теперь доносители следили за тем, кто излишне роскошествует. Для этого примечали на рынках, кто и что покупает, не стеснялись стучаться в закрытые двери богачей, вламываться в дома в надежде обнаружить скрытую пирушку или званый ужи с излишествами. Граждан. уличённых в подобных преступлениях, ожидала неминуемая смерть. Правда, тиран милостиво разрешал избавиться от излишних денег, «добытых незаконным путем», для чего делались «добровольные взносы» в казну на возведение «Коринфского колосса» – золотой статуи Посейдона, хранителя города.
Остро осознавая опасность заговоров и мятежей против своей особы, Периандр осознанно чувствовал необходимость «сближения» власти с народом. Поэтому предпочитал использовать законы, подобные суровым законам Спарты, но с оглядкой на местные обычаи. Он понимал, что «народное правление лучше тирании; а кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а народной любовью».
Без разрешения тирана никому не дозволялось собираться группами в городе, даже на рынках и площадях. Особым законом были ограничены владения земельными участками в одних руках, запрещалось приобретение рабов для использования на сельскохозяйственных работах: «чтобы землепользователи больше привлекали свободных граждан Коринфа к честному труду, и чтобы у тех не оставалось времени на праздношатание и заговоры».
Удивительно, но для коринфян правление Периандра показалось тяжелым только на первых порах. В дальнейшем они были довольны возросшим могуществом родного города и, как результат, собственным материальным благополучием. Периандр не желал видеть сограждан, ни бедными, ни богатыми, поэтому «богачам помог умерить свои корыстолюбивые аппетиты, а бедным запретил бездельничать». Коринф действительно стал признанным «первым городом Греции», в противовес богатым Афинам. Доход от портовой торговли и таможенных пошлин в Коринфе достиг такой величины, что тиран распорядился впредь не взимать с коренного населения налоги на имущество и урожай.
Периандра справедливо считали покровителем высоких искусств, хранилищем мудрости. В стенах его великолепного царского дворца собирались лучшие философы со всех городов Греции. Поэт Арион, сочинитель первого дифирамба в честь Диониса, и не менее знатный сочинитель стихов Херсий пользовались благосклонным покровительством мудрого правителя Коринфа. Эзоп жил некоторое время в его дворце. Самому Периандру была близка поэзия. Известно, что он написал для собственных сыновей более двух тысяч стихов, поучений и наставлений. Плутарх в книге «Пир семи мудрецов» сообщал о том, как мудрец Фалес спросил Периандра, не страшно ли ему служить народу. Может быть, не поздно добровольно отрешиться от власти и заняться любимым делом, философией? Периандр ответил: «Отречение от власти тирану и его народу так же опасно, как и низложение».
***
В отличие от государственных дел, семейные отношения у Периандра не сложились. На склоне лет он остался один в огромном, кипевшем жизнью и страстями, Коринфе, без близких, которых он сам уничтожил по собственной прихоти, как уничтожил всё своё окружение из друзей, советников и помощников, кому вдруг перестал доверять. Ему исполнилось 80 лет, когда тиран понял, что жить дальше ему не хочется. Как он сказал, «тирания не приносит радости, а мудрость не дарит счастья, поскольку плоды ее используются лишь во благо личной власти». Но уйти из жизни он пожелал достойно, как положено правителю и мудрецу.
Легенда гласит, будто однажды он велел двум юношам пойти этой ночью в указанном им направлении и убить первого встречного человека. Похоронить его тайно в неприметном для остальных людей месте. Затем приказал четверым воинам выйти следом, настигнуть юношей, а когда они убьют человека, убить их самих. Отпустив воинов, тиран вызвал командира царской охраны и приказал ему следить за теми воинами, и когда они убьют двоих встреченных глубокой ночью людей, убить воинов. Отдав странные распоряжения, Периандр отпустил своего самого доверенного слугу, сам переоделся в простую одежду, скрыл лицо под покрывалом и вышел ночью из дворца, незамеченным. Шёл в известном ему направлении, пока не встретил двух юношей, которые не признали в нём своего правителя…
Легенды подтверждают эти события, поскольку коринфяне так и не узнали, куда исчез Периандр, и где его могила …
ДЕЛО УМНЫХ – ПРЕДВИДЕТЬ БЕДУ (Питтак)
Мудрец Питтак (VI в. до н.э.) из Митилены (о.Лесбос) принадлежал к знатным гражданам города, хотя эллином не был. В 614 году до н.э. он участвовал в свержении тиранического режима Меланхра. В войне Лесбоса против афинян, как сказано у Геродота, «Питтак начальствовал над митиленянами», причём сражения не произошло. Противники договорились, согласно древнему обычаю, ради сохранения жизни воинов, устроить поединок сильнейших. Сторона победителя получала всё – землю, имущество, свободу. Против предводителя афинян, стратега Фринона, знаменитого олимпийского пятиборца выступил сам Питтак: «Питтак откликнулся, вступил в единоборство и, спрятавши под щитом своим рыбацкую сеть, набросил её на Фринона, убил его и тем отстоял землю».
Граждане Митилены предложили Питтаку занять высшую государственную должность эсимнета («вождь народа) с правами законодательной власти. Сначала он отказался, утверждая: «Трудно быть хорошим для всех!». Потом согласился, предложив гражданам подчиняться законам, которые он им напишет. По мнению Аристотеля, граждане Митилены избрали мудрого волевого Питтака для решения конкретной задачи – защиты города от угрозы возвращения к власти изгнанной аристократической гетерии, группировки. В результате последовавших за этим реформ многим аристократам действительно пришлось покинуть родину, проклиная «террор ненавистного тирана Питтака». В списке изгнанных с Лесбоса аристократических семей оказались известный лирический поэт Алкей, его брат и поэтесса Сапфо. Алкей потом отомстил Питтаку откровенными оскорблениями в своих стихах, называя его «толстобрюхим, кривоногим, грязным».
Законы Питтака стали первыми писаными законами в истории Митилены, и были они направлены на ограничение судебного произвола знати. По сообщению Цицерона, эти законы ограничивали роскошь, не оставив без внимания даже похороны. На вопрос о том, какое государство устроено лучше всего, Питтак дает ответ:
«То, где низким людям нельзя править, а добрым нельзя не править».
Он распорядился украсить храмы Митилены лестницами, посвящённым богам, которыми запрещено было пользоваться простым смертным. Этими лестницами мудрец указывал на взлеты и падения людского счастья – «удачливые поднимаются, злосчастные спускаются вниз».
Исследователи легендарной биографии Питтака спорят до сих пор, можно ли считать его единовластным правителем Митилен, т.е. тираном. Вряд ли! В отличие от царской или тиранической власти, эсимнетия не является наследственной. Исполнение должности эсимнета основано на законах, правовую основу его власти обеспечивают всенародные выборы. Это сильно отличает его от власти тирана, всегда ущербной с точки зрения легитимности. В то же время объём власти эсимнета, ее чрезвычайный характер, сближают эсимнетию и тиранию, поскольку обе эти формы, как отмечает Аристотель, основаны на деспотии.
Как в случае с Солоном в Афинах, законотворческая деятельность Питтака дала повод говорить о нём, как об одном из «Семи Великих Мудрецов Греции». К тому же он через десять лет управления, как только посчитал свою миссию завершенной, как и Солон в Афинах, добровольно сложил с себя данные ему народом властные полномочия. Произошло это в 580 году до н.э. Граждане Митилены решили отблагодарить его за добросовестное участие большим земельным наделом, а он «отделил себе от неё лишь малую часть и сказал: «Половина – больше целого!».
***
Питтак умер при архонте Аристомене, «на третий год 52-й Олимпиады», прожив более семидесяти лет. На его памятнике было начертано:
Как неутешная мать рыдает о сыне любимом,
Плакал, Питтак, о тебе Лесбос, угодный богам.
Изречение его: «Знай всему пору».
***
… Когда Лесбос попал под покровительство Персии, царь Крез, наслышанный о мудрости Питтака, прислал ему золотой кубок, фиал. Питтак поблагодарил за дар, но просил передать царю: «У меня и так вдвое больше, чем хотелось бы» – и передал фиал Периандру со словами: «Мудрейшему из мудрых» – за содействие в примирении Лесбоса с Афинами. На вопрос Креза, какая власть всего сильнее, ответил: «Та, что резана на дереве» (т.е. законы).
… Сына его Тиррея убил один кузнец из города Кима; граждане отослали убийцу к Питтаку, а тот отпустил его домой со словами: «Лучше простить, чем раскаяться». Поэт Симонид напоминает один из заветов Питтака: «Истинно добрым трудно стать».
… Житель Фокиды просил Питтака указать на самого дельного человека. «Если искать с пристрастием, то такого и не найти», – сказал мудрец.
… На вопрос, что лучше всего, ответил: «Хорошо делать, что делаешь».
… На вопрос: «Что благодатно?» - был ответ: «Время». «Что скрыто? – «Будущее». «Что надёжно? – «Земля». «Что ненадёжно? – «Море».
… Он говорил: «Дело умных – предвидеть беду, пока она не пришла, дело храбрых – управляться с бедой, когда она пришла».
… К Питтаку пришел человек за советом, какую женщину ему взять в жены: хочет жениться на красавице, но боится, что она может изменять ему; если женится на безобразной – она станет наказанием для него самого. Питтак сказал: «Если женишься на красавице, она не станет тебе наказанием, а если на безобразной – она не будет тебе изменять».
