ПОТОМОК ГЕРАКЛА

АНАТОЛИЙ ИЛЬЯХОВ

ПОТОМОК ГЕРАКЛА

ЛОГОГРАФИЯ

*историческая версия из жизни Филиппа II, царя Македонского, его жены Олимпиады, философа Аристотеля

и Александра Великого*

всего страниц – 660

знаков (с пробелами) – 1 353 000

авт.л – 34

СОДЕРЖАНИЕ:

Моему Читателю о логографии, Филиппе и Олимпиаде, Аристотеле и Александре Великом

КНИГА ПЕРВАЯ

ФИВАНСКИЙ ЗАЛОЖНИК

Глава 1. ГОНЕЦ ИЗ МАКЕДОНИИ

«Лучше считать Филиппа плохим другом, чем хорошим врагом…», «Горшина перца мала, но заставляет чихнуть великана…», «Я во сне летала над землей…», «Бог с горы Нис…».

Глава 2. ОСТРОВ КОБЫЛЬЕЙ МАТЕРИ

«Он превратился в жеребца и насильно овладел родной сестрой…», «Даже мужчины, в обычные дни храбрые воины и охотники, старались не попадаться вакханкам, ибо знали, что здорово рискуют жизнью…», На Олимпе бессмертные боги веселятся и смеются беспрестанно, и оттого находятся в блаженном состоянии…», «Жрица оттянула на груди девочки хитон, в образовавшееся пространство ловко запустила змею…», «А в Египте правил Нектанабис…».

Глава 3. ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ

«Герострату приснилось, будто он, как дитя малое, туго запеленут и сосет грудь у незнакомой женщины…», Однажды два барана выясняли отношения…», «Мальчика приговорили к смерти, как обычного храмового вора…», «Троянский «Конь» действительно существовал, но это был стенобитный таран…», «Эй, царь, отпусти меня, а я скажу, чего ты не знаешь…».

Глава 4. ЛЕВ В ЗАСАДЕ

«Когда крестьянин готовит новое поле: убирает и выносит камни, если даже по горсти, в результате может сложить гору…», «Правитель делает большую ошибку, когда желает, чтобы народ его любил… Но хуже, когда народ его презирает…», «Самое страшное для мужчины, если он спрашивает у женщины совета…», «Лучше стадо баранов во главе со львом…».

Глава 5. НАСЛЕДИЕ МАКЕДОНСКИХ ЦАРЕЙ

«Он считал себя не только македонянином, еще эллином, но, македонянин в нем собирался отнимать у греков города и земли…», «От афинской брани я делаюсь лучше…», «А наутро Каран объявил эдессцам, что все они в его власти, и он будет у них царем…», «В пиршественный зал вернулись безбородые юноши, переодетые женщинами…», «Еврипид явился в Македонию в сопровождении своего возлюбленного Агафона, поэта…», «Малыш Филипп появился на свет, когда счастливому отцу исполнилось 71 год…», «Царь нужен прежде стране, народу и армии, а потому уже своей невесте…», «»Девушки, не отворачивая неискушенных взоров от молодого царя, проделали с ним то же самое, что рабыни только что с остальными гостями…», «Фивы всплыли вдруг так ясно, будто только вчера он оттуда вернулся домой…».

Глава 6. ФИВАНСКИЙ ЗАЛОЖНИК

«Не следует ждать, когда станешь заходящим солнцем…», «И сказал бог: «Сотвори, гончар, чашу, похожую на грудь прекраснейшей из женщин…», «И стало им понятно, что на Земле скоро все живое исчезнет…», «Цари пусть не забывают о нуждах своего народа, а то демократия сметет их с престолов…», «Народным избранникам сообщали результаты референдума и предлагали удалиться в изгнание…», «Крокодил схватил ребенка и сказал матери: «Я отпущу ребенка, если угадаешь, отпущу ли я его…».

Глава 7. НАСТАВНИК

«Зная о силе противника, обрати его слабости себе на пользу…», «ОН вдруг понял: ему нравится запах крови и смерти…», «Помни, жена, смерть есть только перемена жилища…», «Не страсти более жгучей и недоброй, чем леность…», «Есть в Египте одна сообразительная лягушка…», «Подстрекаемые Ареем и распаляемые Эротом, они сражались стойко и бесстрашно…», « Прислушайся, кто тебя хвалит: друг или враг…».

Глава 8. СТРЕЛА ЭРОТА «Хорошо, если потребуют любив здесь же на улице, а то и покалечить могут, и даже убить…», «Его юношеские фантазии не имели предела, а он все не решался последовать примеру повзрослевших друзей…», «Молодые люди, чем пугать бедных женщин, лучше проводите их до дому…», «Филипп окунулся в дурманящий сон и никак не мог вернуться обратно…», «Она оказалась кормчим на корабле любви в бушующем море неукротимых страстей…».

Глава 9. НЕВЕСТА ИЗ ЭПИРА

«Змея выстреливала ярко-красный язычок, будто облизывалась, и целенаправленно ползла к нему…», «Боги Олимпа разрешали македонянам отбирать у врагов все, чем они обладали…», «В предсмертных судорогах кончались куры и гуси, в ужасе кричали овцы и козы…», «Демосфен? Нет, не слышал ничего о нем…», «Кто копается в дерьме, обязательно вымарается…», «Место македонскому мужчины на войне, а женщины – в гинекее…», «Женщине есть чему поучиться у змей…», «За свой позор он будет носить недоуздок до тех пор, пока не убьет хотя бы одного врага…», «Амон-Ра-Зевс поручил мне сообщить, что у тебя будет сын от него…».

Глава 10. ЦАРСКАЯ СВАДЬБА

«Миртале пришлось пройти до источника и обратно четыре раза, чтобы наполнить медный котел на высоком треножнике…», «Покрывало невесты есть преграда, отдаление ее от мира в угоду скромности и покорности мужу…», «Ей казалось, что она стремительно летит над землей, как бездумная птица…», «Он вскричал:»Я тоже человека!, Я тоже хочу кушать!…», Гусь без головы вдруг поднялся и заковылял к халдею…», «Ты расстанешься с девственностью… Но думай о приятном…», Кровь у Филиппа взбунтовалась, хмель ударил в голову, он схватил авлетриду…», «Бог не был ни юношей и не старцем… Бог улыбался Миртале…», Как обезумевший от весеннего гона олень…».

 

Глава 11. ДЕЛА НЕОТЛОЖНЫЕ

«Я ехал на коне, видел волка; волк оскалился и собирался кинуться на меня…», «Некий Пифий недоволен царем, и об этом уже говорили на агоре…», «Проиграл сражение – думай о следующем, когда возможна твоя победа…», «На охоте раненый лев, который успел уйти, очень опасен для охотника…», «Неужели я похож на человека, у которого много денег и он их прячет…», «Твое тело, женщина, есть храм, а ты в нем – богиня…», «Ценой клятвопреступления перед Зевсом победа досталась Филиппу…».

Глава 12. НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА

«Кошка была совершенно голой и невероятно худой…», «Семя мужа в лоне твоем смешалось с семенем бога, и ты сразу понесла…», «Любящая женщина достойна жалости, потому что муж к ее любви быстро привыкает…», «После нескольких шагов в горле Филиппа перехватило: воздух стоял непотребный…», «Халдей посадил Олимпиаду на шкуру, посыпал на голову зерна пшеницы и возжег огонь на жертвенниках…», «По дороге к храму за ним погнался баран- не к добру…», «Наутро ошеломленные эфесцы увидели унылое зрелище: дымящиеся руины храма, который только вчера назывался Чудом Света…», «Город сжечь, жителей – в рабы. Через Потидею устрашим Афины…», «Ты ошибся, Хабрий, у меня было 4 победы…», «Зевс, ты любишь этого ребенка? Дай знак!…».

 

Моему Читателю:

Логография (от греч. logos – «собирать, упорядочивать»), введенный Фукидидом (V в. до н.э.) термин для обозначения особого вида историографической прозы. Наряду с описанием действительных исторических событий для логографов (с греч. писатель-прозаик) было характерно давать значительное количество сведений по географии и этнографии и также стремление выявить реальную основу мифологических и легендарных сюжетов. Именно по этой причине я позволил себе уместную компиляцию хроник Геродота, Фукидида, Павсания, Страбона и прочих античных авторов в полной уверенности, что такой шаг позволяет максимально приблизить героев и события далеких эпох к современности.

***

Александр Великий уже более 23 веков привлекает к себе настойчивое внимание ученых, историков и романистов. Птолемей, Харес, Клитарх, Арриан, Плутарх – ближайшие к нему по времени биографы – пытались объяснить сей «македонский феномен» божественным провидением. Подобная версия оказалась невероятно живуча.

Находясь под впечатлением сложившегося стереотипа, я приступил к работе над книгой об Александре, юном македонском царе, покорившем полмира. Но моя попытка найти собственный путь в историографии привела к неожиданному результату: изумление и восторг, прежде охватывавшие меня при упоминании только имени Александра, вдруг отошли в сторону. Зато появился вопрос: «А так ли велик Александр Великий?»… И тогда все сложилось в пользу довольно непредвиденного, нестандартного вывода: Александр – авантюрист! Ну, если хотите, «Великий»!

Как же иначе судить? По делам, если не ради личной славы (никак не ради Македонии, царем которой он уже являлся) Александр решительно отправляется покорять могущественную Персию! Ведомый собственной непогрешимостью и уверенностью в свою «божественность», он с войском в 30-40 тысяч вступает в единоборство с боеспособной армией персов, численностью до 1 000 000 воинов! Стоит вспомнить, что Персия в ту пору ничем не угрожала Македонии и даже предлагала военно-политический союз.

За последующие десяток лет знаменательного для народов мира «Восточного похода» царь македонян ни разу не посетил родной очаг, не обнял мать, и даже больше – намерился устроить себе вторую родину в Вавилоне. Это ли не высшее проявление эгоизма?

В таком случае резонен вопрос: «Тогда как воспринимать грандиозные военные успехи Александра, его личные заслуги?». Как проявление высочайшего полководческого таланта и воинской отваги, признававшихся и врагами, и друзьями? Если посмотреть с иной стороны, можно признать все это юношеским безрассудством, максимализмом и дерзостью. И безумное презрение смерти Александром тоже отнесем к его наивной убежденности в собственном происхождении от Зевса, иными словами, в бессмертии…

Так что, как античные биографы ни усердствовали доказывать причастность Зевса к рождению Александра, принимать на веру их версию не будем: немало есть свидетельств его происхождения от земных родителей.

Вот тут мы подошли к теме первой книги об Александре Великом, которую держит Читатель в своих руках: истории союза двух невероятно противоречивых личностей, Филиппа и Мирталы-Олимпиады, его родителей, где есть место обстоятельствам их давнего знакомства, взаимной пылкой любви и последующей ненависти, хитросплетениям внутригреческой и внешней политики, интригам и мудрости политических деятелей того времени (IV в. до н.э.).

Во-первых, кто такой македонский царь Филипп в общей истории Греции. Фигура знаковая, ибо именно с него начинается единение эллинской нации. С «легкой», точнее, «тяжелой руки» Филиппа, греки научились не только давать отпор внешним врагам, но и успешно завоевывать новые жизненные пространства. Доказано деяниями Александра Великого!

Филипп еще подростком проявлял неординарность в поступках, стремился стать «не как все», втайне мечтая занять престол Македонии – чтобы поднять ее, униженную, с колен. А став царем, дипломатично, практически без крови, покончил с междоусобицей македонских князей, укрепив тем самым собственную единоличную власть. Решив внутримакедонские проблемы, он заявил о себе на политической арене Греции, став ее гегемоном – властелином греков и македонян. Причем так мудро, что когда свободолюбивые греческие города осознали свое новое положение, было уже поздно что-либо предпринять обратное.

И гегемоном Филипп стал не ради тщеславия или материальных выгод Македонии (хотя они, безусловно, присутствовали – золотоносные рудники, новые пахотные земли и долгожданный выход к морям через захваченные у Афин портовые города). Первым делом он запретил грекам воевать между собой, повернув их природную воинственность к Персии: убедил в необходимости начать «кампанию мести» под своим командованием. Но по причине внезапной смерти царя Филиппа от руки убийцы намеченный поход не состоялся. Как не состоялась его возможная мировая слава полководца – не меньшая, чем потом случилась у сына Александра.

Царский престол Македонии и место гегемона занял 19-летний сын Филиппа, Александр, и всем военным успехам последнего, и воспетым в легендах подвигах содействовали обстоятельства, устроенные еще при жизни его отца. И среди всех главный стержень – профессиональная армия, детище царя Филиппа.

Ошеломляющие воображение успехи Александра в Восточном походе не только перекроили карту Европы и Азии. Они открыли миру эллинизм, обозначив греческую нацию как лидирующую, политически доминирующую на всем пространстве Империи Александра Великого. Но, опять же, без начинаний безудержного в великих замыслах Филиппа, навряд ли все это удалось сыну! Не зря современник Филиппа II, царя Македонского, писатель и философ Феопомп из Хиоса, уделявший в своих произведениях особое внимание нравственным проблемам, сказал: «Никогда еще Европа не знала такого мужа, каким был Филипп, сын Аминты!»… Едва ли следует сомневаться в таком утверждении!

И Олимпиада стала матерью Александра по мудрому выбору молодого царя Филиппа. В надежде на военный союз Македонии с Эпиром и, соответственно, усиление влияния своего скромного царства в эллинском мире, Филипп остановил свой выбор на девушке из рода Ахилла. У них родился Александр, который перенял многие черты характера отца, неукротимого воина, и властного характера интриганки-матери. Повзрослев, отца Александр возненавидел, болезненно ревнуя к славе, а к матери сохранил привязанность до самой смерти, хотя большой любви к ней тоже не испытывал.