… У старого Питтака спросили: «Что ты видел самое удивительное при своей жизни?». Он ответил: «Тирана в старости!»
Глава 4.
КОГДА НАРОД ПОВИНУЕТСЯ ПРАВИТЕЛЯМ,
А ПРАВИТЕЛИ – ЗАКОНАМ
Ликург, Залевк, Харонд, Драконт, Солон и другие легендарные законодатели Греции закладывали основы демократического правосудия. Они выстраивали его в таком виде, когда, словами Солона, «народ повинуется правителям, а правители – закону, оттого государство делается упорядоченным и благоустроенным». Конечным результатом законотворческой деятельности являлась свобода граждан, как они её понимали. Свободой «по-гречески» считалась возможность гражданину беспрепятственно обладать политическими правами, что, прежде всего, означало голосовать и назначать близкого по духу кандидата на любую государственную должность.
Одной из демократических свобод представлялся контроль простых граждан за исполнением обязанностей должностными лицами на всех ступенях властной структуры. Помимо возможности выбора своих представителей во власть эллину надо было избираться самому, что при существующей демократии оказывалось доступно. Любой свободнорожденный коренной житель греческого полиса (города-государства), будь он торговцем шкурами или каменщиком, брадобреем, поэтом или профессиональным воином, уверено чувствовали себя в роли народного судьи, члена Совета архонтов, ревизора, дипломата или полководца. Образовательный и культурный уровень, существовавший в греческом обществе, позволял ему это, к тому же все государственные и административные должности в Древней Греции занимались гражданами через выборы. Даже царская должность, если заглянуть в историю Спарты и некоторых других греческих городов! Трагический поэт Еврипид (V в. до н.э.) отмечал: «Когда существуют законы, бедняк и богач привлекаются к одинаковой ответственности, и слабый, будучи прав, побеждает сильного… Свобода состоит в том, что, когда спрашивают у граждан: «Кто желает публично высказать какой-нибудь полезный для города совет?», желающий выступает перед народом, а кто не желает, то молчит».
В условиях рабовладельческого строя греческим законодателям приходилось лавировать между тиранией власти одного лица (царя, архонта, басилевса) и абсолютной демократией свободных граждан. Помимо свободных граждан, которых было значительное меньшинство, в городах проживали метеки – граждане из других городов (торговцы, владельцы ремесел и мастерских, врачи, философы, учителя и ораторы), не имеющие гражданских прав по месту временного проживания, и огромное количество рабов. В Афинах, например, рабов насчитывалось до 400 000 при 20 000 свободных граждан! А в Спарте при 2 000 спартиатов рабов числилось в 10 раз больше, чем тех, кто имел гражданские права! Многих греческих философов интересовала проблема демократических свобод и диктатуры, но найти эффективные способы взаимодействия так и не удалось. Это казалось не по силам, ни Платону, ни Аристотелю. Они не отрицали необходимости применения диктаторской власти, если требовала обстановка, но без кардинального изменения устоявшейся системы!
Практика выборов показывала, что каждый свободнорожденный житель города хотя бы раз в жизни занимал какую-либо должность на муниципальном или государственном уровнях, «когда должностные лица избирались всеми из числа всех граждан: чтобы все имели власть над каждым и, в свою очередь, каждый над всеми». Это и было главным завоеванием греческой демократии! Даже высшие военные должности полководцев в сухопутной армии и флотоводцев иногда попадали к людям, далёким от военного дела. Есть пример, когда жители Афин назначили поэта Фриниха стратегом, командующим гражданским ополчением, несмотря на то, что он отказывался по причине полного отсутствия боевого опыта и соответствующей физической подготовки. Но не тут-то было! История такова:
… Пьеса Фриниха «Взятие Милета» (494 г. до н.э.) настолько потрясла афинян, что во время спектакля они бурно реагировали на игру актеров: вскакивали с мест, громко кричали, радовались и возмущались, протестовали и даже плакали – по ходу действия. Городские власти, обязанные следить за общественным порядком, решили, что «своим сочинением Фриних возбудил народ, который не контролировал себя». Автора привлекли к суду. Вчерашние зрители и восторженные поклонники Фриниха стали народными заседателями, и несмотря на обстоятельные доводы защиты, поэта приговорили к большому денежному штрафу в тысячу драхм (1 сер. драхма=4,4 гр.) и запрету на повторные представления пьесы, ставшей скандальной. Но когда Спарта угрожала Афинам войной, граждане вспомнили о Фринихе, сказали ему в ответ на его возражения:
- Ты справишься, Фриних! Человек, сумевший завладеть зрителями, пленить их такими пиррихами (пирриха – военные пляски), сочинивший песни и стихи, пришедшие по вкусу тем, кто искушён в битвах, сумеет подобающим образом управлять войском!
Пришлось поэту отложить стилос (стилос – заостренный бронзовый стержень для письма на вощеной дощечке) и взять в руки меч и командование войском. Насколько правильным был выбор афинян, история умалчивает, но Фриних живым вернулся с той войны и ещё долго радовал греков поэтическими произведениями, заслужив всегреческую славу самого выдающегося трагика.
К исполнению судейских обязанностей, требовавших специальных знаний, нередко призывались представители всех сословий, от аристократа до городского ассенизатора и мусорщика, не имеющих нужных деловых качеств или хотя бы судебной практики. Но с понятием общественной морали у них было всё в порядке! Заседатели и судьи «от народа» энергично брались за решение важных вопросов жизнедеятельности государства и внешнеполитических отношений, вникали в имущественные споры и налогообложение. Они заслушивали уголовные дела и частные иски, доносы и жалобы, влекущие серьёзные наказания, вплоть до смертной казни. Всенародно избранные судьи заслушивали ежегодные отчеты выборных лиц на высшие государственные посты об исполнении должностных обязанностей. Если суд признавал должностное преступление, всегда выносился один приговор – смерть от яда цикуты. Таков был суд в Элладе – символ гражданских свобод в древнегреческой демократии. Наступало ли похмелье после такого пира правосудия – об этом дальше…
В ОКОВАХ СВОБОДЫ
Эллины, называя себя свободнорожденными, к таковым на самом деле не принадлежали. Доказательством служит высказывание Демокрита (IV в. до н.э.) из Абдеры (Фракия), основоположника атомистического учения о природе веществ: «Общество имеет право наказать гражданина за недостаточную к нему привязанность, за негражданскую позицию, и образ мыслей и действий, за расходование личного имущества, ценностей и денег по своим интересам, то есть, не по назначению», как утверждает государство». Но тогда, почему эллины были так сильно привязаны к гражданскому обществу, своему тирану и деспоту? Объяснение придётся искать, начиная с древнейших времён.
С матриархальной общины жизнь человека полностью зависела от племенных, родовых или клановых интересов, что, несомненно, означало отсутствие личных свобод ради возможности выживания в суровой действительности. Одолевая сложный исторический путь, члены общины каждый раз примеряли на себя всевозможные формы подчинения власти – племенным жрецам, басилевсам, царям, авторитарным вождям, – в итоге подойдя к удобной избирательной системе. Но и в этом случае, ни один из пройденных исторических этапов греческого общества не дал его членам подлинной свободы, поскольку личная жизнь, так или иначе, оказывалась зависимой от жизни общины! Иначе не могло быть, так как все её члены накрепко связывались узами государственной религии, хозяйственных отношений, внутренней и внешней политикой, господствующими над всеми остальными задачами.
Именно религия породила в дальнейшем государственное устройство, а уже правящее меньшинство, из жреческого сословия, вооружившись культовыми обрядами и священными установками, подмяло под себя большинство, с завидным упорством и мастерством управляя обществом в целом и отдельно каждым человеком. Эллин был вынужден жить по законам общины (общества, государства), где его личное восприятие мира и личная свобода отступали на задний план во имя государственно-общинных интересов. О настоящей свободе приходилось лишь мечтать, скрывая свои намерения, если они входили в противоречие с общественной моралью или, ещё хуже, несокрушимой силой политических группировок. Кто был против государственных устоев или общинных интересов, того ожидали крупные неприятности: судебные процессы с неблагоприятными для него исходами в виде денежных штрафов, имущественных притеснений и конфискаций, но, главное, презрение общества, изгнание за пределы отечества и смертная казнь.
Главным достоянием демократических свобод считалась личная собственность граждан, пользовавшаяся особым вниманием судей. По этому поводу имелись строгие законы, охраняющие право гражданина на личное имущество и материальный достаток. После своего назначения судьи давали обязательную клятву о том, что в своей деятельности они никому не позволят посягать на чужую собственность, «не проголосуют за отмену частных долгов или раздачу земель или домов, принадлежащих гражданам». Такую же клятву давали перед каждым заседанием. Архонты, представители высшей государственной власти, вступая в должность, также вещали народу: «Кто чем владеет, будет этим владеть и, безусловно, распоряжаться и впредь». На самом деле дом гражданина, его имущество, земельные наделы, сады, виноградники и огороды, рабы и производственный инвентарь находились в распоряжении государства, поскольку сам гражданин всецело принадлежал своему государству! В любой момент нажитое им добро могло быть изъято ради общественно-полезных целей – на нужды укрепления могущества государства, на военные цели или иных благих намерений. Не говоря уже об истребовании семейного имущества и денег в виде штрафов по решению суда, если гражданина объявляли государственным преступником. Об этом вслух говорить не любили, из боязни навлечь на себя гнев сограждан.
Когда государство нуждалось в деньгах, оно всегда находило нужные суммы в кошельках своих граждан, обязывая их платить срочные и непредвиденные сборы, налоги, всякие временные и постоянные подати, разовые финансовые взносы. В истории Греции было немало случаев, когда государство требовало от женщин передачи в казну семейных драгоценностей и дорогих платьев «на военные нужды». Обязывало граждан строить корабли и общественные здания за свой счет, оплачивать организацию религиозных и государственных праздников или театральных представлений. Нередко по требованию государства землевладелец бесплатно отдавал на нужды армии своих коней, быков, тягловую скотину и прочую домашнюю живность, не говоря о поставках зерна, вина, оливок. Протестовать никто не осмеливался, считая подобные нагрузки за правило, отчего многие богатые граждане разорялись.
В Афинах, например, существовала разорительная система т.н. «литургий», иначе, государственных повинностей, возлагаемых на состоятельных людей. К литургиям относились личное участие или материальное содействие в организации грандиозных религиозных празднеств. Называем лишь некоторые из них. Архитеория – снабжение всем необходимым священных посольств. Хорегия – оплата затрат на постановку театральных представлений, включающие в себя костюмы, декорации, содержание актеров, их кормление. Гимнасиархия – содержание атлетов и помещений для занятий гимнастикой. Гестиархия – оплата расходов по приёму почётных гостей города во время праздников или посольских визитов. Триерархия – самая дорогая гражданская повинность, заключавшаяся в расходовании личных средств на постройку военного корабля, его техническую оснастку, жалование команды и прочее.
Частная жизнь эллинов также находилась под прессом общины. Решая глобальные демографические задачи, государство нередко разрешало и даже толкало на двоежёнство. Как это случилось, к примеру, с Сократом. У философа было две жены – Ксантиппа и Мирто: от Мирто у него были сыновья Сафроникс и Менексен, а от Ксантиппы, «рыжей бестии», как он сам говорил, родился Лампрокл. Это произошло по той причине, что в результате почти непрерывных междоусобиц и гражданских войн Афины лишились большей части своего активного населения, взрослых мужчин. Вдовые афинянки, обеспокоенные своим состоянием, заставили Народное собрание принять временный закон «О возмещении убыли населения», по которому «каждый оставшийся в живых здоровый мужчина обязан был жениться, и даже не на одной женщине, или взять на содержание другую или нескольких с целью иметь от них детей»… Сократ был законопослушным афинянином! Таким образом, при нём оказались две супруги, хотя семейные дела в таком «расширенном виде» его не занимали. Не было, ни желания, ни материального достатка!
Государство требовало от мужчин, чтобы они как можно быстрее обзаводились семьями. Кто упорствовал, их наказывали большими штрафами и неуважением общества. После законодательных реформ Ликурга особенно усердствовали в этом смысле в Спарте. Отдавали под суд женихов, если они по какой-либо причине отказывались от ранее намеченного брака, сговора с невестой. Известный спартанский флотоводец-наварх Лисандр, обручил свою дочь с молодым человеком из аристократического рода. После неожиданной смерти Лисандра выяснилось, что за невестой нет приданого, настолько наварх оказался прост в быту. Жених отказался от намерения вступить в брак с его дочерью, ссылаясь на то, что ему «ещё не пришло время». Юношу вызвали на заседание Совета эфоров, предложили объясниться, но и после этого жених остался непреклонен в своих намерениях. Эфоры рассердились на «отступника мужского слова» и обязали выплатить огромный штраф. Но не в пользу расстроенной невесты, а государства. На прощание судьи сказали юноше: «Не пристало лаконцу пренебрегать своим обещанием и ставить материальную сторону выше взятых на себя обязательств»…
Судебная система имела на вооружение законы, с помощью которых государство решало обычные бытовые или семейные вопросы. Государство интересовало, к примеру, можно ли гражданину жениться на «иноземке», когда «иноземка» - такая же свободная эллинка, но из другого города. Это означало, что её дети считались незаконнорожденными! Дети от рабыни или свободнорожденной жрицы любви, гетеры, также не обладали гражданскими правами и свободами. Законы в одном греческом государстве предписывали гражданам обязательную трудовую повинность, в другом – это было не обязательно или, как в Спарте, запрещалось. Спартанец был обязан только воевать с врагами и погибать во имя Отечества! Там же в Спарте государство решало вопрос «жизни и смерти» своих граждан.
Фукидид (V в. до н.э.) в «Истории Пелопоннесской войны» обстоятельно сообщил о предании смерти илотов, местных жителей Лаконии и Мессении. В трудное для Спарты время их привлекли к военным обязанностям в качестве легковооруженных пехотинцев. Они добросовестно прослужили, стали героями Пелопоннесской войны, многие были ранены. А когда угроза для государства отпала, пребывание вооруженных илотов, которые могли потребовать передела гражданских прав, посчитали опасным спартиатам. И тогда илотам объявили, что тем из них, кто считает себя наиболее способными в военном деле, будет дана свобода и гражданство. Таковых набралось около 2 000. Они с венками на головах пришли к зданию, где заседали старейшины, выкрикивали благодарственные слова, будто уже получили желанную свободу, с песнопениями обходили храмы. А поздно ночью спартанские воины единовременно перебили их всех, причем семьи несчастных так и не узнали, за что, где и как погибли их мужчины.
Государство диктовало моду на одежду, указывало на «излишества» в еде, употребление вина и допустимую роскошь. Единолично оценивало поведение гражданина в соответствии с действующими нормами и правилами бытия. Решало, осуждать ли праздность или обычное безделье, разрешать ли носилки и коляски, и даже зонты и подвязки – на всё имелись законодательные акты. Брать ли мужу приданое за невестой, брить ли бороды и усы – до всего было дело государству и обществу. Часто государство не позволяло родителям иметь немощных новорожденных и детей-калек, безобразных и уродливых, а детям – стариков-родителей, как происходило в Спарте и Сардинии, в греческих колониях. Женщинам в Спарте запрещалось плакать и горевать, когда они узнавали о смерти близких и родных на войне!
Личная свобода для гражданина была невозможна, поскольку его ценили более за участие в общественно полезных мероприятиях. Ему надо было стремиться к этому состоянию не только делами, но даже помыслами. Никто не имел права уклоняться от участия в общественной жизни Отечества. Гражданину запрещалось оставаться в стороне от политической борьбы, вне партий и группировок. Он должен был принимать участие в выборах должностных лиц, и самому не уклоняться от предложенных административных или иных ответственных постов. Иначе он мог лишиться гражданских прав, что, в свою очередь, грозило изгнанием из города или унизительными работами на рудниках, рабством. Государству принадлежало право наказывать не только виновных в преступлениях, но и невиновных, если этого требовала общественная польза. Всё – во имя закона, всё – во славу богов!
Кстати, о греческих богах… Поскольку религия не отделялась от государства, каждый гражданин подчинялся культу общепризнанных богов. Он обязывался отвергать божества иноземной веры, «варварских» идолов и кумиров. Для себя лично эллин имел возможность выбрать лишь домашних богов – семейных покровителей, охранителей очага семейного имущества. Он мог их менять по своему усмотрению, усомнившись в их «дееспособности», но в богах и героях государственного статуса не имел право разочаровываться. Вот почему каждый гражданин добросовестно исполнял установленные религиозные обряды, принимал участие в городских торжествах и шествиях, посвященных религиозным праздникам. Кто уклонялся от общественной принятой религии, того подозревали в заговоре против общества и наказывали.
Великий Сократ, несмотря на всегреческую известность, лишился жизни только за то, что, якобы, «не уважал богов афинян». По этой же причине печальная участь постигла и ваятеля Фидия, прославившегося скульптурными изображениями богов, из них самого знаменитого – Зевса Олимпийского, признанного «Чудом Света». Фидия трудно было в этом уличить, но его обвинили в том, что он посмел изобразить себя рядом с богами. Хотя этот факт он сам отвергал! Считалось преступлением, если гражданин осмеливался запрашивать у «государственных» богов прогноз на будущее Отечества, например, на исход предстоящей войны, поскольку это было священной обязанностью особых жрецов. Ведь «запрос» рядового гражданина мог быть неверно истолкован богами, и тогда неизвестно, как подобная самодеятельность повлияет на судьбу города и всех горожан.
Кто вершил суд и власть в Элладе? Почему эллины избрали демократию знаменем в борьбе за собственные права и свободы? Чтобы это выяснить, обратимся к опыту Афин, центру культурной жизни Греции, городу, где нагляднее всего проявилось эллинское правосудие.
ПО ВОЛЕ НАРОДА И СОВЕСТИ
АРЕОПАГ. В Афинах к западу от Акрополя находится довольно высокий холм с крутыми склонами. Согласно мифам, на этом месте состоялся суд 12 богов над Ареем (Аресом). Бог войны в гневе убил Галирротия, сына Посейдона, покушавшегося на честь его дочери Алкиппы. Арея оправдали, поскольку свидетелей происшедшего не оказалось. С тех пор за холмом сохранилось название «Арея Холм», или Ареопаг. От богов это древнейшее место перешло к людям, которые дали ему вторую жизнь – оно стало служить для судебных заседаний людей, Дикастерий – от имени богини Дике. Согласно легенде, богиня Афина помогала здесь Оресту доказывать судьям справедливость убийства родной матери Клитемнестры. Об этом напоминает каменный алтарь, установленный посреди открытой площадки, своеобразного зала заседаний, перед которым участники судебного процесса произносили клятву. С вершины холма хорошо виден город, и только здесь, наверху, представляешь себе, насколько нелегко приходилось судьям добираться сюда по пробитой в крепкой скале длинной крутой лестнице с несуразно высокими ступенями. Возможно, так нужно было, чтобы народные избранники по дороге думали, чем им следует заняться на суде.