Еще один герой в нашей истории об Александре – Аристотель, если не главный, но основной в жизни будущего завоевателя мира. Как обойтись нам без Аристотеля из Стагир? Он – фигура в греческой истории неординарная: мудрый и терпеливый наставник молодежи, неподражаемый спорщик, гордый и бессердечный, вспыльчивый и агрессивный, модник и мот – все это Аристотель! Царь Филипп мудро поступил, пригласив его в воспитатели своему юному наследнику, угадав в нем великого философа. Личности Аристотеля и его сложнейшим взаимоотношениям со своим воспитанником, наследником македонского престола Александром, отдается следующая, вторая книга Автора – «Аристотель и Александр». В ней продолжен показ зрелого Филиппа – мужа, царя и гегемона, отважного полководца и хитрого дипломата, – до его смертного часа.

Но главным действующим лицом в книге представляется все же Аристотель, и рядом с ним нетерпеливый в помыслах подросток Александр, впитывающий мудрость своего Великого Учителя.

***

В оправдание свое, чем я руководствовался, когда приступил к работе над этой своей книгой, приведу слова Арриана Флавия (95-175 гг. н.э.), римского историка и философа:

«Если кто изумится, почему мне пришло в голову писать об Александре, когда столько людей писало о нем, то пусть он сначала перечтет все их писания, познакомится с моими, и тогда пусть уж удивляется»…

Во славу Зевса, отцу богов и людей, приступим!

КНИГА ПЕРВАЯ

ФИВАНСКИЙ ЗАЛОЖНИК

Посвящается Светлане – жене, помощнице и другу

Глава 1. ГОНЕЦ ИЗ МАКЕДОНИИ

«Лучше считать Филиппа плохим другом, чем хорошим врагом…», «Горшина перца мала, но заставляет чихнуть великана…», «Я во сне летала над землей…», «Бог с горы Нис…».

Эпирское царство. 357 год до н.э. После короткого вечера летняя ночь почти мгновенно сошла на Эпир. Резиденция царя Арибы и весь город затихли в ожидании сна. В горах такое возможно: совсем недавно на небесных пастбищах Аполлона паслись несуетливые отары вечерних облачков, как вдруг они – нет, не исчезли, – превратились в сплошной сумрак. Будто печальный саван накрыл белый свет, а в нем исчезли города хаонов – Антигоний, Орик, Финик, Панорм, Онхесм, Буфротон, и феспротов – Эфир, Кихир и Никополь, и кассопеев – Пандозий, Элатрий, Битий и Бухета, и молоссов – Пассарон и Додону: всё-всё-всё Эпирское царство…

Небесный Свет исчез – и ничего удивительного в том явлении не было, поскольку днем он существует сам по себе. Не требует объяснения и не имеет конкретной формы, зато содержит в себе и Сущность, и Жизнь. Потеряв Дневной Свет над Эпиром, земля замерла под бременем Черного Света, который простому смертному увидеть невозможно, как невозможно увидеть того, кто является для каждого эллина богом по имени Зевс…

Хозяйка Черного Света, богиня Геката, завладела Эпиром. Это кажется, что темнота спускается сверху: ее дом находится в безднах Тартара, в преисподней, в Вечном городе Мрака. Гекате позволяется подниматься на земную поверхность, когда Аполлон, солнечный бог, уводит с небосвода колесницу с уставшими за день золотоволосыми конями. Вот и сейчас, с разрешения Зевса иметь власть над землей и морем, Геката властвует над миром людей: в руке пылающий факел, из иссиня-черных волос выглядывают шипящие змеи…

Что для эллина Ночь? Хотя он не очень-то боится темноты, но все равно осторожничает, на всякий случай. Он знает, что страшиться можно лишь Вечной ночи, Вечной темноты, после которой не наступит для него свет, день, когда исчезает земное время.

Но по ночам зарождаются видения, предвидения и предчувствия, сглаживаются дневные конфликты, как размываются силуэты зданий в сумерках, оставляя от них лишь смутные контуры и лунные тени. В чудесной темноте многое становится возможным. Ночь справедлива к праведникам, но грозит возмездием грешникам, поручая богине Немесиде неизбежно взвешивать их поступки на весах, одев на глаза непроглядную повязку – для беспристрастности: не зря именуют ее Адрастея, «Неотвратимая».

Но сейчас ночь над Эпиром еще мгновение между вчера и завтра…

Эпирское небо продолжало быть темным лишь некоторое время: явился «стоглазый Аргус», пастух волоокой Ио-Луны, и в тот же миг высоко-высоко высветились звездные блестки. Небо вскоре стало перемигиваться холодным светом, будто влюбленные светлячки сообщали своим подружкам: «Я здесь!». Но любой эпирянин, глянув вверх, сказал бы, что видит не звезды-глаза Аргуса и не светлячков, а лампадарии в жилищах богов на Олимпе. Это греческие боги затеплили в чашах огоньки, чтобы в мерцающих отсветах возлечь на пиршественные ложа с обольстительными богинями; в руках золотые канфары, кубки для питья: в них нектар, дающий им бессмертие и вечную молодость, и божественная пища – амбросия, недоступные ни одному из смертных.

Сгустившийся мрак заставил жителей Эпира отложить на завтра свои дела, а недолгий скучный вечер посвятить домашней трапезе и ничего не значащим разговорам. Тем же, кому положено бодрствовать – уличной страже да воинам караульной службы, – мрак не помеха: они стерегут город, отгоняя пакостливую Гекату мятущимся пламенем смоляных факелов. Повсюду властвует тишина, прерываемая лишь звонкими руладами невидимых цикад. Если б не эти надоедливые создания, уютно пристроившиеся в гуще священных кипарисовых деревьев, можно было бы думать, что город внезапно вымер…

Но, чу… Издали послышался легкий перестук конских копыт. Приближаясь, звуки становились явственнее и вскоре превратились в невыносимый грохот – так, по крайней мере, показалось караулу у городских ворот. Один из дозорных, недавно заступивший на вторую ночную стражу и оттого не успевший задремать, вмиг встрепенулся. Насторожился.

Рядом несли службу трое молодых воинов, как и он сам, со старшим по команде – пилартом («запирающий ворота»), из боевых ветеранов – о том свидетельствовали обветренная кожа на суровом бородатом лице да глубокий шрам возле правого уха. Все они были пехотинцами-пельтастами, на что указывал небольшой кожаный щит полукруглой формы, пельта, перекинутый у каждого через плечо. У каждого имелся прямой обоюдоострый меч в кожаном чехле с металлическими вставками, висевший, как принято у греков, с левого бока на ремне, перекинутом через правое плечо. Наготове короткие копья с бронзовыми наконечниками.

Услышав встревоженный возглас караульного, остальные напряглись в ожидании, пытаясь разгадать: кто спешит к городу, на ночь глядя. Если из своих не успел до закрытия ворот, значит, чужой…

По более четким звукам стражникам скоро стало понятным, что приближаются всего два всадника.

И действительно, вскоре с той стороны раздались громкие возгласы, затем резко постучали – копьем, скорее всего: тяжелые дубовые плахи отозвались глухим гулом выстоянного дерева.

- Кого демоны несут в позднюю пору? – проворчал для себя пиларт. Грозно откашлявшись, стараясь придать осиплому горлу необходимую силу, прокричал в небольшую прорезь:

- Кто?

- Гонец из Македонии, от царя Филиппа! Письмо к Арибе, царю Эпирскому.

Сильный голос принадлежал явно молодому человеку. Убедившись, что всадников двое, и опасаться, вроде, нечего, по команде старшего стражники с натугой отодвинули засов – это был поперечное дубовое бревно внушительных размеров. Створка ворот нехотя приоткрылась – ровно настолько, чтобы прошла лошадь. В колеблющемся отсвете факелов появился человек..

Это был спешенный всадник в дорогих бронзовых латах искусной выделки, и в таком же шлеме. Из-под лат выглядывала взмокшая туника, на кожаной перевязи раскачивался короткий меч – по виду, спартанский, удобный для ближнего боя; обычно его берут в дорогу путешественники или царские курьеры.

Его конь, устало кивая опущенной головой, шел следом в коротком поводу. За воином показался другой, одетый проще –верховой конюх или оруженосец-гипаспист. В руке он держал короткое фракийское копье и тяжелый металлический щит полукруглой формы, гипасп. В отличие от своего господина, обутого в мягкие котурны – кожаные на тонких ремнях сапоги до колена, у слуги прочные крестьянские крепиды - дорожные ботинки, прикрывающие ногу спереди; крепились они сзади также ремнями. На голове у оруженосца красовалась кавсия – широкополая шляпа, сейчас изрядно помятая в дороге. Его конь неловко споткнулся о выбоину – из-за утомленности нелегкой дорогой и навьюченного груза – строматодесма, мешка с поклажей, который обычно берут путники; в нем обычно дорожная посуда, шерстяные одеяла для ночлега и ковры, и прочая бытовая мелочь.

Старший стражник про себя отметил, что конь молодого воина по всем статьям породистый, не иначе – коппатий, чья родословная ведется от самого Пегаса, «плода любовной связи Горгоны Медузы с Посейдоном»! Такие кони водятся, разве что, в Коринфе, и он, наверно, безумно дорогой. Вот, и выходит, посланец македонского царя – не бедных кровей!

***

Ариба, царь Эпира, находился в той жизненной поре, когда его акмэ, лучшая пора физических и духовных сил, находилась в самом расцвете – когда уже не 40 лет, но еще далеко не 50. Он всегда желал выглядеть подтянутым, как атлеты на Панэллинских играх, но, увы, излишняя полнота выдавала немолодой возраст, потому портила настроение.

Ариба не столь давно взял в супруги юную Троаду, дочь умершего родного брата, а ее темпераментная природа не желала делать ему скидок на разницу в летах. Вот и сегодня, прежде чем молодая жена затихла в супружеских объятиях, ему пришлось проявить исключительную сноровку…

Супруга беззаботно уснула под боком, забавно скрутилась теплым колечком, а он, смежив усталые веки, никак не мог даже впасть в забытьи. Тревожное беспокойство за дела царские будоражило напряженное сознание, не давало заснуть.

Ариба протяжно выдохнул, пытаясь освободиться от навязчивого бремени мыслей, но они вскоре вовсе одолели им:

 

… Название свое Эпир получил от «Эпирос», что означает «Материк»: по преданию, так его назвали греческие переселенцы, прибывшие с островной части моря. Здесь проживали племена, имеющие однородные связи: на северо-западе хаоны - до реки Фиамис, на юго-востоке – феспроты, и, наконец, молоссы, самые влиятельные в Эпирском царстве. Они компактно осели к северу от Амбракийского залива. Помимо в Эпире проживают остатки аборигенов, прежних владельцев земель, а среди них атаманы, геллопы, кассопеи, атинтаны.

Первоначально царями Эпира становились представители хаонских семей, но их потеснили более воинственные и жестокие молоссы, вожди которых вели родословную от Пирра, внука царя мирмодонян Пелея. Он привел сюда из Фессалии своих соплеменников, и с тех пор эпирские цари считают себя Пирридами. А Пирр был сыном того самого Ахиллеса, который благодаря покровительству Геры и Афины, стал величайшим героем Троянской войны: неудержимый в страстях, он разорил 12 городов у моря и 11 внутри Троянской области, убил целые толпы врагов и сразил в поединке отважного Гектора, старшего сына царя Трои Приама. Сам же Ахилл погиб от двух стрел Париса, брата Гектора, направленной Аполлоном…

Ариба был молоссом, а значит, Ахилл тоже имел к нему непосредственное отношение, и оттого царь испытывал немалую гордыню от одной этой мысли…

***

Ариба перевернулся на спину, пробуя изменить ход мыслей, но события последнего времени вновь овладели им:

…Назавтра он собирает военачальников, чтобы заслушать, каково состояние войска, кого следует опасаться в грядущей войне. То, что война начнется скоро, Ариба не сомневался, а вот, какому врагу Эпир в очередной раз помешает – вот главное!…

… Не обойдется без Иллирии – это так же ясно, как после ночи наступит утро. Грязные иллирийцы, эти кровожадные варвары, никогда не упускали случая поживиться чужим имуществом, особенно если были уверены в слабости своих соседей…

…Эпиру сейчас не до могущества – хоть бы разобраться у себя с мятежниками, хаонами и феспротами… Но их страшнее дикари из Горной Македонии: для тех вообще границ не существует…

…Хотя и Фракия – не мирный ягненок, а, скорее, голодный волк: не успеешь оглянуться, как откусит у Эпира лакомый кусок плодородной землицы… Вожди фракийские сразу подняли голову, лишь Афины пообещали им свою поддержку. Разберись теперь, кого следует страшиться в первую очередь?…

Так и не определившись, кто ближайший враг Эпиру, Ариба с досады резко перевернулся. Но заснуть все равно не смог – мысли, мысли…

… Все суетятся вокруг: кто дружбу предлагает, кто грозится войной. А если Эпиру с кем пойти на военный союз, тогда как быть с остальными? С Македонией, Афинами или Фивами? Или, еще хуже, с коварными спартанцами? Не прогадать бы…

Ариба глянул на жену, беспокоясь, не потревожил ли ее сон. Пробудится – тогда совсем будет ему не до сна!

Но Троада крепко спала, даже тихонечко постанывала, будто ребенок, которому привиделся беспокойный сон…

Голова у Арибы буквально распухала от суетных мыслей, но совладать с собой он уже не мог:

… Закрыться Эпиру от недружелюбных иллирийцев, да и фессалийцев тоже, высокими заснеженными горами Пинда не удастся. Границы царства на средней части Адриатики ненадежны, поскольку на них живут ненадежные для царя племена: далматы, истры, либурны, япиги и дарданы. На юге заселились акарнане и этолийцы – лучше бы они занимались разведением коней на пастбищах или охотой! Так, нет – живут набегами на эпирские земли, грабежами! Ариба надумал строить в этих неспокойных местах сразу несколько укреплений, чтобы перекрыть грабительские тропы, обезопасить торговлю с греческими городами.

… На значительном протяжении с востока лежит Македония: не то добрососед, не то недруг, а порой, заклятый враг! Труднодоступные горы не позволяют македонянам легко проникать в Эпир, но в их совместной истории не раз случалось, когда они заходили в земли эпирские, словно к себе домой.

… Только на юго-западе, у Амбракийского залива, эпиряне свободны в своих действиях: здесь немало естественных гаваней, куда приходят корабли с товарами. Отсюда через Ионическое море можно плавать в чужеземные края. Хотя как раз на эти портовые города и нацелены Афины, хлопочущие о гегемонии над всей Грецией!

… Пока Эпирское царство вездесущим афинянам не интересно, но это до поры, до времени! Им понадобится союзник, если случится война Афин с Македонией. А дело идет к этому!

…Есть еще Персия, которая считает Халкидику сатрапией, частью царства Персидского. Может повториться поход персов на Грецию – ведь человеческая память на позор очень короткая: персидский царь не любит вспоминать Марафон! При таком раскладе Эпир не сможет остаться в стороне, и лучше принять сторону персов – они щедро платят за измену нации…

От такого неудобного во всех отношений расклада у Арибы закружилась в голове. Он был уверен, что Афины обязательно выступят против Персии, а с ними остальные греческие города, союзники афинян. А эпиряне – эллины по крови…

…Нет, персам сейчас не до Греции, у них сейчас очень хлопотные проблемы престолонаследия. Ближе всего к интересам Эпира война Афин на севере Балкан: афиняне не зря заигрывают с царями Фракии, подкармливают золотом, сулят поддержку. Их цель – Македония! Для Эпира позиция Афин, конечно, хороша – македонянам нелегко сразу стане, а это на руку Арибе! Но если Афины сломят Македонию, Фракия немедленно устремится на Эпир…

Вот и выходит, Арибе удобнее дружить с македонским царем…

Царь долго еще надеялся оказаться в спасительных объятиях Гипноса. Нервно вздыхал и ворочался на потной от переживаемых волнений постели. Наконец, поняв бесполезность затеи, Ариба решительно прижался к привлекательному изгибу спины безмятежно спящей Троады. Подсунул руку под крепкую грудь, другой стал гладить упругую плоть ее живота, призывая в помощь Эроса. Но чуда не случилось…

- Сказано, женщина – лежит и ничто ее не потревожит… Никаких проблем!

Потом внимание его переключилось:

- Нет! Моя Троада простая и послушная. Счастлива со мной. Разве сравнить эту кроткую овечку с младшей сестрицей, Мирталой? У той характер вздорный, непредсказуемый, скрытная и обиды помнит, и копит их, вероятно, про запас.

Ариба некстати припомнил другую свою племянницу:

- У Мирталы в глазах будто угольки тлеют. О, немалый жертвенный костер они могут распалить! Не девочка безропотная, выросла на глазах и уже почти взрослая. Пора отдалить ее от дворца, куда подальше, в горное селение, к примеру, да при крепкой страже – не то беды наделает…

Мысли о второй племяннице вконец отогнали у Арибы не только желания – спать вовсе раздумалось. Он вспомнил ее отца, своего старшего брата Неоптолема, прежнего царя Эпира – грубиян, бабник и выпивоха! Хотя эпиряне говорят до сих пор, что воин был бесстрашный. Зато Ариба столько натерпелся от него унижений!

Ушел однажды Неоптолем в очередной поход да сложил голову на поле сражения, а на престоле остался с тех пор его младший брат Ариба. Правда, военный Совет и старейшины не позволили ему сразу стать царем, определили, как ближайшего родственника, в опекуны наследнику Александру, малолетнему сыну Неоптолема. Заодно опекуном он стал и для дочерей брата, Троады и Мирталы, которые возрастом были ненамного старше брата Александра.

Опекун – не царь, но все же не последний человек в Эпире. Поначалу Арибу такое положение устраивало, а потом растить будущего царя показалось неинтересным. Да, Ариба и не скрывал желания видеть себя первым человеком в царстве, потому, заручившись поддержкой жрецов и влиятельных князей, рискнул пойти на неожиданный шаг: женился на юной дочери Неоптолема, родной племяннице Троаде.

Прошло всего два года со дня смерти Неоптолема, когда у Арибы родился сын. Его уже официально называли наследником престола. Троада не возражала. Сам же Ариба объявил себя царем Эпира, проведя церемонию возложения золотой диадемы в Пассароне, древней столице – здесь испокон веков цари приносили клятвы перед Зевсом и народом Эпира.

Приятные воспоминания начали овладевать сознанием Арибы. Он прислушался – за стеной, весьма кстати, накрапывал дождь – нежданный ночной и безобидный, для сна…

Тело Арибы медленно погружалось в лазоревую гладь теплого моря… Вода ласково обнимала плечи, грудь и живот, веки сами собой склеивались, а всякие мысли тихо покидали ставшую тяжелой голову… Видимо, Морфей, добрейший сын Гипноса, наконец, сжалился над царем Эпира, опустив два своих крыла над ним. Но…

В дверь супружеской спальни несмело постучали, будто мыши заскребли. Тревожить царя ночью мог позволить себе только один человек – постельничий Завкр, надежный слуга, оберегающий сон своего хозяина как верный пес. Значит, дело важное! Ариба, недовольно кряхтя и сопя, встал, накинул на голое тело прохладный хитон. С сожалением глянул на спящую жену, укрытую легким покрывалом.

У двери негромко спросил: «Кто?» – хотя знал наверняка, что это Завкр. Услышал знакомый голос, откинул огромную щеколду – он всегда запирался на ночь, – отступил в сторону.

В полутемную комнату бесшумно проскользнул человек в короткой тунике – это действительно был Завкр, царский постельничий. Склонив голову, слуга прошептал:

- Мой царь, прибыл гонец из Македонии. Говорит, с важным к тебе посланием от царя Филиппа.

Ариба приподнял густые брови, отчего лицо с крупным носом, с горбинкой, выразило нескрываемое изумление. Усмехнулся своим мыслям: «Надо же! Только поминал македонян, а они, вот уже, здесь! Выходит, Ананке – богиня неотвратимой судьбы, подавала ему знак?»

- Хорошо, проводи гонца в гостевую приемную. Пусть ожидает. Я скоро буду.

Завкр исчез, будто привиделся Арибе.

***

Молодой македонянин, не остывший после нелегкой поспешной дороги, очутился в просторном зале. Это был мегарон, где царь обычно принимал официальных лиц.

Тишина и покой словно дышали из каждого затененного угла. Гонец присел на гостевой стул – клисмос, красного дерева, стоявший у ближней стены. В отличие от прочих сидений у клисмоса имелась слегка выгнутая спинка и четыре изящные ножки, изображавшие знак Х; у этого была еще инкрустация из ценной слоновой кости. Понимая, что времени у него достаточно, пока явится царь, гонец с интересом огляделся.

В давно непроветриваемом помещении пахло прогорклым оливковым маслом – от ночных светильников, лихнионов. Мегарон освещался скудно, всего двумя лихнионами, поставленными на низкие подставки из резного камня темного цвета. Македонянин хорошо рассмотрел ближайший к нему светильник, сделанный в форме медного полушария: коптящий фитиль, сбоку изящная ручка и носик для долива масла.

Мимо гостя неслышной тенью проскользнул высокий раб. Приблизившись к лампам, снял нагар, ловко используя заостренный крючок с деревянной ручкой. Сразу стало светлее, ясные блики запрыгали по залу, суматошно отодвигая тени.

Молодой человек по обстановке, что успел заметить, старался сообразить, в каком достатке живет эпирский царь: он знал, что Филипп обязательно тем поинтересуется, поскольку ни в чем не желал уступать правителям эллинского мира.

Вызывающего богатства во дворце, судя по мегарону, не было. Место для приема депутаций выглядело даже скромнее, чем можно было ожидать. В новой столице Македонии, в Пелле у Филиппа все заметно роскошнее! Стены здесь, явно, деревянные – затертые глиной доски, – затем покрытые слоем белого алебастра. Небрежно! А в Пелле уже много каменных построек!

Судя по всему, роспись стен в эпирском дворце давняя, хотя со вкусом: видны еще достаточно четко сцены охоты на кабана и медведя. В углу македонянин заметил подтеки: от потолка вниз – следы от «прохудившейся» крыши. Стена давно высохла, но первоначальная свежесть ее восстановить, видимо, не пытались. Скорее всего, присмотрелись, да и забыли исправить…

Одна дверь, через которую его проводили, выглядела старинной, даже древней: она висела на двух бронзовых полосах, декорированных бронзовыми же медальонами, а неглубокая резьба была едва видна. Последствие копоти или изрядно потемневший лак? Другая дверь выше первой – видимо, царская, судя по ценному оформлению: глубокая резьба, свежая инкрустация и золоченные медальоны.

Единственное оконце, оживляющее стену мегарона, приютилось высоко, почти под потолком. За ним ничего не просматривалось помимо кромешного мрака. Македонянин не удивился тому, что окно казалось обыкновенной щелью, настолько мало оно было:

…В домах греков любой проем в стене означал не только возможность связаться с животворящим светом солнца. Это было еще око, или глаз дома – через него можно увидеть опасность, грозящую из внешнего мира. Даже в храмах не ставили окон, поскольку через них могли проникнуть богопротивные силы и нередко смерть…

Ну, а если возникала необходимость или потребность соорудить окно в доме, тогда обязательно вокруг рамы наносился магический орнамент, препятствующий вредоносному влиянию.

Гонец отметил, что окно в мегароне покрыто замысловатым узором.

Часть стены напротив гостевого места, занимала большая картина, изображавшая легендарный сюжет из жизни эпирских царей. Поверх прохладных каменных плит пола лежали два больших шерстяных ковра. По кромке обоих изображен скромный орнамент из геометрических линий – знакомый каждому греку неприхотливый меандр. Ковры вносили в большое пространство официального зала неуловимый семейный уют. Летом ковры, вероятно, смотрелись не совсем уместно, зато зимнюю непогоду через их ткань, точно, передавалось сердечное тепло мастериц, готовивших эти предметы высочайшего домашнего искусства. Ариба ценил домашний уют, и по этой причине ковры были почти в каждом дворцовом помещении, и все больших размеров.

Здесь, в мегароне, один большой ковер возлежал рядом с царским местом – троносом, а что был меньше размером и попроще выделкой – для гостей, у входа, чтобы было им удобнее располагаться.

Продолжая осмотр, гонец заметил позади троноса развешанное на стене оружие, ценное и священное: три круглых медных шита, потемневших от времени и службы, два длинных копья и один огромный лук с ослабленной тетивой. По углам стены стояли на низких постаментах две высокие каменные вазы, вносившие разнообразие в обстановку скучного мегарона.

Ознакомившись с устройством помещения, македонянин, было, заскучал. Но появился царь Ариба.

Гонец с подчеркнутым достоинством встал с клисмоса, кивнул головой, приветствуя царя: в Македонии, как и по всей Греции, не принято низкопоклонство.

Лицо Ариба не выражало никакого любопытства по поводу визита ночного гостя, хотя он, конечно, переполняло его. Царь прошел к возвышению, где был установлен парадный тронос, удобно расположился в нем и стал с интересом разглядывать посланца Филиппа.

Пока Ариба не произнес ни слова, а македонянин стоял, наблюдая за ним в ожидании разрешения начать свою миссию. Царь продолжал его разглядывать, и делал он это бесцеремонно. Обратил внимание на его вызывающую молодость, судя по небольшой растительности на лице вместо бороды. Гонец, несмотря на усталость, держался с достоинством, всем видом своим обнаруживая благородное происхождение. Понятно, македонский царь не мог доверить личное послание человеку не из своего окружения!

- Какое спешное дело привело тебя в Эпир, достойный македонянин? Ты не захотел дожидаться утра, чтобы сообщить мне о нем. Это означает, что очень важную весть ты привез от своего царя, не так ли?

В голосе Арибы прозвучала плохо скрываемое любопытство. – Но прежде скажи, кто ты, если осмелился потревожить царя в столь поздний час?

- Мое имя Леоннат, я из Пеллы, княжеского рода. – гонец говорил, не отводя от Арибы пронзительных глаз. – Филипп, царь Македонии, передает тебе, царь Эпира, пожелания здоровья, а твоему народу мира и процветания.

После приветствия последовали обычные слова, заготовленные в канцелярии Филиппа для ушей эпирского царя, согласно протоколу. Пока говорил македонянин, Ариба хорошо рассмотрел его: роста невысокого, голова опрятная с длинными, немного вьющимися темными волосами, глаза большие миндалевидные. Бледное узкое лицо.

Бронзовый панцирь на македонянине сидел ловко. Большая серебряная эмблема красовалась посредине – знак родовитости; доспехи закреплялись на плечах скобками, а живот обтягивал широкий пояс с серебряной бахромой. Кожаные нарукавники, такие же набедренники и наколенники, плотно облегали упругие руки и ноги.

Леоннат держал в левой руке искусно изготовленный бронзовый шлем с позолотой на фалерах, фигурных украшениях; для сбережения щек от ударов с обеих сторон шлема имелись кожаные продолжения, обложенные мелкими чешуйками из металла. На груди блистала другая фалера, большая и круглая, которые македонские цари обычно дают своим соратникам за отличие в боевых сражениях.

Посланец Филиппа разговаривал с царем с достоинством, почти на равных, сняв свой прекрасный шлем из почтения перед царской персоной.

Ариба, закончив наблюдения, кивком разрешил гонцу подать ему письмо. Леоннат извлек из дорожной сумки круглую кожаную тубу, вытряхнул оттуда небольшой папирусный свиток. Сделав несколько шагов вперед, передал царю.

Ариба снял со свитка обмотанную в несколько раз красную нитку с восковой печатью, развернул лист. Наскоро пробежал глазами сверху донизу, поднял брови.

- Ты, наверно, устал, Леоннат, – сказал он. – Тебя отведут в твою комнату; смой дорожную пыль – я распоряжусь прислать молодую служанку. Поешь, испей хорошего вина. Словом, отдыхай до утра, соберись с силами для обратной дороги. А я пока ознакомлюсь с посланием твоего царя и, если будет надобность, дам ответ. Ступай!