С ранних времен Ареопаг действовал в статусе высшего суда об убийствах, его члены, ареопагиты, в политику не вмешивались. Законодатель Солон в самый ответственный момент, когда надо было внедрять реформы, счёл необходимым передать Ареопагу ещё и политическую власть – «ради воспрепятствования вредным или противозаконным мерам». Ареопагиты получили право запрета любых решений Экклесии (Народное собрание), Буле (Совет, рабочий орган Экклесии) и Гелиэи – суда народных заседателей. Солон сделал Ареопаг влиятельнейшим законодательным органом, как он говорил «уздой, смиряющей норов Экклесии», обязав ареопагитов соблюдать неприкосновенность законов, наблюдая за государственным управлением, общественным порядком и нравственностью граждан.
Передача Ареопагу высших судебных полномочий вызывалась давно назревшей правовой ситуацией, «многозаконием, если не беззаконием». С этого времени в руках энергичного реформатора появился надежный политический инструмент, который от имени афинского народа отменял в Собрании решения самого народа, вызванные эмоциями и страстями, но не исполнением законов. В заседаниях Ареопага его члены, призывая к ответу влиятельных аристократов, высших должностных лиц и правителей, не страшились политических авторитетов или гонений со стороны власти. Случалось, что Ареопаг не прибегал к закону, но действовал в силу поручения и полномочий, данного народом, «согласно воле народа и совести», отчего его могущество и доверие укреплялись ещё больше. Ареопагу принадлежал надзор за мерами и весами в государстве, за деятельностью строительного ведомства, курирующего возведение культовых сооружений, и за сношениями с иностранцами. Ареопагиты пеклись о надлежащем чествовании эриний – «благих богинь правосудия», обитавших в гроте рядом с местом для заседания ареопагитов, руководили обрядом жертвоприношений в их честь.
Уважение, которым пользовался в народе Ареопаг, существенным образом основывалось на связи с государственной религией. Ареопагиты охраняли культовую и обрядовую неприкосновенность, беспощадно наказывая любого человека, независимо от родословной и политических убеждений, за преступление против религии и даже неверия в государственных богов. Решения ареопагитов аргументировались чтением очень древних священных предсказаний, написанных гекзаметром (греч. hexametron, от hex – шесть и metron – мера. Стих, состоящий «из шести стоп»). Они считались окончательными, не подлежали апелляции. Материалы судебных заседаний Ареопага передавались в хранилище в дельфийский храм Аполлона, как в общегреческий религиозный центр, где находились рядом с текстами божественных пророчеств, переданных сивиллами – «боговдохновенными женщинами». От соблюдения этих пророчеств, по легенде, зависело благо эллинских государств.
Процедура судебного процесса проходила следующим образом. Жалобы или официальные доносы вначале подавались высшему должностному лицу государства – архонту-басилевсу. Какими бы необоснованными не казались обвинения, с этого момента ответчик становился обвиняемым, и ему на время продикасии (предварительное следствие) и суда воспрещался доступ в любое общественное место. Следствие обычно занимало три месяца, после чего «в один из трёх последних дней четвертого месяца» назначался день суда. Суд проходил под открытым небом, из опасения, что присутствующие могут «оскверниться, находясь под одной крышей с преступником»…
Обвинитель и подсудимый стояли перед судьями друг против друга на двух неотесанных камнях: первый – на «камне неумолимости», другой – на «камне правонарушения». Оба давали клятву Зевсу о том, что они свидетельствуют истину, будут говорить только правду. В ходе прослушивания дела каждому предоставлялось право произнести две речи. По окончании прений обвиняемый, если он не был уверен в своем оправдании (только не отцеубийца), мог просить суд дать ему возможность удалиться в добровольное изгнание из Отечества. Так он избавлялся от последствий грозившего ему сурового приговора, поскольку судьи нередко назначали смертную казнь. Если стороны предоставляли свидетелей, их заслушивали, после чего выносился приговор. При равенстве голосов подсудимого оправдывали.
Но у Ареопага имелось уязвимое место, очевидная «ахиллесова пята» – избрание членов в свой состав. Во-первых, по закону Солона, в ареопагиты могли попасть только архонты, закончившие срок исполнения своих обязанностей. Во-вторых, должность ареопагита считалась элитной, соответственно, её стремились занять аристократы. Поэтому не удивительно, что однажды народ, всегда враждебный к верхушке общества, в законодательном порядке забрал у Ареопага право надзора за Экклесией. Это случилось через 100 лет после Солона.
Но вовсе не эти обстоятельства послужили афинянам изменить полномочия своего уважаемого древнейшего судилища. Народ, вдохновленный собственным героизмом в сражении с персидским флотом у о. Саламин (480 г. до н.э.), неожиданно почувствовал себя освободившимся от аристократического самоуправства и опеки. В результате в обязанностях Ареопагу оставили лишь уголовные дела «негосударственного значения». Но и в этом случае ареопагиты оставались принципиальными судьями. Однажды судили беременную женщину, из ревности отравившую своего мужа. Она заслуживала смертной казни, но её не казнили, пока не родился ребенок: судьи решили, что не имеют права наказать невиновного младенца. Однако на протяжении столетий Ареопагу иногда удавалось восстанавливать утраченные позиции, занимая верхушку судебного Олимпа, продолжая оказывать влияние на государственные дела и поведение граждан в обществе.
ЭККЛЕСИЯ. Функции верховной власти в греческих полисах выполняла Экклесия, или Народное собрание, с неодинаковыми полномочиями в разных городах. В Афинах, где наиболее реально проявлялись права граждан, Экклесия объединяла буквально всех свободных граждан в возрасте от 20 лет. Созывал собрания избранный на год председатель, эпистат, а во время военной угрозы – стратег. По городу развешивались забеленные деревянные доски-альбумы с сообщением о дне и цели собрания. Обычно вопросы для очередного заседания подбирались по одной теме, например, эпихиротония (ревизия законов) или обвинения против одних государственных преступников и предложения о помиловании других. Существовали дни, когда рассматривались вопросы о конфискованных имуществах и заявленных притязаниях на семейные наследства. В чрезвычайных обстоятельствах на Экклесию призывались и сельские жители, которых в обычных случаях не отрывали от работ на земле. Они считались кормильцами жителей города.
Здесь же выступали официальные послы иноземных государств и представители делегаций из дружественных греческих городов, заслушивались сообщения собственных дипломатов по возвращению «из служебных командировок». Кстати, неудачников, не выполнивших поручения народа, ожидало скорое судебное разбирательство с тяжкими последствиями. На Экклесии о своих успехах или неудачах докладывали военачальники, вернувшиеся с мест сражений.
Поначалу для народных собраний подходила обычная рыночная площадь – агора. Позднее для этих целей афиняне облюбовали холм в западной части города, названый Пникс, на вершине которого выровняли просторную площадку с террасами. С VI века до н.э. собрания проводились в театре, вмещающем до 6 000 участников – экклесиастов. За порядком на собраниях следили 6 лексиархов, в их задачу входило, не пропускать неграждан Афин, рабов или незваных иноземцев. Опоздавшие афиняне исключались из числа участников.
Судя по информации античных авторов, посещение Экклесии не было в тягость. Афиняне не допускали даже мысли, что кто-то вместо них будет принимать решения по кругу проблем, тем более, политических! Желание лично управлять государством у эллинов сидело настолько глубоко и прочно, что они нередко проводили в Экклесии с раннего утра до поздней ночи, когда невозможно было уже разглядеть лица и руки при голосовании! Всё в спорах и слушаниях. Иногда случалось, когда не набирался установленный законом кворум участников. Распорядителям приходилось, чуть ли не силком, приводить сюда граждан. К тому же, за участие платили: при входе каждый получал жетон, при возвращении которого выплачивался экклесиастикон, т.е. установленная законом плата в один серебряный обол; в более позднее историческое время – три обола. На эти деньги семья среднего достатка могла обеспечить себя продуктами на день.
Как высший орган народной власти, Экклесия для афинян являлась самым большим достоянием демократии, куда хотя бы раз в году обязательно попадал каждый гражданин. По этой причине перед Дионисиями, священным государственным праздником, совершали всенародные жертвоприношения, давались клятвы подобного содержания:
«Обещаю погубить словом или делом, подачей голоса или собственной рукой, если буду в состоянии, всякого, кто уничтожит демократию в Афинах, или после уничтожения ее займет какую-либо общественную должность, или будет стремиться к тирании, или помогать тирану. Если же такого человека убьет кто-то другой, я буду смотреть на убийцу как на лицо священное перед богами и героями, так как он убил врага афинского народа. Я продам все имущество убитого и отдам убийце половину всего, без утайки. Если кто-либо из граждан сам погибнет, пытаясь убить одного из преступников, то я окажу ему свою признательность, а также и его детям, как это сделано по отношению к Гармодию и Аристогитону и их потомкам…»
***
В начале собрания, после жертвоприношения и молитвы, глашатай от имени очередного председателя объявлял собравшимся постановление, выработанное высшим Советом (Буле), куда ежегодно избирались по жребию свободнорожденные граждане Афин. В Буле, учрежденный Солоном, вначале входили 400 членов, называемый «Совет 400» – по числу имевшихся на то время родовых фил, – по 100 на каждую. Возраст каждого члена Буле был не меньше 30 лет.
В 510 году до н.э. после сокрушительной победы партии демос, противостоящей аристократии, её вождь Клисфен покончил с властью аристократии в Буле. Он разделил Аттику по географическому принципу на 10 новых фил, которые, в свою очередь, административно расчленил на 10 демов. От каждой демы в Буле теперь по жребию, «как знак богов», (продажные выборы были отменены) попадали по 50 представителей – всего 500 членов. И назывался он теперь «Совет 500». Позднее число булевтов выросло до 600 человек (306 г. до н.э.), в последствии на некоторое время снова возвратились к прежним «500». В основные обязанности Буле входило обсуждение вопросов, которые предстояло вынести в Экклесию. Совет принимал доклады полководцев и вводил в Народное собрание иноземных послов. Занимался широкой административной деятельностью, контролируя государственное управление, особенно финансы. В его обязанности входила сдача в аренду государственного имущества и предприятий, получение с доходов в казну, взимание пошлин, подушной подати и подати с промыслов для не-граждан.
Члены Буле заключали в тюрьму неисправных неплательщиков вместе с их поручителями. Перед ним происходила докимасия архонтов и прочих должностных лиц. Докимасия – это проверка на правоспособность: кандидат должен был доказать афинское происхождение обоих родителей, отсутствие физических недостатков или пороков, благочестие по отношению к предкам, прохождение воинской службы, полная выплата податей. По этому случаю, вся жизнь гражданина могла быть подвергнута проверке и сомнениям.
Пройдя испытание, архонт приносил клятву, что будет добросовестно исполнять обязанности должностного лица. А если он станет принимать подарки или взятки, и этим нарушит клятву, то посвятит богам, за собственные деньги, золотую статую в натуральную величину! Архонт-басилей, в чьем звании слышится отзвук царского титула, являлся всего лишь исполнителем главного религиозного культа города. Но и он получал от народного собрания вотум доверия девять раз в году. Его действия могли быть обжалованы в Буле или в суде присяжных, Гелиэе, любым гражданином, потому что у политической власти не было «судебного иммунитета»! А когда архонт становился обвиняемым, он лично защищался перед народным судом, доказывая вою непричастность к предмету обвинения.
Совет Буле обладал ограниченной судебной властью и мог налагать денежный штраф до 500 драхм, тогда как более тяжкие преступления, о которых ему доносили, должен был передавать в суды. Решения, принимавшие Буле, имели силу только на тот год, когда он был облечен властью. В следующем году все иски и обвинения теряли силу, и приходилось всё начинать сначала. Собрания Буле проходили ежедневно, кроме праздничных дней. Для облегчения хода дел и всего управления, и чтобы не оставлять государство без совещательной власти, весь Совет был поделен на 10 частей, по числу фил, так что каждое отделение состояло из 50 членов. Председатель Совета избирался на каждый день, он же руководил в Народном собрании в день его заседания, хранил ключи от крепости и архива и государственную печать. В Совет входил секретарь, избираемый по жребию, который заботился о хранении постановлений Совета. Кроме того, Совет избирал писаря, его утверждала Экклесия; писарь читал в Совете и Народном собрании постановления и был наравне с секретарем членом Буле, то есть, булевтом. В административном здании, где заседали члены Буле, еженощно горели факелы, показывая афинянам, что «булевты не спят – они бодрствуют, проявляя неусыпную заботу о городе и горожанах».
Личными льготами булевтов во время нахождения их в должности служили освобождение от военной службы, особое место в театре и ношение «отличительного» миртового венка. Каждый булевт получал жалованье в размере одной драхмы за каждый день заседаний. По истечении года весь Совет отчитывался перед народом, и если его работа признавалась удовлетворительной, булевтов награждали от имени народа золотым венком.
***
После того, как председатель Экклесии объявлял о предмете народного обсуждения, начиналось голосование – прохиротония – относительно того, желает ли народ поддержать выработанное Буле постановление. В дебатах мог принять участие всякий, кто не подлежал атимии – бесчестия за подкуп должностных лиц, нечестивое отношение к родителям и другие преступления против гражданского общества. В Экклесии не принято было выступать официальным ораторам, поскольку здесь господствовала исегория, т.е., равное для всех граждан право говорить, высказывая своё мнение. Но в любом случае на собраниях народ отмечал умелые речи, выделяя лидеров, которые затем становились государственными деятелями, демагогами («вождь народа»).
Детали происхождения демагогии в греческом обществе заслуживает внимания. Защиту своих интересов в органах государственной власти народ доверял демагогам, как своим представителям. Их влияние на общественное сознание основывалось, прежде всего, проявлением личных качеств – ораторских способностей и личного обаяния, но никак не собственным имущественным или служебным положением. Поэтому греческий народ, демос, доверяясь своим избранникам, любил их и поддерживал, а демагоги, опираясь на поддержку народа, часто добивались высоких политических высот. В общем восприятии, демагоги, обладая проницательным умом и неподкупностью, управляли гражданами, не ограничивая их свобод. На людях демагоги вели себя скромно, не участвуя в сомнительных финансовых или иных операциях, жертвуя часто собственными интересами во имя выполнения гражданского долга. В то же время они старались не поддаваться сиюминутным настроениям народной массы, не идти за толпой, а самим руководить политическим процессом. Достойным примером такого демагога является Перикл (495-429 гг. до н.э.), который не стремился к власти неподобающими средствами и приемами, не потворствовал гражданам и даже мог всегда резко возразить любому оппоненту, опираясь лишь на свой авторитет. Он не рисковал в делах непродуманных, умел поднять настроение народа, если народ постигало уныние. Историк Фукидид так охарактеризовал правление Перикла в Афинах: «По названию – демократия, а в действительности господство первого человека».
Отношение к демагогам с пренебрежительным оттенком сложилось в результате многолетней борьбы греческой аристократии и олигархов против собственного народа. Тогда-то положительный первоначальный смысл демагогии был несправедливо забыт, а слово «демагог» обрело иной, уничижительный, смысл.
***
Заседанию Экклесии могли помешать божественные знамения – неожиданные гром «среди ясного неба», молния или внезапная буря. Но если ничего непредвиденного не случалось, председатель объявлял о начале работы. Ораторы выступали на небольшом возвышении – бэма – каменном кубе, окрашенном в белый цвет, устроенном посреди широкой полукруглой площадки. Сзади располагался символ Экклесии – алтарь Зевса Агорая (агора – площадь), присутствие которого немного остужал ораторов, когда они начинали спорить или выкрикивать с нападками на оппонентов.
Во время выступления оратор надевал венок на голову – знак своей неприкосновенности от уголовной ответственности за сказанное. Но действие защиты длилось на время его речи! Если оратор уклонялся от предмета речи или пренебрегал существующими обычаями и законами, председатель удалял его с кафедры и подвергал штрафу в 50 драхм. При тяжких нарушениях передавали Совету или ближайшему Народному собранию для выработки решения о наказании. Всякому оратору позволялось внести предложение без учета постановления Совета, и даже противоположное ему. Такое предложение вручалось председателю, который решал, может ли оно представлено народу для голосования. Но воспрепятствовать выступающим, не дать слова или не принять во внимание его предложение никто, кроме председателя – и то, в исключительных случаях, не решался во избежание наказания! Любой участник собрания мог выступить против оратора, привлечь его к суду за противозаконное предложение или «преступную» речь. Человек, сделавший такое предложение, отвечал за него перед народом в течение года, и если оно оказалось непригодным для исполнения или убыточным, человека привлекали к судебной ответственности.
Голосование, или хиротония, по предложениям ораторов и за постановления собрания происходило поднятием рук всех участников. Если выносились вопросы, касающиеся отдельных личностей, то голосование шло посредством камешков или табличек, как это делалось в суде. Окончательное постановление Экклесии называлось псефисма, его полный текст с указанием имени правящего архонта вырезался на деревянных досках, которые «навечно» передавались в государственный архив. В особо важных случаях псефисма закреплялась на медных дисках или на камне, которые затем выставлялись на обозрение в общественных местах города.
На Экклесию афинское общество возлагало ответственные обязанности, и все же главной её особенностью считалось содействие в законодательстве. На первом собрании в начале года председатель спрашивал, есть ли нужда в изменении действующих законов, добавлении и поправках к ним. Если таковые предлагались, новые законы выставлялись на публичное обсуждение. Но сначала народ избирал защитников старых законов – их называли синдики или синегоры, – которые вступали в дебаты с теми, кто предлагал новый закон. А избранные на собрании номофеты следили в дальнейшем за процессом смены законов.
Собранию принадлежало верховное право объявления войны и мира, союзов и союзнических договоров. Полномочия афинских послов исходили от решения Экклесии, а после выполнения поручений народа их заслушивали на внеочередном собрании, давая оценку каждому члену делегации по результатам. Нередко послов отдавали под суд, как случилось с Эсхином, которого отправили в ссылку (330 г. дл н.э.) «за предательство интересов Афин» в переговорах с македонским царём Филиппом II. А какие жестокие постановления иногда принимал афинский народ, с гордостью заявлявший о победе своей демократии! Например, после победы над греческим городом Эгины (456 г. до н.э.) афиняне проголосовали за решение «отрубить у всех плененных мужчин большой палец правой руки – чтобы не могли держать копья, но были способны действовать веслами на гребных судах». Как мера наказания за отпадение Милета от Афин во время Пелопоннесской войны (427 г. до н.э.), все способные носить оружие милетяне были приговорены к смерти. Также по постановлению Экклесии лица пленных жителей Самоса были заклеймены изображением совы – знак Афин.