Ариба вяло хлопнул в ладоши. Явился, словно тень из подземного мира, Завкр. Кивнул головой, приглашая молодого человека следовать за ним.

Оставшись один, царь вновь развернул приятно шуршащий папирус, медленно, словно получая удовольствие от этого простого действия. Хорошенько разглядел фактуру: видно, что папирус египетский, почти белый и без изъянов. Текст письма тщательно прописан особыми чернилами, меланом, заглавная буква выделена царской пурпурной краской. Все в нем явствовало, что Филипп считал это письмо необыкновенно важным для себя…

Ариба поднес папирус к глазам, света от пламени светильника, что стоял невдалеке, показалось недостаточно. Нетерпеливо схватил с маленького столика, более похожего на трехногий табурет, медный колокольчик и требовательно позвонил. Появился темнокожий раб из ночной прислуги. Ариба с раздражением махнул рукой в сторону коптящего лампадария:

- Добавь свету – ничего не вижу!

Вскоре двое слуг с заметным усилием внесли тяжелую бронзовую стойку с четырьмя ножками в виде звериных лап; сверху на золоченых цепях свисали четыре глубокие осветительные чаши. Так выглядел большой парадный канделябр, одно из последних обретений эпирского царя, имеющего слабость к необычным вещам. Это любопытное по задумке осветительное устройство имело самостоятельный, считай, автоматический долив горючего масла.

Слуги зажгли все чаши, и в мегароне сразу стало веселее от света, будто нежданно заглянул сюда солнечный лучик.

Царь дождался, пока слуги выйдут, снова принялся за чтение. Бегло знакомился с приветствием, затем прошелся взглядом до конца, вернулся к началу и лишь после прочел письмо все полностью, внимательно. При этом шевелил тонкими губами и хмурил густые брови.

Ознакомившись с письмом, Ариба усмехнулся – в уголках рта сразу собрались тонкие морщинки. Резко откинулся на троносе, упершись спиной в твердую спинку, и погрузился в раздумье.

Наконец, очнувшись, требовательно затряс колокольчиком. Появился Завкр, будто и не пропадал вовсе.

- Позови Каллиппа!

Вслед добавил:

- Мне не спится, и ему нечего нежиться!

Ариба удовлетворенно хихикнул, представив себе, сколько хлопот он доставит Каллиппу, своему ближайшему советнику, подняв его ночью с постели.

***

Каллипп служил царю Арибе главным советником, и по возрасту мог считаться его отцом. Уроженец Аргоса, в юности он получил неплохое философское образование, усвоил естественные и математические науки. Достаток семьи позволял это сделать, но отец выбрал ему дорогу в служащие городского муниципалитета, как и он сам. А сын выбрал иное: оставил родительский дом и ушел бродяжничать. В то время многим греческим юношам не сиделось на месте в поисках лучшей доли.

Каллипп стал бродячим софистом. Жил попеременно во многих городах Греции – то в Афинах, то в Фивах, или еще где, – и такая вольная жизнь ему была по нраву, и продолжалась она достаточно долго. Учил он начинающих политиков и ораторов искусству хитро вести прения, иначе, любомудрию, назначая за каждый урок немалую плату. Иногда выступал в качестве судебного адвоката по какому-нибудь гражданскому делу. Но вскоре, убедившись, что громкая известность софиста не для него и Протагор, Горгий или Гиппий из него не получится, он решил враз разбогатеть.

По совету друга, скупил однажды у крестьян неплохой урожай маслин, чтобы выжать из них масло и затем выгодно продать. Правда, перед тем он не удосужился узнать, что все маслобойни в округе были скуплены или арендованы одним ловким торговцем. А тот назначил Каллиппу такую цену за выжимку, что масло оказалось в убыток!

И тогда не состоявшийся софист, философ и богач понял, что перед ним явственно обозначился призрак полунищего существования. Он принял разумное решение: наняться в солдаты, благо молодецкого здоровья, силы и отваги ему было не занимать. Отправился в Пелопоннес на мыс Тенгар, где находился известный всей Греции «сборный пункт» таких же искателей приключений, вроде полководца Ксенофонта, национального героя и писателя.

На мысе Тенгар собиралась военная элита Греции, готовая за приличное вознаграждение служить любой власти или правителю. Если в каком-нибудь городе греки задумывали разрешать свои земельные проблемы с ближайшими соседями, тоже греками, на такое дело не годились собственные граждане. Они считали такую войну неблагодарным занятием! Для таких случаях подходили иногородние воины, наемные убийцы – было бы достаточно денег у работодателей!

А если не было «работы» в Греции, нанимались «на сторону» – убивать и грабить, уже за очень большие деньги: куда-нибудь на Сицилию, в Египет или Персию, где греческих наемников уважали во все времена. Особенно любили греки воевать за идеи египетских царей – за греческую кровь они платили золотом, и щедро.

Поэтому бойкие вербовщики с кожаными мешками, набитыми звонкими монетами, находили в Тенгаре любых наемников, что требовались заказчикам.

Так Каллипп оказался в Афинах: воевал за афинян некоторое время. Но однажды наемникам перестали платить обещанное жалование – казна оскудела, – после чего солдаты принялись мародерствовать. Пришлось Афинам срочно нанимать других наемников, чтобы выдворить за пределы своего полиса первых.

Каллипп бежал с группой пехотинцев в Беотию, где принимали с удовольствием всех, кто ненавидел афинян. Затем служил в гарнизонах нескольких греческих городов, пока не завербовался в Персию. Высокого ростом, сильного и храброго грека охотно приняли в личную охрану царя.

Но Каллипп смог продержаться в царском дворце всего 5 лет – досаждали местные начальники: требовали каждый раз от него мзду, как и с прочих наемников – за покровительство. Пришлось возвратиться в Грецию, где вновь попал в Фивы, под начало известного военачальника Пелопида. С ним он побывал во Фракии, сражался с отрядами воинственных местных князьков, и против войска македонского царя Птолемея.

Каллипп помнит тот чудесный день, когда македоняне сложили оружие, и Птолемею пришлось пойти на унизительные мирные переговоры с победителем. Один из пунктов навязанного Фивами договора предусматривал передачу 50 заложников из семей родовитых македонян, близких друзей царя, гетайров. Взрослых заложников не было, только дети и подростки, и среди них собственный сын Птолемея Филоксен – как гарантия благонадежности униженной Македонии перед торжествующим победителем, Фивами. В том печальном списке знатных заложников значилось имя юного Филиппа, ближайшего родственника царя.

Заработав нелегким ремеслом немного монет и ранение, отчего Каллипп стал прихрамывать на левую ногу, он решил не искушать судьбу. Она и так к нему благоволила, сохранив бесценное – жизнь! Считай, родины у Каллиппа теперь не было, и он решил осуществить давнишнюю свою мечту – путешествовать, исповедуя знания ушедших в небытие внеземных цивилизаций. Так поступали до него многие, кого мир узнал как Пифагора, Платона, Демокрита. Каллипп вдруг ощутил в себе огромное желание впитывать ценные знания, обучаясь у жрецов и философов различным наукам и священным таинствам. Если повезет…

Отбыв из Греции, Каллипп посетил дорогие эллинскому сердцу Крит и Самос, первоисточники культурной цивилизации. Увидел собственными глазами загадочный мир Египта, древнюю Вавилонию, легендарную Финикию. Часто с риском для жизни, здоровья и собственного кошелька Каллипп садился на попутные торговые судна, чтобы добраться до намеченной цели. Его не страшила ненасытная морская пучина и то обстоятельство, что прибрежные воды кишели пиратскими кораблями, и тогда его могли просто убить или, в лучшем случае, продать вместе с командой и пассажирами в рабство.

Путешествие к варварам, а именно так называли эллины все народы, не говорящие по-гречески, дало пытливому уму Каллиппа необыкновенную возможность познать чужие языки, а через них культуры, своеобразную религию, оригинальные нравы и обычаи. Как податливая морская губка, он впитывал без остатка научные познания, которые нехотя открывали ему жрецы, маги и провидцы…

Боги уберегли Каллиппа от многих напастей, не дали сгинуть в мрачном Аиде. Он не заболел лихорадкой в нильских болотах, хотя многие его спутники подверглись тяжкому испытанию. Каллипп без сожаления расстался с образом удалого воина, стал осторожным мудрецом и вдумчивым политиком, в силу своего ума и жизненного опыта. И в благодарность богам, он никогда не забывал совершать щедрые жертвоприношения на священных алтарях, где бы он ни был…

В Эпир Каллипп попал случайно. Собственно, эпиряне его не интересовали – страна небогатая, народ невыразительный, совсем непохожий на эллинов, хотя цари пытались хвалиться своими эллинскими корнями. Да и не страна, Эпир, вовсе, а какое-то нагромождение скал с глубокими ущельями: день в этих местах угасает сразу, как только солнце прячется за вершины вечно заснеженных гор. Зато в Эпире есть Додонское святилище, а там дуб Зевса с оракулом. Додонцы упивались непомерной гордыней, держа в цепких руках святыню всех эллинов – Оракул Зевса. И это обстоятельство давало всем жителям Эпира возможность считать себя частью греческой нации!

Каллиппу решился обратиться к богу за советом: как и, главное, где, жить ему дальше. Рискнул отправиться в долгий путь. Добрался до предгорья Тмар, где на южном берегу мрачноватого на вид озера Памботиса приютилась Додона – священный город молоссов, заносчивых владетелей Эпира. Когда Каллипп пришел сюда, он услышал красивую легенду:

… Финикийские работорговцы похитили из Фив Египетских двух дев непорочных: одну чернокожую – ее продали кочевникам в Ливию, а другую, белокожую, – в Грецию.

И вскоре из Ливии дошли слухи, что боги одарили первую деву чудом прорицания, и стала она знаменитой среди пустынных народов. Судьба второй девы поначалу оказалась не такой счастливой: ее не раз перепродавали на невольничьих рынках, пока не попала она в услужение жрецам Зевса в Додоне – по тем временам местечко гиблое. И вот, здесь проявился у нее пророческий дар, и стала она знаменитой на всю Грецию прорицательницей, вестницей волеизъявления бога.

Как только стало известно, что в оазисе Амон и в Эпире объявились необычные жрицы, из Египта вылетели два диких голубя: черный – в Ливию, белый – в Грецию. Голуби по пути не отдыхали, пока не добрались, каждый до места назначения. Белый голубь, прилетев в Додону, присел на ветку огромного зеленого дуба, стоявшего на возвышении. Птицу заметили охотники, обедавшие под сенью дерева; стали они целиться стрелами, намереваясь доказать друг другу, кто из них меткий стрелок, из азарта. Каково же было удивление, когда даже самый зоркий из них не смог попасть в цель, как ни старался: стрелы не долетали или облетали голубя.

А странная птица не улетала, только встряхивала перьями, а потом вдруг заговорила человеческим голосом:

- Я передаю вам веление Зевса: пусть додонцы соорудят на этом месте алтарь, а на алтаре совершают всегда жертвоприношения Зевсу. И станет дуб священным местом для каждого грека…

Стоит ли говорить, как изумились охотники. Вначале не поверили, думали, что это ветер в листве шумит. Следом заторопились и убежали, чтобы сообщить о том, что услышали. Собрался народ на площади, и услышали они, что говорил белый голубь…

Прошло совсем немного времени, и додонцы воздвигли затребованный Зевсом алтарь. Заготовили поленья белоствольного тополя, разожгли жертвенный костер, и когда духовитый дымок достиг обиталища богов, случилось чудо: из-под узловатых корней дуба пробились и стали бурно изливаться родниковые струи.

Вода оказалась воистину животворной: она приносила здоровье безнадежно больным людям, поднимала на ноги тех, кто давно лежал в недугах. И каждый, кто приходил к святилищу, испытывал на себе ее чудотворную силу.

В любую жару источник не иссякал, как прочие в этой местности, а вкус воды в закрытой глиняной посудине годами не портился…

К святилищу в Додону зачастили люди, каждому хотелось избавиться от болезней или получить оракул Зевса: кого любить, кого ненавидеть, кому и как воздать за грехи и преступления, а кого простить. Увидеть Зевса никому из смертных не приходилось, только если во сне, но бог разрешал паломникам общаться с ним через посредников – жрецов и жриц-прорицателей.

В Додоне их называли пелиадами. Это были пожилые и отрешенные от бытия женщины, самые уважаемые в Эпирском царстве. Вслушиваясь в журчание священного родника, загадочный шелест дубовых листьев, пелиады толковали знамения. Получив свой оракул, паломники с просветленными лицами возвращались домой, разнося славу о чудотворном Додонском святилище.

У священного дуба в какой-то день оказался Ариба – в тот год, брат здравствующего царя Неоптолема. Арибу в Додоне интересовало одно: есть ли у него надежда на царский престол. Оракул сообщил: «Терпи и жди!». Узнав оракул, Ариба находился в хорошем настроении, разговорился с пожилым на вид незнакомцем, назвавшимся Каллиппом из Аргоса. Арибе он показался занятным человеком и даже провидцем, поскольку на тот же вопрос Арибы он сказал почти то же, что и оракул: «Всякому плоду время вызревать – свое!»…

Когда Неоптолем погиб в сражении, и Ариба стал царем Эпира, он срочно обзаводился надежными людьми. Тогда-то он вспомнил об аргосце и велел разыскать его.

С тех пор Каллипп служит у него советником. Ариба настолько привык спрашивать его по любому поводу, в надежде получить достаточно мудрый ответ или ненавязчивую подсказку, что приблизил Каллиппа к себе настолько, что без совета с ним никогда не примет важного решения! С некоторых пор служит Каллипп при дворе у него первым советником, но считается другом царя. Правда, никогда еще он не злоупотреблял доверием Ариба!