Распределение государственных доходов, изменение податей и пошлин, принятие новых религиозных культов и право даровать иностранцам гражданство исходили только от Экклесии. В чрезвычайных случаях Собрание выступало как суд против отдельных лиц, государственных деятелей и политиков. Но приговор имел предварительное значение, так как последнее слово оставалось за Ареопагом, который обязательно принимал во внимание мнение Экклесии.
***
Нередко Народное собрание принимало постановления об изгнании граждан посредством остракизма, или «суда черепков» (с греч. ostrakon – черепок керамики), что считалось надежным лекарством от тирании. Это чисто афинское изобретение имело неприглядную для демократии историю…
Как ни пытались афиняне избирать на верхушку власти достойнейших граждан, кто-то обязательно не оправдывал их надежд: воровал казенные деньги, брал взятки, продавал прибыльные должности и подряды в ущерб казне, а то и дурно поступал с законами в своих собственных интересах. Искоренить это страшное преступление против демократии долго не получалось, поскольку невозможно было разглядеть в честном на вид человеке подобное обличие. Нередко такой человек захватывал единоличную власть, превращался в деспота или тирана. Так произошло после правления Солона, когда к власти пришел аристократ Писистрат, а его тиранию «законно» наследовали два сына – Гиппий и Гиппарх. Пока с тиранией можно было справляться только насилием, как это сделали «тираноубийцы» Гармодий и Аристогитон.
Чтобы не плодить преступников и тиранов, афиняне поручили вождю демоса Клисфену разработать новую конституцию, позволяющую ненасильственным путём разрешать проблему. Комиссия из представителей Буле и «квартальных комитетов» обходила общественные места города – бани, рынки и таверны, — чтобы узнать мнение народа о том или ином политическом деятеле на данный момент. Каждый опрошенный гражданин обязан был нацарапать на остраконе имя человека, которому он не доверяет. Если известный человек набирал более 6 000 голосов, его считали потенциально опасным для демократии. Приглашали в Экклесию, где сообщали о «выборе» народа, предлагали немедленно покинуть Афины и Аттику, удалившись в многолетнее изгнание, до десяти лет. Такого «народного избранника» не осуждали на смерть и не отбирали имущество, не обижали родственников. Он не считался изгоем, но наказание отбывал за пределами родины! Когда «дурная слава» о нём забывалась, изгнаннику разрешали вернуться. Многие достойные афиняне становились жертвами только потому, что выделялись из общей массы умом, ораторским искусством или своим особенным видом.
ГЕЛИЭЯ. Величайшим успехом политической реформы афинского правителя Перикла и его соратника Эфиальта является передача судебных полномочий от Ареопага и архонтов новому судебному органу – Гелиэе, прототипу современных судов присяжных. Афиняне вовремя сообразили, что лучшее средство обеспечить себе настоящее правосудие – это самим судить себя! Гелиэя означает с греч. «Солнечное место», её членов называли гелиастами – по имени бога солнца Гелиоса. Им приходилось заседать не в помещении, а на городской площади, под жгучими лучами солнца. Такую «милую пытку» придумал дальновидный Солон: чтобы судьи долго не засиживались на своих заседаниях, поскорее принимали свои решения!
Суд гелиастов появился при Солоне, хотя сама история с присяжными прослеживается из мифологии. Когда Посейдон и Афина спорили за обладание Аттикой, они обратились к Зевсу, чтобы он рассудил, кто прав. Правитель Олимпа не стал брать на себя ответственность – ближайшие родственники, всё же! Он поручил 12 олимпийским богам выслушать доводы сторон и отдать предпочтение тому, кто покажется им правым. Так появились «присяжные заседатели». Они сказали Посейдону и Афине, что отдадут голоса в пользу того, кто обеспечит процветание народу Аттики. Владыка морей ударил трезубцем о скалу – появился источник, означавший удачу в мореплавании. Богиня мудрости вонзила копье в каменистую почву, и оттуда выросла олива, плоды которой символизировали богатство. Боги посмотрели на землю, увидели, как радуется народ аттический дару богини, и назвали Афину победительницей. Посейдон в обиде «затопил Фриасийскую долину, а когда поток сошёл, остался источник Рейты»… С тех пор самый большой город в Аттике зовётся Афинами.
6 000 присяжных судей представляли в Афинах судебную власть, их избирали ежегодно из числа дикастов - граждан в возрасте старше 30 лет. Такое количество судей объясняется так: афиняне считали, что чем больше их будет участвовать в заседании, тем мудрее они примут решение. На каждую филу приходилось по 600 судей. После избрания они приносили присягу на холме, возвышавшемся на левом берегу Илиса, за городом. Каждому из присяжных выдавалась дощечка с наименованием нома, к которому он принадлежал – на одной стороне, и с изображением головы Горгоны, символом Афин, – на другой.
Все 6 000 судей жеребьёвкой разделялись на 10 групп – по 500 человек, а 1 000 из них оставались в резерве. На случай, если кто-то не придет по уважительной причине. Если при вынесении решения получалось равное количество голосов, к голосованию из резерва подключался один судья. Перед каждым заседанием жребием определялось место его проведения. Помещения для суда, большая часть которых находилась недалеко от площади, были отмечены различными цветами. При входе каждому судье вручали жезл цвета судилища с номером и марку – симбол, за которую после заседания от колакретов полагалось вознаграждение – один обол, а со времени Клеона – три обола.
Денежное пособие для судей отражалось тяжким бременем для государственной казны – около 150 талантов (1 тал=26,2 кг серебра) в год! Но имелось облегчающее обстоятельство: при всех гражданских исках и, в некоторой части, при уголовных делах с обеих тяжущихся сторон взимались пританеи – так назывался исковой залог. Сторона, проигравшая дело, теряла свои деньги и возвращала выигравшей стороне сумму в размере сделанного ею взноса. Это было правильное решение, ибо до введения Солоном института присяжных судей прежние судьи ничего не получали, преуспевая в получении взяток. Теперь от желающих пойти в присяжные заседатели не было отбоя, а поскольку они избирались на год, практически все свободные жители Афин успевали послужить на судебном поприще.
В дни судебных процессов никто из 6 000 присяжных не знал заранее, будет ли он заседать, а если будет – в каком суде. Но все были обязаны явиться к месту проведения процесса, откуда пришедших первыми запускали к участию. После них двери закрывались. Действовала остроумная система обнаружения нужного зала: архитрав (первая, лежащая непосредственно на капители колонны балка, поддерживающая остальные балки и крышу: составная часть антаблемента) каждого судебного помещения имел свой цвет: финикиуна – в красный, батрахиуна – в зеленый и т.п. Судьям вручались бронзовые предметы для голосования: их форма – полая и цельная – означала соответственно виновность или невиновность подсудимого. Одним судьям поручался подсчет голосов, другим – наблюдение за клепсидрой – водяными часами, ограничивающими время выступления ораторов. Все заседания были открытыми. Любой гражданин, пожелавший послушать и посмотреть, приходил, смотрел и слушал. Зрители сидели в отгороженном от судей месте.
***
Суды гелиастов в Афинах контролировали значительную часть политической жизни, поскольку каждый гражданин мог представить на рассмотрение дело, имеющее отношение к гражданской общине. Для вызова в суд не обязательно было в чем-то подозреваться: например, должностные лица при вступлении на службу знали, что они предстанут перед судом, когда закончится срок их службы. Но в любом случае афинское правосудие вершилось обычными гражданами, не профессионалами, хотя на время заседаний к ним прикреплялись экзегеты, или толкователи законов
Суды заседали в среднем до 300 дней в году, в каждый из этих дней требовалось до 2 500 присяжных судей, в зависимости от важности и количества дел. Некоторые судебные процессы сегодня можно характеризовать как абсурдные – например, была судебная коллегия «по рассмотрению дел, связанных с вещами, убившими человека». За несколько дней до судебного заседания обвинение вывешивалось на видном месте на обозрение народу Афин, где гласность была одной из основ демократии. Античные источники сообщают о необычной быстроте принимаемых судьями решений. Большинство процессов длились всего один день, что затрудняло мздоимство и подкуп судей. Да и как подкупить сразу большинство судей, чтобы выиграть абсолютно проигрышное дело?
***
Иски в суд от граждан поступали самые разные:
- «против того, кто нанес телесные повреждения свободному человеку с целью оскорбить его, не получив при этом ответных побоев»;
- «против жильца или арендатора земельного участка, не уплатившего по договору»;
- «требование на обладание рабом, если на него претендовал другой»;
- «против опекуна, за недобросовестное управление имением вверенного ему опеке питомца».
Иск возбуждался против того, кто представлял ложные обвинения и свидетелей по делу. Обвинение можно было предъявить к чиновнику, который забыл вычеркнуть кого-то из списка государственных должников по уплате налогов. Или на пренебрежение должностного лица, который обязан был давать отчет, но не сделал этого. На того, кто, забранный на военную службу во флот, не принимал участия в сражении. Или на того, кто похищал свободных людей, чтобы сделать из них рабов, или похищал чужих рабов. Гражданин Афин имел право обвинить любого другого гражданина в праздности и безделье, если его родственники страдали от такого поведения обвиняемого.
С большим резонансом проходили общественные судебные процессы, позволявшие политическим партиям и группировкам расправляться со своими противниками и оппонентами. В итоге обвинение, имевшее целью оградить демократическую форму правления от посягательств, в руках политических демагогов превратилось в эффективное средство для воспрепятствования изданию необходимых законов или, по крайней мере, чтобы замедлить их утверждение. Но самыми тяжкими считались обвинения в безбожии – асебии, включавшие в себя действия, направленные против богов, отрицание их и насмешку над ними, введение новых культов, осквернение святынь, отступление от обрядов культа, неисполнение должных обязанностей относительно умерших, разглашение тайны мистерий, выкапывание общественных оливковых деревьев, общение с лицами, осквернёнными убийством.
МЕРИЛО АФИНСКОГО ПРАВА
Мерилом афинского права являлось то почтение, какое испытывал почти каждый гражданин, обращавшийся в суд за решением своих проблем. Оратор Исократ (436-338 гг. до н.э.), организовавший первую в Греции школу риторики, говорил: «Для меня законы – это сама душа Афин, само существо благости и силы родного города. Пожалуй, каждый согласится, что наши законы были и остаются для человечества источником многочисленнейших и величайших благ».
Афинское законодательство при своей демократической сути имело в распоряжении достаточно ограничений, ущемляющих интересы многих жителей Афин. Среди них предоставление юридических прав только свободнорожденным мужчинам, составляющим не более седьмой части населения Аттики – «правомочным, совершеннолетним и в здравом уме». За несовершеннолетних в случае необходимости дело вел их попечитель, то есть опекун, а за женщин – супруг, если он был жив, или тоже попечитель из родственников. За рабов хлопотал их хозяин, господин; исключение допускалось относительно рабов из чужого государства, которых было немало в Афинах. Если они вели самостоятельное занятие и обладали правами свободных метеков, также подавали жалобы, как иностранцы, имевшие неограниченное право возбуждать гражданские иски.
Государство реагировало на опасность, которой подвергалось со стороны обвиняемого, когда каким-нибудь преступлением, причиненным одному человеку, нарушалась общественная безопасность и, следовательно, оскорблялось государство. А за государство мог вступаться каждый желающий. В некоторых случаях право обвинения поручалось особым чиновникам, иногда Ареопагу или особым следователям, зететам, к которым присоединялись для ходатайства перед судом государственные стряпчие – синегоры или категоры.
***
Судебное дело начиналось вызовом в суд. Человек, пожелавший подать в суд на другого человека, приглашал с собой нескольких свидетелей, в присутствии которых приходил к дому обвиняемого. Но поскольку жилище служило священным убежищем, внутрь дома никто не заходил; обвинитель извещал при свидетелях обвиняемого о судебном деле. Затем следовало приглашение явиться в назначенный день в присутственное место, которому в данном случае подлежал разбор дела и гегемония, председательство в суде. Кто подвергся только личному оскорблению, при свидетелях делалась предварительная попытка склонить обиженного к добровольному примирению с обидчиком, уговаривая взять жалобу назад. Если следовал отказ, дело вступало на законный к рассмотрению путь. Вызов в суд следовал на пятый день, а после вызова тяжба открывалась письменно изложенной жалобой. Предварительное следствие с опросом свидетелей, ответчика и истца продолжалось не более тридцати дней, если не поступали заявления об отсрочке.
Истец, соблюдая установленную форму, обращался к соответствующему правительственному чиновнику (гегемону) и, заявив причину своей жалобы, просил о назначении суда для решения тяжбы между истцом, диоконом, и ответчиком, феигоном.
Истец и ответчик вносили судебную пошлину – парастасис – в размере одной драхмы, и по одной драхме каждый раз при прошении об отсрочке. Затем следовал судебный процесс.
Профессиональных адвокатов для защиты обвиняемых не существовало, обеим сторонам дела приходилось выступать самостоятельно. Простонародью трудно давались судебные речи, поэтому в помощь им действовали логографы. Они писали тексты для исков и защиты, а сторонам приходилось выучивать их наизусть. Труд логографов в обществе воспринимался как неуважаемый, но приносил ощутимый доход. Им в свое время занимались даже Демосфен и Лисий. Продолжительность выступлений фиксировалась утечкой воды из клепсидры, водяных часов. Для процесса на сумму свыше 5 000 драхм разрешалось 10 хоев (хой – греч. кувшин) воды и ещё 3 хоя – для второй речи. 7 хоев и 2 хоя – на сумму не свыше 10 драхм. 6 хоев – для споров о праве собственности, при которой второй речи уже не предполагалось. Когда секретарь зачитывал письменные свидетельства, заключение, контракт или договор, водосливную трубку клепсидры перекрывали. После своего выступления участник процесса мог призвать на помощь себе одного или нескольких синегоров («говорящих вместе»). Но тогда по клепсидре засчитывалось общее время на выступление.
Свидетели, диамартиресты, на суде не выступали, но могли находиться в зале; своё письменное свидетельство, диамартирия, они заранее давали секретарю. Лжесвидетельства были настолько часты, что иногда суд выносил решение вопреки всем свидетельским показаниям, даже скрепленным клятвами перед Зевсом. Свидетельства женщин и несовершеннолетних принимались только в процессах об убийстве. Свидетельства рабов могли оказать влияние на судебное решение, только раб давал показания под пыткой – считалось, что в другом случае он соврёт! Но если пыткой «нанесен ущерб» рабу, увечье или он мог умереть, противная сторона возмещала материальный ущерб, как «за испорченную вещь».
Необычным явлением в судебном производстве Афин было существование наряду с Ареопагом и Гелиэей ещё одной судебной коллегии, которая заседала в местности Фреатто близ Пирея, непосредственно на берегу моря близ Афин. Она рассматривала дела осужденных на изгнание, обвинённых в каком-либо новом преступлении. Изгнанник подплывал к этому особому месту, чтобы иметь возможность защищаться перед судом с борта корабля или лодки, «не оскверняя своим присутствием землю Аттики»…
Во время судебных процессов допускались речи, нарочито рассчитанные на сочувствие и эмоции судей. Допускалась брань в адрес противника или, особенно в заключение речи, жалобные просьбы, которые часто поддерживались криками женщин и детей, родственников и друзей. Затем шло голосование присяжных судей. Для этого брали специальные белые или черные камешки, или металлические шары, бобы, раковины, один из них бросали в специальную урну для голосования, а другой судья оставлял у себя. Могло быть две урны: одна металлическая – выражала приговор, другая деревянная – оправдание. После подсчета голосов за наказание определялась мера такого наказания подсудимого: штраф, конфискация имущества, смерть от яда цикуты, через удушение или сбрасывание в пропасть, заключение в тюрьму, рабство, изгнание, лишение прав. Исполнение наказания возлагалось на коллегию «Одиннадцати», членами которой были эндеки, своего рода экзекуторы, т.е. палачи.
***
Но не все судебные иски рассматривались официальным путем. Во избежание дорого обходящихся тяжб перед гражданскими судами гелиастов, тяжущиеся стороны в Афинах искали разрешения споров у диэтетов, или посредников в третейских или мировых судах. Диэтеты назначались государством из числа пожилых людей, но существовали частные посредники, избиравшиеся по взаимному соглашению (эпитропия) тяжущихся. Согласие сторон скреплялось присягой и предоставлением поручителей. Приговору такого судьи следовало непременно подчиняться наравне с приговором других судейских коллегий. Решения иногда выносились заочно по причине отсутствия ответчика, его можно было отменить в законном порядке, предоставив в дальнейший суд доказательства причин. Вот показательный пример такого третейского суда…
Некий Критон, последователь Пифагора, взяв на себя роль третейского судьи в деле, где не было свидетелей, пригласил на прогулку вначале истца, потом обвиняемого. В обоих случаях он умышленно останавливался возле какого-то надгробного памятника и говорил, что здесь лежит в высшей степени достойный человек. Первый отозвался о покойнике хорошо, так как знал его при жизни, а другой спросил: «Не чрезмерна ли такая похвала?» Пифагореец подумал и склонился на сторону того, кто восхвалял добронравие умершего.
Другой пифагореец, взяв на себя роль третейского судьи в большом деле, примирил обе враждующие стороны. Он выслушал их и приговорил одного к уплате пени в сумме 4 талантов, из которых отдал второму 2 таланта в виде компенсации за моральный ущерб. Затем обязал второго уплатить 3 таланта первому, как свою долю компенсации. Потом судья отдал каждому по 1 таланту из 2 талантов, что оставил у себя – в качестве платы за примирение. Таким образом, обе стороны ничего не выиграли и не проиграли. Зато никто не был обижен исходом тяжбы!
Ещё был случай. Судья узнал, что два человека раньше были очень дружны между собой. Один из них имел красивую жену, но кто-то намекнул, что её соблазнил его друг. Ревнивец пошёл в мастерскую оружейника, чтобы заказать острый нож, куда вошел и судья. Он сказал ревнивцу:
- Нож у тебя будет действительно острый, острее чего угодно на свете, но только не клеветы!
Услышав его слова, муж переменил решение, отказался от мести, не совершив опрометчивый поступок. Позже судья узнал, что друзья опять возобновили свои встречи.