* * *

В дверь мегарона, где сидел в одиночестве Ариба, негромко постучали. Появился пожилой человек, высокий, худощавый, в небрежно накинутой хламиде, верхней одежде. Немного припадая на левую ногу, прошел к троносу. Встревоженные глаза в сетке морщин, вспотевшая лысина. Хотя подобные ночные вызовы советника к царю случались не раз, в голосе прозвучала растерянность:

- Случилось что, мой царь?

- Почему спрашиваешь, верный Каллипп? – царь с лукавинкой сузил глаза, улыбнулся. – Ты мне нужен всегда: днем и ночью – сейчас как раз ночь.

Рассмеялся сдержанно, собрав морщины в уголках рта. Каллипп отреагировал:

- Я понимаю, царь, так: ночь – неподходящее время для дел. Но если важные обстоятельства заставили оторвать моего царя от приятных сновидений, тогда я весь во внимании!

Советник улыбнулся, настраивая царя на доброжелательный тон. Ариба его не понял или не захотел подыграть советнику:

– Я сам решаю, как мне поступать! Не обстоятельства руководят моими действиями, а наоборот. Именно по этой причине я позволил себе прервать твой сладкий сон, советник.

- Я поспешил к тебе, не досмотрев хороший для меня сон.

Ариба встрепенулся: он любил слушать и разгадывать чужие сны. Царь доверял Каллиппу разгадывать свои сны, и был счастлив, если советник определенно предугадывал события.

- Прояви искусство в психомантии, Каллипп, истолкуй, что видел в своем сне. Кстати, где ты научился этому?

- О тайнах сновидений мне поведал один финикийский маг в благодарность за мое лекарское искусство. Я вылечил его от беспощадной лихорадки. а он открыл мне ранее неведомое… От него я узнал, что сны – порождения ночи, они обычно пребывают в подземном царстве Аида, где есть двери, через которые сновидения выходят на поверхность и попадают в голову человека. Но двери в Аиде разные: из тех, что из слоновой кости, выходят обманчивые сновидения, и только через роговые двери проникают правдивые. Познать их смысл, и что они принесут человеку, увидевшему свои сны, трудно, но сведущему мудрецу, как я, это искусство под силу, надо лишь проследить их путь.

- А что приснилось тебе, Каллипп, мне не терпится узнать?

- Мне, царь, приснился молодой лев, который ласкался к тебе, будто ручной. Вдруг он превратился в лягушку, а ты, царь, бил лягушку кулаком… Чем закончилось, не знаю, поскольку я лишился возможности досмотреть сон: твой слуга разбудил. И вот, я здесь!

Ариба недовольно хмыкнул. Он ожидал иной истории.

- Царственный лев превратился в мерзкую лягушку? При чем здесь я? Зачем мне бить какую-то лягушку?

- Видеть льва, мой царь, ласкающегося и дружелюбного, во сне или наяву, всегда приятно. Хороший знак, поверь мне: лев – могучий зверь, и когда во сне он кому-то угрожает, ярится, человеку следует остерегаться неприятностей, врагов своих. Знак хороший, но будь осторожен! Иной раз, подобный сон предполагает болезнь, коварную и длительную, поскольку мучения от болезней подобны рассерженному зверю. Если почувствуешь недомогание в членах своих, не поленись обратиться к лекарю, чтобы болезнь потом не взяла верх над тобой.

- Я здоров, советник, здоров! – Ариба замахал руками, словно отгораживаясь от недоброго. – Ты лучше про лягушку расскажи, зачем она присутствует в твоем сне?

Зная, что царь не отстанет от него, пока не выяснит все подробности, Каллипп воодушевился, забыв о легкой досаде на царя за прерванный ночной отдых.

- Лягушки – они кто? Жалостливые попрошайки: день-деньской кряхтят на своих смердящих вонью болотах, жалуются богам на жизнь, выпрашивая лучшей доли. Человеку побить сих тварей – естественное желание, приносящее благо: пусть не отвлекают богов! Но я знаю случай, когда человеку приснилось, что он побивает лягушек. И что же? Он женился на богатой вдове и стал хозяином большого дома, господином более сотни рабов. Получается, болото с лягушками означали для него дом, богатство, а лягушки – слуги в том доме…

- А если увидеть большое болото и в нем много лягушек, что сложится для царя?

- В таком случае, болото я понимаю как твое царство, а лягушки – народ в царстве, перед которым показывать слабость свою опасно. Вот почему в моем сне ты, царь, бил кулаком лягушек. Это еще означает наставление царем своих подданных. Выходит, сон мой представляется скорым усилением твоей царской власти.

Ариба удовлетворенно хмыкнул, сдвигая брови к переносице:

- А зачем молодой лев ластился ко мне? Чего ему надо от меня?

- Я объясняю такой неожиданный образ тем обстоятельством, что кто-то из молодых царей, из соседей, имеет желание сблизиться с тобой, зная о могуществе Эпира.

При этих словах Ариба сдержанно крякнул, выражая, видимо, удовлетворение, протянул советнику свиток, уже давно притягивавший внимание Каллиппа.

- Твой сон, пусть неоконченный, оказался пророческим: я получил письмо от Филиппа, моего македонского соседа, с неожиданным предложением. Он просит союза с Эпиром. Возьми, прочти!

Каллипп с почтением принял папирус, вгляделся в четко очерченные тростниковым каламосом строки. Ему захотелось присесть, но царь, по обыкновению, забыл разрешить ему сделать это. Переминаясь с увечной ноги на здоровую, Каллипп стал читать.

- Читай вслух! – приказал царь.

Каллипп прокашлялся и принял позу, как он обычно делал при чтении царских декретов: распрямил грудь и выставил вперед правую ногу. Голос его от важности слегка задребезжал:

- Филипп, сын Аминты, царь Македонский, приветствует Арибу, сына Алкета, царя Эпирского, и желает долгого ему царствования! Пусть эпирские народы под твоей твердой рукой процветают, а недруги понесут кару богов.

Царь прервал советника:

- Все приветы и пожелания – пропусти: не так важно! Дальше!

Каллипп остановился, пробежал глазами почти до середины свитка, продолжил:

- Ты, царь Ариба, ведешь свой род от Ахилла, а мой род исходит от Геракла. Зевс и другие боги с нами, благоприятствуя нашему царствованию и процветанию Эпира и Македонии. Лучезарный Аполлон каждое утро провозит по небу над нашими царствами свою ослепительную колесницу, одинаково щедро посылая свет и тепло нашим полям, садам и пастбищам. Горы Эпира богаты лесом и металлами, эпирские земли ежегодно приносят хорошие урожаи…

Каллипп сделал паузу и посмотрел на царя. Ариба склонив голову набок и прикрыв глаза, слушал. Советник продолжил:

- В твоей сокровищнице есть немало ценного, что говорит о достатке и благополучии твоего царствования. Мои царские кладовые тоже не бедны. Но хочу сообщить тебе, достойный любви богов Ариба, что в моем царском венце не хватает одной драгоценности. Зато она есть у тебя. Я говорю о племяннице твоей Миртале. Она живет под твоей опекой, и я прошу ее для себя в жены!

У Каллиппа от неожиданности перехватило дыхание. Он умолк, вызвав у царя чувство, похожее на радость. Но Ариба недолго наслаждался его изумлением:

- Читай, читай дальше! Чего медлишь?

Каллипп, неловко скрывая удивление, продолжил громким голосом:

- Если ты, Ариба, царь Эпира, отдаешь за меня Мирталу, Македония и Эпир объединятся в дружественном союзе, и тогда ни один враг не осмелится притязать на наши земли. Я стану тебе другом, ты – моим другом. Миртала будет царицей Македонии, а сын мой от нее – законным наследником македонского престола. Да сохранишь ты хорошее здоровье на многие годы, и пусть сопутствует тебе удача в царских делах и покровительствуют всесильные боги Олимпа!

Каллипп вскинул взгляд на царя. Ариба, сотворив лукавую улыбку, потребовал:

- У тебя на этот счет должен быть ответ, достойный мудреца. Что скажешь теперь, Каллипп? Отдавать ли мне свою любимицу из рода Ахилла за этого грубого варвара? А Филипп разве не знает, какова цена моей Мирталы? Или для нее не найдется лучшей кандидатуры? Я намереваюсь браком Мирталы возвысить Эпир не только перед Иллирией и Фракией, но и в ряду греческих государств. А тут – какая-то убогая Македония!

Ариба прекратил поток вопросов. Каллипп, дипломатично приложив руку к груди, выразил готовность отвечать.

- Мой царь, ты задал задачу, на которую ответ не лежит на поверхности. От ее решения, мне видится, зависит не только судьба племянницы Мирталы, но еще и Эпира!

- Ты правильно меня понял, Каллипп.

- Тогда, царь, прояви терпение, и выслушай. Но знай, это будет мнение человека, привыкшего говорить только правду. Я тебе служу честно и достаточно долго, потому считаю, что имею на это право.

- Всегда ценил твои советы, Каллипп, – перебил его царь.

Он замер, прикрыв глаза, в ожидании услышать что-то очень важное. Каллипп осторожно взвешивал каждое слово на весах своей мудрости:

- Я думаю, лучшего мужа для твоей племянницы не найти, мой царь. Миртала – воплощение всех строптивых эпирянок, не такая кроткая, как супруга твоя Троада. Стоит вспомнить ее увлечение мистериями Диониса, этим неистовым порождением фригийских богов!

Советник замолк, вглядываясь в лицо царя, но кроме внимания ничего там не обнаружил. Продолжил:

- Миртала взрослеет на глазах и может превратиться в неукротимую фурию, справиться с которой вскоре тебе станет трудно. Держать ее у себя под боком в беспокойном ожидании, когда она превратится в Горгону, – нет необходимости. Я скажу так: чем скорее ты избавишься от Мирталы, тем лучше будет для Эпира! Подумай, какие она может строить планы по поводу, извини меня, царь, за откровенность, престолонаследия накануне своего совершеннолетия!

Советник заметил, как при этих словах лицо Арибы перекосилось. Понимая, что сказал лишнее, советник сделал вид, что увлекся ходом своих мыслей:

- Миртала очень любит своего младшего брата Александра, и неизвестно, что она может вытворить, когда он достигнет возраст эфеба, 18 лет. А так – отдашь ее македонянину, и Александра отпусти с ней, и на земле Эпира воцарится мир и покой. В Македонии строгий муж быстро обломает ее спесь! Родит она Филиппу наследника, и сразу забудет Эпир и тебя. Чего желать лучшего, мой царь?

Каллипп выжидательно замолчал. Ариба после недолгого раздумья даже посветлел лицом – он готов был согласиться с Каллиппом, но сразу не хотел этого показывать. Царь слушал дальше своего советника.

- Мой царь, выскажу еще один довод в пользу брака Мирталы с Филиппом. Эпиру следует опасаться сейчас не Фив и не Афин, а Македонии. Я слежу за действиями македонского царя, совсем еще юноши, уже достаточно много времени. Иначе, как трезво судить о нем и его поступках? Судя по всему, он желает восстановить пределы своего царства, утерянные прежними царями. Намерения его серьезные! Если примешь, мой царь, предложение Филиппа – Македония становится союзником Эпира, и тогда Афины и Фивы воздержатся от претензий на эпирское побережье. Фракия с Иллирией и даже Персия также воздержатся от любых поползновений в отношении Эпира, не осмелятся предпринять ничего существенного.

Каллипп замолчал, ожидая реакции Арибы. Советник достаточно хорошо знал своего царя, понимал, что поначалу он будет спорить и даже злиться. Так и случилось:

- Тебя послушать, все враги наши испугаются, если Эпир и Македония станут союзниками!

- Да, мой царь, я осмелюсь подтвердить твои слова. Эпиру в таком случае не стоит опасаться даже Спарту. Я утверждаю, что Эпиру сейчас по пути с Македонией и ее царем Филиппом.

Каллипп каким-то незаметным образом вытащил из-за пазухи платок, вытер вспотевшее лицо, лысину, затем выжидательно глянул на царя. Ариба не удержался от колкого вопроса:

- А как же Персия? Неужели персидские цари устрашатся твоего Филиппа?

- Ты прав, мой царь, спрашивая меня об этом. Для любого грека страшнее врага, чем персы, нет! Каждый эллин помнит о Ксерксе, который пришел в Афины и осквернил греческие святыни. Но прошло больше 100 лет, и Персия уже далеко не та держава! Многие так говорят, кто прочитал «Анабасис» Ксенофонта. Но, поверь, когда персы в Сузах разберутся, кто у них царь, их взоры вновь обратятся на Грецию. А пойдут они двумя путями: морем на Пелопоннес и через Геллеспонт – и тогда их армия пройдет мимо Эпира. Эпир Персию не остановит, но если на пути встанет Македония – как знать!

Советник не просто излагал царю свои соображения, он, похоже, настолько увлекся риторикой, что невольно забылся, кто перед ним. Будто не царь вовсе, а восторженный ученик его.

Помня уроки своих учителей-философов, он вел себя как настоящий оратор: не забывал о выразительной мимике лица, размахивал в такт правой рукой, словно отрубал в каждом слове что-то лишнее. Ариба заслушался советника, не перебивал, лишь по привычке нервно похрустывал тонкими пальцами рук. Каллипп, воспользовавшись его доверительным молчанием, постарался еще раз убедить царя принять правильное решение:

- При таком раскладе лучше считать Филиппа плохим другом, нежели хорошим врагом. А это значит, мой царь, следует исполнить его просьбу – отдать Мирталу. Филипп отказа не примет! А если обидится – для Эпира сейчас невыгодным: молодые правители оскорблений не забывают! Зевс нам поможет, а вдруг в Филиппе ты обретешь послушного родственника, и его брак с племянницей твоей обернется выгодой для тебя, царь!

Видно было, что Каллипп устал. Он больше не произнес ни слова. Наступила тягостная тишина, лишь где-то вдали, возможно, на хозяйственном дворе, прокукарекал ранний петух. Было неясно, по душе ли Арибе слова советника или он ожидал услышать другое, и теперь недоволен непозволительными суждениями. Каллипп пережидал.