Участие третейских судей, диэтетов, нередко было связано с опасностью для их жизни. За неправильно вынесенные решения они рисковали попасть под другой суд: их могли привлечь к ответственности по жалобе любой из сторон, чем очень часто пользовались афиняне. И всё-таки граждане предпочитали обращаться к диэтетам, нежели в обычный суд, поскольку в таком случае появлялся повод подавать апелляцию к суду гелиастов.
***
Наряду с уважительным отношением афинян к правосудию процветало ложное доносительство сикофантов и, отсюда, шантаж добропорядочных граждан, пытки рабов ради получения свидетельских показаний, смертная казнь за мелкие правонарушения. Имели место своекорыстные злоупотребления судей, расплывчатость их решений и ослабление юридической ответственности за серьезные преступления. Немаловажную роль в вынесении решений играла восприимчивость судей к такого рода спектаклям во время процесса и речам талантливых ораторов. Но даже такой «хромавшей» правовой системе афинской демократии, завидовала остальная Греция!
В целом античное правосудие защищало только граждан конкретного города. А по отношению к жителям других греческих городов, иностранцам и народам, эллин никогда не испытывал нравственного долга и не имел юридических обязательств, помимо тех, что были определены временными союзными договорами. Существовало право граждан одного города разорять граждан другого города. В результате процветало и поощрялось пиратство на морях, грабительские набеги на прибрежные города и бандитские налеты на окрестные населенные пункты. В этой ситуации только религия, выстроенная предками греков в течение тысячелетий, позволяла сохранять единство нации, беречь имущество храмов и святилищ, поскольку боги на всем эллинистическом пространстве были едины – боги Олимпа.
СУДНЫЙ ДЕНЬ
Греческий, а тем более, афинский суд невозможно представить без яркой риторики судебных ораторов. В Элладе публичная речь почиталась невероятно высоким образом, сопоставимая разве что с классической греческой драмой, потому что публичная речь – всегда искусство. Связанная с современной ей политической жизнью, социальным строем, бытом, образом мышления и, наконец, с особенностями характера народа, она стала неотъемлемой частью культурного общения народа. Деметрий Фалерский (350-283 гг. до н.э.), афинский философ и государственный деятель, остроумно заметил, что «содержание речи в политике обладает таким же могуществом, как на войне железо». Аристотель, определяя риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета», делил все речи на три вида: совещательные, судебные и эпидиктические («торжественные»). Если дело совещательных речей – склонять или отклонять, эпидиктических – хвалить или порицать, для судебных речей оставалось только обвинять или защищать.
В Древней Греции судебные речи были особенно популярны. В жизни почти каждого эллина время, проведенное в заседаниях суда – в роли судьи, истца или ответчика, – составляло большую часть его жизни. Это вовсе не походило на заседания современного суда. Выступая перед судьями, обвиняемому приходилось действительно «выступать», как хорошему актеру в театре. Поэтому публика ходила иногда на судебные процессы, как на хороший трагический спектакль. Обвиняемый здесь всегда старался не столько убедить судей в своей невиновности, сколько разжалобить, привлечь их симпатии на свою сторону. Для этого годилось абсолютно всё: он приводил на суд свою большую семью, и тогда дети пищали, орали и умоляли пощадить их отца, жена голосила от горя и взывала о милосердии, родственники громко возмущались заявлениями свидетелей противной стороны и требовали от судей справедливого решения – оправдания своей стороне и наказания – другой. Кто участвовал в сражениях, обычно обнажались и показывали раны или увечья, и это положительно влияло на мнение судей. Поэту, ставшему обвиняемым, приходилось защищаться стихами, и ему засчитывалось в оправдание, как это однажды случилось с Софоклом, которому грозило «побитие камнями».
Такое поведение защиты и обвинения становится понятным, если учесть количество судебных присяжных, – 500 или 600 человек единовременно! Разве можно до каждого донести суть вопроса? Поэтому требовалось почти театральное действие, и оно почти всегда воплощалось в действительность! Надо учесть обстоятельство, что судебное право в Элладе было настолько запутанным, что только эффектность, образность судебной речи и порой эксцентричность могли убедить присяжных в принятии определенного решения. А этого можно было достигнуть, имея на руках талантливо сочиненную речь.
Составлением судебных речей занимались логографы, знающие свое дело сочинители. Бывало, что один логограф писал одну речь в пользу защиты, а другую – истцу, опровергая и утверждая сам себя. И ничего – сходило с рук! Их искусные речи оттачивались на судебных процессах, привлекая народное внимание к своим персонам. Самым выдающимся в области судебного красноречия считается Лисий (445-380 гг. до н.э.), метек – «свободный, но не имеющий гражданских прав, человек». Впервые он выступил перед публикой с обвинительной речью против одного из «тридцати афинских тиранов», виновного в смерти его брата. В дальнейшем профессионально занялся составлением судебных речей – известно о четырехстах речах, – чем в результате прославился. Последующие поколения судебных ораторов следовали своеобразному стилю Лисия с его изящным словом, изысканными оборотами. Свидетельством живости образов и характеров изображаемых лиц служит речь в защиту Эвфилета, убившего Эратосфена, любовника своей супруги…
Эвфилет, заучив, словно школяр, речь Лисия, начал с того, что просил судей поставить себя на его место, а его – в роли судьи:
- Если бы нечто подобное произошло с вами; и если на мое дело вы посмотрите как на свое собственное, то я уверен, каждого из вас случившееся возмутит настолько, что наказание, предусмотренное законом, вам покажется слишком мягким.
Затем он сообщил, что Эратосфен соблазнил жену, развратил её, опозорил детей, его самого обесчестил тем, что пробрался в его дом. Это было единственной причиной вражды Эвфилета к Эратосфену:
- Не ради денег, не ради обогащения или корысти это сделал. А только затем, чтобы покарать его в соответствии с законом.
Обвиняемый долго рассказывал о том, как он женился, что жена родила ему ребенка и насколько он доверял жене, ценил её за домовитость, бережливость и старательность. Эратосфен выследил её, когда она бывала в городе, и через служанку стал склонять к нарушению супружеской верности.
Жена Эвфилета, по молодости, поддалась на уговоры, а Эратосфен, подкупив служанку, в отсутствие хозяина приходил к ней. Потом он вовсе обнаглел, потому что приходил даже ночью, когда был уверен, что Эвфилет уже спит у себя вместе с женой. Служанка, находившаяся с маленьким ребенком Эвфилета внизу, специально тревожила его: ребенок плакал, жена спускалась вниз, вроде бы к ребенку, а попадала в объятия любовника. Эвфилет долгое время не подозревал ничего плохого, предполагая, что жена его – честнейшая из всех женщин, и в такие вечера подолгу занимается с сыном. Жена даже закрывала спальню со спящим мужем на ключ, чтобы он невзначай не помешал им.
Эвфилет подробно рассказывал судьям, как он исхитрился поймать прелюбодеев, застав их в постели:
- Ударом кулака я сбил с ног Эратосфена, скрутил и связал ему руки за спиной и стал допрашивать, как посмел он забраться ко мне в дом. Отрицать свою вину Эратосфен не пытался и только умолял не убивать его, предлагал откупиться деньгами. Я же отвечал: «Не я тебя убью, но закон, который ты преступил, поставив его ниже своих удовольствий. Ты же сам предпочел совершить тяжкое преступление против моей жены, моих детей, вместо того, чтобы соблюдать законы и быть честным гражданином».
Дальше Эвфилет, уточняя детали той ужасной ночи в живописных красках, попросил своих свидетелей выступить для уточнений, с намерением убедить судей в собственной невиновности:
- Я считал, что закон важнее предложения Эратосфена откупиться от своего преступления деньгами, и покарал его той карой, которую установили вы сами и которую вы сочли справедливой для такого рода преступников. Прочтите мне закон, вырезанный на камне по указу Ареопага. А закон гласит: «Неповинен в убийстве тот, кто покарает смертью прелюбодея, застигнутого вместе с его женой».
Эвфилет напомнил судьям, что насилие над женщиной, его женой, ее соблазнение по закону тоже карается смертью. Он сказал:
- Меня же, судьи, законы не только оправдывают, но даже обязывали привести в исполнение положенный приговор, а уж от вас сейчас зависит, оставаться ли этим законам в силе или потерять всякое значение… В моем случае закон велит потерпевшему наказывать виновных именно так. Надеюсь, вы согласитесь со мной, иначе вы обеспечите прелюбодеям такую безнаказанность, что даже воры начнут себя выдавать за распутников. Тогда они будут знать, что их не тронут, если они скажут, что проникли в чужой дом для встречи с любовницей: ведь с законом о распутстве можно не считаться, а бояться нужно только вашего приговора, потому что он все решает в этом государстве… Я считаю, судьи, что покарал его не только за себя, но и за все наше государство. Если вы согласитесь со мной, подобные люди поостерегутся вредить своему ближнему, видя, какая награда их ждет за подвиги такого рода. А если вы не согласны со мной, тогда отмените существующие законы и введите новые, которые будут карать тех, кто держит жен в строгости, а соблазнителей оправдывать…. А сейчас под угрозу поставлены моя жизнь и имущество, – и только за то, что я повиновался законам. Я жду вашего справедливого решения.
Судебным присяжным ничего не оставалось, как оправдать Эвфилета.
Глава 5. СУДЫ И СУДЬБЫ
(далее по тексту рукописи. При желании можно познакомиться у Автора)
Комментарии закрыты.