Вдруг Ариба, продолжая молчать, развернулся на своем троносе лицом к десертному столику, который успели занести во время их разговора все те же неприметные слуги: во дворце знали о привычке своего господина трапезничать по ночам…

На трехногом столике-трапезисе, декорированном перламутром, стояли два орка, простых сельских кувшина из пористой глины – чтобы подольше сохранялась естественная прохлада винного погреба. В одном кувшине белое вино – сладкое с нежным ароматом полевых цветов, в другом – красное, густое и терпкое. Арибе нравилось больше второе, хотя оно чуть горчило: необыкновенный привкус передавался от кистей слегка привяленного винограда во время брожения сусла.

На широком блюде из кованой бронзы дразнили запахами жареные дрозды. Рядом большая хлебная лепешка с выложенными кусочками сыра, листья зелени. Картину предрассветного царского завтрака дополняла ваза из халцедона, где лежали фрукты и бисквиты, которые мог поглощать Ариба сколько угодно…

Царь с аппетитом утолял внезапно проснувшийся голод. Его не заботило и не отвлекало, что его верный советник все еще продолжал стоять перед ним. К тому же Каллипп был вынужден вдыхать дразнящий дух с царского стола, слышать довольное сопение. Он знал, что Ариба не имел привычки разделять с кем-либо свои домашние трапезы.

Царь потянулся к кувшину, налил вина в широкий бронзовый бокал-канфар, отпил, наслаждаясь вкусом божественного напитка. Он знал толк в винах, у него были любимые сорта, за которые был готов отдать любые деньги. Не мог Ариба отказаться от ночных посиделок за столом, при том старался не вспоминать своего лекаря, который настоятельно убеждал о вреде чревоугодия. Он занудливо говорил, что печеные изделия невероятно утомляют желудок и мешают покойному сну. Кто ест много на ночь, того ожидают неизлечимые болезни, а среди них сердечные и почечные, кожные и желудочные, не считая обычного ожирения. Ариба со всеми лекарскими рекомендациями соглашался, но следовать им ленился, ибо в его характере стремление к наслаждениям превышало осторожность.

Вот и сейчас он пил вино, не разбавляя водой – не так, как обычно делают греки! Отхлебнув изрядно из чаши, Ариба решил отвлечься от темы, ради которой он призвал к себе советника в столь неурочный час. Сытый желудок располагал к глубокомыслию:

- Вино, мой дорогой друг Каллипп, дано богами к радости. Кто разопьет со мной килик, друг мне навек! Ах, какое это удовольствие -видеть цветущей виноградную лозу! Страна, где нет цветущих виноградников, обречена на гибель, ибо кто бережет лозу, тому уготовлен путь к богатству и успеху. Правда, я люблю посещать виноградники в пору их зрелости – о, какое это радостное событие! А когда урожай солнечных ягод собран и заготовлен сок, он уже перебродил – и в амфорах зреет вино. Спускаешься в прохладный подвал – и вдыхаешь, вдыхаешь его неповторимый винный аромат. Даже переливание содержимого из сосуда в сосуд становится праздником, ибо велико наслаждение, обещающее приятный веселый пир. Не так ли, Каллипп?

Каллипп покорно кивнул – а зачем возражать, если в каждом эллине сидел знатный винодел, ценитель божественного хмельного напитка! Но советник знал еще другое, что придворные лекари тревожились за здоровье царя, и было от чего! Вот и сейчас, помимо вина, сыра и жареных дроздов он с удовольствием съел немало любимых слоеных пирожков, засахаренного миндаля и прочей трагематы.

Закончил Ариба трапезу неожиданным образом: обмакнул крупную головку чеснока, которую обнаружил среди зелени, в тмин, смешанный с солью и какой-то пахучей травой, и с аппетитом съел. Это, видимо, немедленно вызвало жажду: испил вина, затем в течение последующего разговора с Каллиппом с удовольствием приложился к канфару еще и еще…

Советник, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо пережидал, пока царь вернется к вопросу, ради чего он присутствует здесь. Каллипп помнил, что после таких бесед обычно следовали ценные дары от царя и почести. А он нуждался в том и другом!

Советник по привычке нащупал на руке перстень, а в нем аметистовый камень – апотропей, его талисман, оберегающий от враждебных сил, отгоняющий от него злых духов. Знал Каллипп всегда, что апотропей ему поможет, и, действительно, находил в камне незримую магическую поддержку. Купил он его в Финикии во время странствий и с тех пор необычайно дорожил им.

Глянул на камень. Заметив, как в отсветах царских канделябров священный аметистос мерцал красно-фиолетовыми бликами, понял – он ему сейчас помогает…

 

Наконец, Ариба почувствовал насыщение, выразив это утробным урчанием. Откинулся на троносе и продолжил разговор с советником, будто и не было перерыва на довольно продолжительную трапезу:

- Почему Филипп стремится породниться со мной?

Пожевав губами, сам же ответил:

- Видимо, ему льстит, что в моем роду есть предки, рожденные от богов.

Он бросил взгляд на Каллиппа.

- Так, давать мне согласие этому македонянину?

- Мой царь, Эпир в союзе с Македонией сможет сдержать недружественные порывы многих врагов, даже Фив и Афин. Я думаю, что каждый из них захочет предложить тебе свою дружбу. Но выбор будет за тобой: захочешь ли ты сам такого союза!

Ариба оживился.

- Конечно, Миртала надоела мне, с ее прихотями и, особенно, мерзкими тварями, змеями… И откуда у нее эта странная любовь к змеям?

- Она религиозна, мой царь, как и все девочки в ее возрасте и положении.

- Ты прав. Но лучше пусть возится со змеями, чем с поэтикой, к которой тоже имеет страсть.

Царь умолк, считая дальнейший разговор о племяннице излишним. Тем временем он обдумывал следующий вопрос для советника:

- Послушай, Каллипп, я хочу знать о Филиппе все, что ты сам знаешь.

- Да, мой царь, я готов! Я знаю много о нем – много воды вытечет из твоей клепсидры, пока я закончу свой рассказ.

Советник показал на сосуд с водой необычной формы; он стоял в углу мегарона за царским троносом:

…Греки называли его «клепсидрой» («крадущая воду»), которая использовалось для отсчета времени в судебных заседаниях. В полый шар из меди заливалась вода: она понемногу вытекала через небольшие отверстия. Эпирский царь приспособил клепсидру для мегарона: его непременно развлекало, когда участники официальных приемов, терялись, не укладываясь в отведенное им клепсидрой время.

- Говори, Каллипп, воды в клепсидре хватает для серьезного разговора! Да, ты садись!

Царь, наконец, заметил, что Каллиппу трудно стоять. Жестом указал, куда следовало поставить стул – ближе к себе, – и приготовился слушать.

Каллипп облегченно вздохнул, удобно устроившись, вытащил из-за пазухи трикку, подобие карманной книжки, состоявшей из прошитой стопки навощенных листков, где обычно записывал для себя любопытную информацию. Сегодня, направляясь к Арибе, прихватил трикку, в надежде в очередной раз удивить царя своей осведомленностью.

Личность юного македонского царя с недавних пор привлекла внимание Каллиппа, и он, как государственный советник, копил необходимые сведения.

Советник негромко откашлялся, отметив про себя, что неплохо бы промочить горло хорошим глотком вина. Но царь, увы, не предложит ему.

- Скажу вначале об имени его, царь. Зря считают Филиппа варваром - он носит имя настоящего эллина. «Фил – гиппос» означает «Любящий коней». А кони в Греции всегда были предметом гордости у аристократов, дорого ценились, и оттого конные состязания стали уделом родовитой знати. Отсюда подобные, как у Филиппа, имена!

Ариба согласно кивнул, одобряя такое начало рассказа. Он уже не желал слышать ничего дурного о своем потенциальном родственнике. Советник продолжал:

- Филиппу недавно исполнилось 26 лет. А это означает, что он еще достаточно молод, и может позволить себе совершать ошибки. Но, правда, делает он их все реже и реже. А это уже называется зрелостью.

Ариба прервал Каллиппа:

- С безрассудными юнцами я бы не хотел родниться!

- Да, это так, царь. Молодость имеет один, но большой недостаток: с годами она проходит! Если в 20 лет юноша более похож на павлина, то в 30 он уже, считай, лев.

- Знаю, знаю твою притчу: в 40 лет становится упрямым ослом, а в 50 – подобен змее… Если верить тебе, я похож на змею?

- Моя верная служба говорит о моем уважении к своему царю. Позволь не отвечать на твой вопрос. Лучше я продолжу рассказ о Филиппе.

- Ну-ну.

- Молва доносит: Филипп крепок здоровьем, жизнерадостен и неутомим: в военных экспедициях, кутежах и в общениях с женщинами. За что берется – все у него получается! Его кумир – Геракл, предок рода: он часто говорит о нем, старается походить на него чертами характера и героическими деяниями.

Каллипп осторожно глянул на Арибу, не хмурится ли тот, слыша восхваления в отношении чужого правителя. Царь Эпира не отвечал многим характеристикам Филиппа, и мог в любую минуту накинуться на советника с оскорблениями. Не заметив ничего подозрительного для себя, Каллипп продолжил:

- Филипп, несмотря на молодость, успел трижды жениться.

- О!

Лицо Арибы показало высшую степень удивления: брови приподнялись дугами, глаза широко раскрылись, даже суховатый рот задергался в гримасе. Царь заерзал на троносе. А Каллипп комично развел руками. Повторил:

- Да-да, был женат три раза, не считая прочих женщин, к которым, как любой эллин, не равнодушен! В первый раз женился сразу по возвращении из Фив, где подростком пребывал заложником. Юноша намеревался обзавестись надежными родственными связями. И нашел себе пару: его жена Фила была родной сестрой элимиотского князя Дерды, из заносчивых и влиятельных в Македонии горцев.

- Так-так. А как же он расстался с первой женой, если женился, как ты уверяешь, еще раз, и другой?

- Став опекуном своего малолетнего племянника, Филипп понял, что родословная Дерды, несмотря на его знатность, оказалась не очень выразительной для претендента в цари. И что с женитьбой он поторопился, ибо элимиоты за всю македонскую историю еще никогда не поставляли царей на престол. Правда, решиться на расторжение брака у Филиппа не хватило смелости. Помог, как ни странно, случай: Фила умерла от лихорадки.

- Ах, вот в чем дело!

Арибу захватила интрига с женитьбами македонского царя. Он заторопил советника:

- Что же случилось дальше?

- А дальше, получив в управление небольшую македонскую область, Филипп набрал собственное войско из молодых крестьян да охотников с гор, лучше сказать, головорезов, хорошо вооружил и обучил приемам боя. Получился неплохой отряд профессиональных воинов, готовых идти за своим командиром на смерть. Первым делом повел он их в земли иллирийских племен, угрожавших вторжением в Македонию. Царем иллирийцев был Бардил – отважный воин, достойный противник Филиппа.

Каллипп видел, что царь слушает его со вниманием, и это льстило советнику. Тем более, что ему самому стало интересным свое занятие.

- И вот, что удивительно, мой царь, – воскликнул он, все более оживляясь. – Филипп, опекун наследника македонского престола, одержал верх, войско иллирийцев в сражении полегло, их царь был убит, но победитель не торжествовал свою первую победу и не разорял поверженную Иллирию. Зато женился на дочери убитого царя – Авдате. Свадьбу сыграли веселую, вместе македоняне и иллирийцы, а в качестве приданого второй супруги Филипп забрал лучшие земли Иллирии, в долинах, присоединив к Македонии. В браке Авдата назвалась греческим именем – Евридика, родила дочь Кинапу, но скоропостижно умерла в послеродовой горячке.

- Боги наказали македонского выскочку! – не удержался от язвительного замечания Ариба.

- Да, это так! Но Филипп, уже став царем македонским, решился на третий брак, так как ему теперь был очень нужен наследник престола.

- Да, конечно. И кто же была его избранница на этот раз!

- О, этим браком он удивил многих! Женился на фессалийке Филинне, танцовщице и простолюдинке. Хотя, я понимаю молодого царя, она необыкновенная красавица. Про нее говорят, что в прошлом она была большой распутницей. Я думаю, только глупая страсть могла толкнуть Филиппа на столь безрассудный шаг! Но, так или иначе, Филипп жил с ней, по слухам, счастливо. Она родила ему в тот же год сына, которого назвали Арридеем. И вслед тоже умерла.

Ариба встрепенулся:

- Злой рок будто гонится за Филиппом.

- Да, похоже, мой царь.

- Значит, у Филиппа есть наследник. Тогда зачем ему Миртала?

Каллипп замялся, развел руками:

- Малыш Арридей оказался… не совсем здоров, слаб на голову…

- Так он маргит – дурачок? – было непонятно, удивился или обрадовался Ариба такой новости.

- Богиня помутнения разума Ата вмешалась в судьбу царского сына. Видно, боги недовольны его неожиданным выбором. Филипп переживает, зная, что Арридей никогда не станет царем македонян, хотя выказывает к нему отцовскую привязанность. А придворные уважают мальчика за смиренный характер.

- Теперь я понимаю, почему он прислал гонца ко мне – у законного наследника престола должна течь царская кровь по линии матери. Она есть у Мирталы.

- Да, это так! Его пожелание соответствует древним законам предков македонян, ретрам, правда, в том случае, если состояние здоровья Арридея не позволяет считать его преемником Филиппа. А у вашего рода, царь, есть еще божественный предок.

Ариба оживился, ему всегда были приятны упоминания о божественном герое.

- Да, да! В моих жилах течет кровь божественного Ахиллеса! Македонский выскочка понимает, с кем хочет породниться!

Ариба вдруг помрачнел. Ему вспомнилось, что у него нет еще сына, наследника. Троада молода и очень энергична в супружеской постели, да и он старается, слава богам, но, увы… Он спросил Каллиппа, словно и не было разговора о Филиппе:

- Почему Троада не беременеет? Если боги так желают, чем прогневил я их? А если Троада неспособна родить, зачем она мне?

- Нет причин тревожиться, мой царь. Троада родит тебе наследника. Она еще молода, значит, не созрела еще для рождения ребенка. Я приведу слова мудрейшего Пифагора: «В природе нужно остерегаться преждевременного плодоношения: человек тоже растение, у которого плоды не могут быть хорошими, если до плодоношения не прошло известное время».

- Ты так считаешь?

- Нужно верить мудрецам. Пифагор говорил, что нужна величайшая предусмотрительность при подготовке к деторождению. Его слова относятся не столько к будущей матери, как к супругу. Не прими сказанное близко к сердцу, но мудрец предлагал мужчинам, будущим отцом, вести разумный образ жизни:

…«Кто готовится стать отцом ребенка, должен отказаться от несвоевременного и обильного употребления пищи, а также такой пищи, от которой ухудшаются телесные свойства; и даже вовсе не пить вина, особенно перед зачатием, ибо от такого плохого, нестройного и беспорядочного смешения возникают порочные семена»…

Увидев, как свел брови на переносице Ариба, Каллипп поспешил с уточнением:

- Не принимай, царь, сказанное Пифагором близко к сердцу, но, по его словам, «легкомысленно и непредусмотрительно поступает тот, кто, собираясь породить живое существо и вывести его на свет, к существованию, не заботится с величайшей тщательностью о собственном здоровье»… Еще он предлагал не уподобляться людям, кто порождает свое потомство наобум и как попало, избегая всякого разумного метода. Да и после кормит и воспитывает детей своих с полным пренебрежением. Ведь это самая главная и очевидная причина того, что множество людей дурны и порочны. Кто знает это, мой царь, – поспешил закончить речь Каллипп, – тому приход к жизни и бытию ребенка есть самое радостное событие.

Ариба некоторое время молчал, пытаясь обнаружить в мудрых словах советника обидную адресность. Но вскоре лицо его сморщилось в подобие улыбки.

- Ладно, я разберусь сам насчет своего наследника, без твоих философов. Давай-ка продолжим разговор о нашем, хм-хм, родственничке Филиппе. Раскрывая ему свои семейные объятия, не окажусь ли я обманутым? Сегодня он предлагает дружбу, а завтра будет в ином обличье?

- Согласен, вечных друзей, не бывает! Особенно у царей. Как, впрочем, и врагов вечных тоже нет – многие неприметно перетекают в стан непримиримых, ха-ха, друзей.

И Каллипп поведал своему царю многое о Филиппе:

… С 12 лет младший сын македонского царя находился в Фивах как заложник. Но зря времени не терял: сверстники развлекались или бездельничали, а он наблюдал за жизнью своих врагов, будущих противников, скрытно учился у них стратегии и тактики на примерах побед лучших фиванских военачальников, Пелопида и Эпаминонда. В Фивах он научился побеждать или хотя бы не уступать ему в силе и умении вести бой, что проявилось, когда стал царем Македонии. Если приходилось отступать, не унывая, говорил: «Пусть противник думает, что я отступаю! На самом деле, я, как упрямый баран, лишь позволяю себе пятиться назад, чтобы сильнее потом ударить!»…

Видимо, Арибе понравилось услышанное, он улыбкой поощрил советника на продолжение.

… Филипп неравнодушен к веселым пирушкам и красивым женщинам, но это не мешает ему хорошо заниматься царскими делами. Он смело приближает к власти людей, невзирая на родовитость, кто понравился ему делами своими. Он смело раздает им ответственные государственные должности и посты военачальников, а они становятся его близкими друзьями. В общении старается казаться добрым, миролюбивым. Каллипп с улыбкой рассказал Арибе случай. Во дворец к Филиппу пришла с каким-то делом старая женщина, в неурочный час. Стражники ее не пропустили, а женщина в ответ громко кричала. Филипп услышал, вышел, спросил: «Чего надо?». Узнав ее дело, отмахнулся и пошел прочь со словами: «У меня нет времени на пустяки!»

Ариба встрепенулся:

- Ну, и что сказала женщина?

- Она ему: «Если ты не можешь решить даже мой пустяк, тогда зачем ты нужен, такой царь!»…

Ариба долго смеялся, потирая ладони.

- Что же было дальше?

- Филипп тоже засмеялся. Вернулся, обнял женщину и провел в кабинет. Внимательно выслушал и, видимо, разрешил все ее проблемы. Потому что ушла женщина довольная.

- Да, видимо, не такой уж простой твой Филипп.

- О! Его понять сложно, что у него внутри: когда Филиппа сильно бранят, он не печалится, а говорит, что от брани делается лучше, показывая, что все плохое о нем – выдумки и ложь недругов. Он даже при своем дворе не расправляется со своими хулителями. Был, говорят, при дворе, один гнилой человек – вечно бранился на него. Филиппу бы прогнать хулителя или строго наказать, а он отшучивался: «Зачем его прогонять? Я его прогоню, а он будет ругать меня перед моими же врагами! Нет, пусть лается при мне!».

- И что же потом было с этим человеком? – заинтересовался Ариба, его задела эта притча.

- Он вскоре помер от какой-то странной болезни. Неожиданно для себя и других.

Царь долго смеялся, утирая непрошенную слезу рукой.

- Да, твой Филипп не прощает обид, как должно делать любому царю!

- Ты прав, как всегда, мой царь: врагов своих он старается не побеждать, а покорять ласкою и обещаниями; а если что задумал брать силой, делает он это не сам, а с союзниками, с которыми сходится по этому случаю.

Ариба задумался, примеривая на себя поступки македонского царя. Ему уже определенно начал нравиться Филипп, и потому он поторопил Каллиппа продолжить занимательный о нем рассказ.

Он узнал, что Филипп увлекается греческой философией, необыкновенно ценит Платона, который поддерживал дружбу еще с царем Пердиккой III, братом Филиппа. Не так давно македонский царь организовал в Пелле необычную «школу пажей», пригласив юных сыновей из родовитых семей на службу. Теперь юношей учат не только владеть мечом, но и чувствовать, понимать Гомера и Еврипида. Он пригласил лучших учителей Греции в Пеллу, чтобы они знакомили молодых македонян из знатных семей с искусством риторики и такими науками, как математика, география, история и астрономия. И, конечно, теперь вся молодежь Македонии беспредельно преданы любимому царю.

Ариба неожиданно перебил Каллиппа:

- Прослышав твои истории о Филиппе, я больше не сомневаюсь, что в Македонии есть царь. Царь, к которому Эпиру следует присмотреться и насторожиться. Он хочет казаться простодушным, а на самом деле для меня не может быть вероломнее врага – он умеет ловко приноравливаться к обстоятельствам, будто осьминог на камнях! Лучше держаться от него в стороне. Или держать его в союзниках.

Арибе явно понравился свой каламбур. Он засмеялся и тут же посерьезнел.

- Я выбираю последнее.

- Это правильный выбор, мой царь. Сейчас более страшно недооценить его. Афиняне, вон, ругают Филиппа на агоре и в Народном собрании, сочиняют о нем слухи… Зря! Афины не видят в этом юноше главного – таланта победителя. А его воины во Фракии уже настолько освоились, что оттянули на сторону Македонии несколько греческих городов, что раньше тяготились Афинами. И действует Филипп больше не оружием, а обещаниями и золотом. «Нет такого неприступного города, куда бы не вошел осел с мешком моего золота!» – открыто заявляет он.

По ходу разговора с советником Ариба то мрачнел, то светлел лицом. Оказывается, благодаря усилиям какого-то царского отпрыска, по соседству с Эпиром поднимает голову Македония! События, похоже, разворачиваются не в интересах остального греческого мира! Филипп настолько умен, что слух о любом его «добром» поступке немедленно становится известным в стане его врагов. И они пополняют круг его друзей. Это ли не ловкая дипломатия? Хитер македонский царь, как лиса, и смел, как лев – по обстоятельствам!

- А боги? Как может Олимп спокойно наблюдать, когда этот варвар подминает под себя эллинов? – не сдержал раздражения Арибы.

- Судя по всему, ему покровительствуют сразу несколько богов Олимпа. Не зря же Филипп гордится Гераклом, предком своим, а Геракл – сын Зевса. Несомненно, Зевс не оставляет своими заботами потомков Геракла, хотя и дальних. Или, бывает, бог поручает Пану, когда сам занят.

- Пану? Но ведь это похотливое создание – покровитель пастухов, а не царей!

- Все сходится! Македония – страна пастбищ и гор, пастухов и охотников. Потому царство Филиппа угодно Пану. Македоняне верят, что именно Пан первый изготовил свирель, сирингу, и подарил их пастухам. Молодой Филипп, знать, приятен пастушьему богу, поскольку плотские утехи, страсть к вину и прочие излишества, коих не чужд сам Пан, Филиппом воспринимаются за превосходные мужские достоинства.

- Но чем может Пан помочь македонскому царю, кроме, как разделить с ним веселую пирушку? К тому же, я знаю, пастуший бог – большой лентяй: любит поспать, как, впрочем, и македоняне.

- О! Если верить легендам, когда Пан сердится, он издает невероятно жуткий крик: очевидцы говорили, волосы поднимаются дыбом у тех, кто слышит его вопли. Отсюда, греки говорят – «паника» и «панический ужас». Только божественной помощью Пана можно объяснить военные успехи царя Филиппа: рассказывают, страх и смятение, необъяснимое паническое состояние охватывало его врагов, многие внезапно хватались за головы, будто от невыносимой боли, бросали оружие и бежали прочь с поля битвы.

- Выходит, Филипп только с помощью богов и может выиграть сражение? Как военачальник, он ничего не стоит?

- Нет-нет, царь! Он сейчас создает новую армию профессионалов, готовых обрушиться на любого врага, и победить, как я уже говорил. Армия царю послушна, его любят солдаты и командиры, ему верят – а это многого стоит. Филипп силен в военной науке, и в стратегии не похож на греческих полководцев. Он – непознанный для любого противника, будь то перс или эллин.

- Каллипп, ты превозносишь варвара перед эллинами, будто он твой царь.

– Свидетель Зевс, в обязанности царского советника входит и то, что называется «говорить правду». Если Филипп говорит своим воинам: «Не убивайте бегущих врагов, чтобы враги считали, что бежать от македонян выгоднее, чем сражаться с ними», и это правда! И он же повторяет слова царя спартанцев Ликурга: «Против одних и тех же врагов не ходите воевать дважды: чтобы не научить врагов воевать достойно с вами же». Как можно при таких обстоятельствах мне настаивать, что Филипп – новичок в политике и военном деле?

- Ладно, соглашусь, Филипп – достойный противник. Но что делает Македония, если вся Эллада объединится против Филиппа? Он же покажется карликом против великана!

Было заметно, что Арибу стала раздражать настойчивость советника живописать таким образом личность македонского царя.

Каллипп сдержанно склонил голову перед своим царем.

- Если мой царь считает Филиппа карликом, я не буду возражать.

Ариба торжествующе заулыбался. А советник, словно не замечая настроение царя, продолжил свою линию:

- Но карликом, стоящего на плечах великана.

- Это ты к чему?

- Есть поучительная притча о Великане и Карлике, если сочтешь нужным выслушать…

- Сегодня я терпелив, как ты заметил.

- А притча такая:

… Встретились Великан и Карлик. Великан стал хвастаться, что видит за ближайшим лесом горы. А Карлик лишен такой радости. Карлик попросил Великана поднять его на свои плечи. Удивился Великан, но исполнил просьбу. И Карлик на плечах Великана радостно воскликнул: «А я теперь вижу за горами море! Ты лишен такой радости!»

- Это ты к чему, Каллипп?

- Если видеть Филиппа карликом, то стоящего на плечах всех своих предшественников, царей и полководцев, македонян и греков. Мне кажется, что он видит намного дальше, Зевс свидетель!

- Какова же конечная цель его? Завоевать Грецию?

- Навряд ли! Нет нужды покорять ему Грецию – кровопролитное это дело и долгое. Безусловно, его задача – возвысить Македонию, поставить в один ряд с Афинами, Спартой и Фивами. Тем удовлетворит он собственную гордыню и чаяния македонян. Но Филипп, как македонские цари до него, поглощен страстью стать для греков филэллином, «другом эллинов». Что же касается самого Филиппа, позволь мне добавить еще одной притчей, очень малой: «Горошина перца мала, но заставляет чихнуть великана». Об этом нам здесь в Эпире следует помнить.

Ариба перебил советника:

- Став равным среди эллинов, Филиппу обязательно захочется стать первым среди равных ему! Даже не стоит надолго загадывать! Значит, войны Греции с Македонией не избежать.

- Возможно, но главную опасность греки и македоняне видят со стороны Персии, оттуда постоянная угроза нашим свободам. Если Персия придет в Грецию, только объединившись можно противостоять грозному врагу!

- Пусть будет так, и Македония окажется надежным щитом от персов, по крайней мере, для Эпира. Но все равно он коварный варвар и плут, и ты меня не переубедишь, Каллипп!

Советник пожал плечами, понимая, что в этой ситуации спорить с царем бесполезно. Скорее всего, царь устал – ночь на исходе. Наступила томительная для обоих пауза – Каллипп не знал, как себя вести и о чем говорить дальше, а царь размышлял, закончить ли ему расспрашивать о Филиппе или продолжить все же интересный для него самого разговор. Победило любопытство.

- Ты мне лучше скажи, советник, почему Филипп оказался на македонском престоле? Не поверю, что среди знатных родов не нашлось более достойных мужей?

- Секрет кроется в нем самом: Филипп только кажется мягким в общении – это только на первый взгляд! Он как вода – самое мягкое и податливое естество в природе. Зато в преодолении твердого и крепкого воде нет равных – она пробьет дорогу даже в скале, и на свете нет ничего ей равной! У Филиппа такой же неукротимый характер. И еще я вижу причину, по которой Филипп стал царем: он принял на себя унижение своей страны, а кто принимает на себя несчастье собственного народа, становится подлинным его властителем.

Каллипп перевел дух, наскоро утер ладонью вспотевший лоб. Кажется, устал. Но Ариба нетерпеливо замахал руками.

- Постой, постой! У твоего Филиппа, нет никаких слабостей?

- У каждого они есть, царь. Есть они и у Филиппа. А чего больше у Филиппа, пороков или достоинств?

- Если речь идет о выпивке, как о пороке, это ему не вредит, и даже, наоборот: на пирушках он легко заводит новых друзей; заодно, в пьяной компании легко выясняет замыслы тайных недругов. Чем не панацея от заговоров? Как человек жизнерадостный, любит весело проводить время в обществе не только приятелей, но и распутных женщин, устраивая пьяные оргии. Увлекается красивыми женщинами, умных не предпочитает. Случается, заглядывается на смазливых мальчиков …

- Ну, этим кто не грешен? – засмеялся Ариба. – У Зевса тоже был любимец Ганимед, его виночерпий! Можно ли осуждать мужчину за это? А что касается пирушек, вино даровал Дионис – значит, это благо!

Каллипп понимающе кивнул, но тут же добавил:

- Другое дело, когда пьющие не знают меры. Вино возбуждает страсти – дурные у дурных людей, у веселых – жизнерадостные. У Платона есть суждение: «Наслаждение вином – приманка для бедствий»…

- Коли ты заговорил о мудрецах, то почему не поминаешь другого – Фалеса из Милета, который сказал: «Вино притупляет грубость души, делая людей, если не глупцами, то бесхитростными, поскольку Дионис, изымая и отрешая от человеческой души все рабское, боязливое и недоверчивое, дает возможность общаться друг с другом в правдивости и свободоречии»… Трудно не согласиться!

- Тогда следует продолжить состязание мудрецов – дать слово Солону, считавшего позором излишнее усердие в винопитии. «Опьянение, – говорил он, - есть истинное безумие: оно лишает многих способностей, умнейшего – громко петь и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет. И часто внушает слово такое, которое лучше было бы сберечь про себя». Такие слова заронят большие сомнения, пить или не пить!

Ариба долго соображал, как отнестись к суждению Каллиппа насчет винопития, нет ли в его словах злого умысла, намека на унижение его царского достоинства. Нет, не увидел. Но все же сказал:

- Ты уморил меня, Каллипп, своими изречениями. Но знаешь ли ты, что когда цари усердствуют на пирах, им приходится жертвовать собственным здоровьем ради процветания страны и благополучия народа?

Ариба выдержал долгую паузу. Морщил лоб – думал. Наконец, откинулся на троносе и решительно заявил:

- Да, меня уморил мой собственный советник, хотя и сообщил немало занимательных сведений. Даже развлек. На этом я завершу нашу встречу, пойду отдыхать. А ты до полудня подготовь ответ македонскому царю – я даю согласие на брак с Мирталой. Когда будешь готов, вели будить. И еще…

Ариба замялся, подыскивая нужные слова:

- Сообщи Миртале о моем решении. Найди нужные слова. Пусть готовится к отъезду. Возражения, сам понимаешь, не принимаются. Распорядись от моего имени, чтобы собирали мою племянницу, как члена царской семьи – не краснеть же перед варварами! Теперь оставь меня – вон, уже богиня утренней зари Эос подает мне знак!

Ариба показал рукой на розовеющий прямоугольник окна в стене мегарона.

***

 

Ночной дождичек давно забыт – настолько неожиданным и ненужным он показался жителям Эпира…

…Богиня утренней поры Эос, дочь Ночи и подземного стража Эреба, поднялась с ложа из Океана далеко до начала дня, при первом дуновении ветерка, счастливая от возможности раздавать свои бледно-розовые лучи. Она, отнюдь, не властвует над дневным светом вообще, не богиня всего дня, потому что скоро уступит утренний дозор брату своему Гелиосу, как недавно уступила ей сестра Селена. Но именно она, Эос, принесла богам и людям дневной свет, являясь перед миром на колеснице, запряженной белыми и розовыми конями. И мир благодарен ей за это…

Утро в Эпире вступило в свои права, предвещая не жаркий, но солнечный день.

В конце дворца, где находился гинекей, женская половина, все еще властвовали тишина и покой по причине того, что кое-кто из обитателей не торопился пробуждаться.

Небольшая комната – похоже, девичья, по-ночному затемнена. Но вот яркий жгутик, частичка всепобеждающего солнца, пробился сквозь щелку в плотной занавеси, прикрывающей окно. Упал на низкую кровать, неприметно перемещаясь на ее пространстве. Через мгновение двинулся к телу спящей девушки, раскинувшейся в безмятежном сне, ласкаясь, прошелся по гладкому плечу, коснулся бледной щеки. Теплое пятнышко прокладывало себе путь дальше, без отдыха, коснулось длинных волос, струившихся по слегка влажной от ночного сна постели.

Несмотря на настойчивые приставания солнечного шалуна, девушка продолжала спать. Ее голова уютно покоилась на эпиклитроне - валике, набитом мягкой овечьей шерстью, а провяленная морская трава в кожаной матрацной подстилке не давала расставаться с приятными сновидениями. Но девушка уже досматривала свои туманные грезы – ее выдавали слегка дрожащие большие ресницы…

… Женщин во сне часто посещает Бридзо, богиня всяческих хитростей, уловок да изворотов. В отличие от мужчин, которых навещает Гипнос. Бридзо охотно делится своими секретами, дает полезные супружеские советы. Боги вообще любят сообщать спящим людям, как поступать и что говорить, когда те проснутся, хотя не всякий сон бывает знаменательным, пророческим. Особое значение должно придаваться явлениям, приходящим во сне под утро. Потому всегда следует сновидцу поискать признаки, по которым можно судить о достоверности сновидения и истинном намерении божества, наславшего сон.

Но для предсказания нужен особый человек, обладающий искусством толковать божественные откровения и, соответственно, предрекать…

В комнату неслышно вошла полногрудая женщина в широкой, падающей складками верхней одежде в два рукава – хитоне – из льняной ткани, на талии пояс с вышитыми узорами. Это была няня девушки. Седая прядь в темных волосах и тучные бедра, которым было тесно даже под просторной одеждой, выдавали прожитые годы.

Няня уверенно и без излишнего шума, стараясь зря не беспокоить спящую, принялась по пути подбирать и раскладывать разбросанные повсюду девичьи вещи – одежду, обувь. Женщина поставила на место опрокинутую набок плетеную корзинку для рукоделия – калаф, похожую на цветок лилии. Заметила у кровати вазу, на ней недоеденные фиги и сладости – трагемату. Покачала головой – так, по привычке, ибо это она видела почти каждое утро. Ваза обрела прежнее положение на туалетном столике, объедки стряхнула на пол – прислуга уберет…

Обратила внимание на стоявший у стены большой деревянный сундук с открытой крышкой – кисту: опять воспитанница рылась в поисках чего-нибудь интересного для себя, забыла закрыть… В кисте хранились самые разнообразные предметы, без которых трудно представить обитателей гинекея: старинные украшения, передаваемые женщинами от одного поколения к другому, косметические средства, праздничная одежда. Здесь же хранились тотемные знаки и жертвенные сосуды, предназначенные для тайного исполнения культа, и много еще такого, что можно назвать одним словом – «женские штучки».

Няня слегка прошлась по вещам в сундуке, устроила некоторый порядок, закрыла крышку. Нагнулась и возложила поверх шляпу с широкими полями конической формы – толию: гречанки обычно надевают такие от солнца. Считая проделанную работу завершенной, женщина присела на край постели и облегченно вздохнула …

Теперь оставалось самое главное – разбудить девушку. Но так, чтобы она не рассердилась или не расстроилась зря, а то потом целый день будет нарушен для всех – и для няни, и для прислуги. Няня попыталась взглядом разбудить девушку, смотрела в упор долго, настойчиво. Безрезультатно. Тогда женщина поднялась и направилась к окну, затянутому промасленным пергаментом, опасливо сторонясь большой плетеной корзины, где – она знала – таились змеи, живые игрушки ее юной воспитанницы. Тряпичная кукла, с которой сейчас в обнимку спала девушка, была лишь воспоминанием ее недавно отошедшего детства.

Когда женщина отдернула плотную штору, будто ворвался солнечный водопад, застав спящую девушку врасплох. Она невольно зажмурилась, дернулась стройным телом, пытаясь укрыться от назойливого потока. Крепкие, уже не подростковые груди напряглись, беззащитно выставив розовеющие соски навстречу солнечным посланцам Гелиоса. Открыв большие синие глаза, девушка с неподдельным изумлением, осмотрелась. будто впервые увидела этот мир, пытаясь понять, где находится. Произнесла голосом обиженного ребенка:

- Артемисия, ты разбудила меня, а я еще спать хочу. Мне нужно досмотреть дивный сон.

– Довольно валяться в постели, моя красавица! Повар, вон, истомился в ожидании – пора подавать тебе второй завтрак, а ты еще и первый не отведала.

- Артемисия, ну, пожалуйста, я очень хочу досмотреть свой сон! Посплю еще немножечко! – капризные нотки усилились. – А я потом расскажу, что Бридзо мне предсказала. Ладно?

- Нет, нет и нет! Не дам я спать лишнее своему милому ребенку! Уже в доме занимаются делами, одна ты валяешься. Тебе должно быть стыдно!

Няня решительно потянула постельную накидку. Девушка окончательно пришла в себя, перестала сопротивляться и приподнялась на постели. Поджав ноги, обняла руками и смешно уперлась головой в колени.

- Ладно, мучительница, сдаюсь! – она обернулась в сторону Артемисии. – Хочешь, я расскажу, что мне приснилось?

Не дождавшись согласия, сказала:

- А приснилось мне, что на мне одежда не совсем обычная. Чужая! Вроде, варварская, и украшения тоже не похожие на мои. Правда, очень дорогие – золотые и серебряные… Чудно всё это! И еще летала я над землей, долго летала, будто на крыльях, как Икар. Только не упадала, как он, на землю, а взмахивала крыльями и летела, летела… Поначалу летела невысоко – было боязно, потом поднялась выше и полетела уже так высоко, что когда глянула вниз, люди были на муравьев похожие. Но было не страшно! Что означает мой сон, как ты думаешь, Артемисия?

Няня подошла к кровати, притянула девушку. Прижала к своей теплой груди, нежно поглаживая длинные послушные волосы. Цвет у волос был необычный для этих мест – огненно-рыжий, будто конская грива из упряжки Гелиоса. Освещенные солнцем, они сейчас стали похожими на журчащий ручей, что мягко струился по узкой спине, укрывая бедра и колени сидящей девушки. Заглядывая в широко распахнутые глаза, Артемисия заговорила тихим успокаивающим голосом, как прежде рассказывала ей на ночь красивые истории о богах и героях:

- Сон твой откровенный и, по всему, правильный: богиня Бридзо предупреждает, чтобы ты ожидала большие перемены в твоей жизни. Я знаю, что когда снится одежда и всякого рода украшения, это сулит женщине здоровье или любовь мужчины. А чужеземное платье означает действие на тебе чужой воли, роскошные золотые украшения – к замужеству. Если украшения на твоих ушах – ты услышишь неожиданную весть о предстоящем замужестве. Так что, сон твой, голубушка моя, к известию о твоей свадьбе!

- Артемисия, о чем ты говоришь! О какой свадьбе? Мой опекун придумает тысячу предлогов, чтобы не выдавать меня замуж. Зачем ему такие хлопоты!

- Но ты сама говоришь, что во сне на тебе были одеяния чужеземные, варварские. А быть так наряженной означает только одно: отправляться тебе скоро в чужие края! Туда, где все носят такую одежду и украшения. Вот и выходит, что сон твой сулит тебе жить на чужбине, но в богатом доме, и счастливо.

Услышав слова няни, девушка мгновенно соскочила с кровати и побежала по комнате, путаясь длинными ногами в наспех накинутой тунике. Размахивала руками, будто раненая птица, кричала во весь голос:

- Не хочу! Не желаю замуж за варвара!

Няне широко расставила руки, пытаясь поймать воспитанницу в свои объятия, но пришлось нелегко, прежде чем это сделала. Чтобы утихомирить ее, долго ласкала, словно малое дитя, шептала нежные слова. Девушка, наконец, затихла и успокоилась, но потом вдруг вырвалась из рук и упрямо села на пол, смешно поджав ноги. Лицо ее неожиданно прояснилось:

- Собственно, почему я должна печалиться, услышав твои слова? Во-первых, я видела только сон. Но если мой сон пророческий, и толкование твое верное, я не стану печалиться. Будь, что будет, и мне повезет на супруга, который будет меня сильно любить, и я его за это.

Она нетерпеливо и требовательно дернула няню за рукав.

- Постой, Артемисия, я же во сне еще летала над землей! Это как надо понимать?

Артемисия задумалась, затем, прищурив добрейшие глаза, улыбнулась:

- Все очень просто, милая: твои полеты лишний раз подтверждают мое толкование насчет чужбины. Слушай! Летать во сне, держась прямо – к добру; и чем выше ты поднималась и видела себя выше людей, что остались на земле, тем больше возвысишься над ними в жизни. Потому что не зря говорят: «Высоко вознесся этот человек!» А то, что ты не касалась земли во время полета, означает переселение: сон как бы говорит, что тебе не ходить уже по родной земле… Летать на крыльях – одинаково к добру для всех, даже рабов: если рабу снится такой сон, это предвещает ему освобождение. У тебя это будет освобождением от опеки дяди, нашего царя Арибы.

И няня еще рассказывала воспитаннице, что летающие свободно птицы не имеют над собой хозяина. Если не пойманы силками, не посаженые в клетки. Да и в таком случае любая плененная птица всегда думает о свободе, о полете на своих крыльях. – Сегодня утром Бридзо сказала тебе: «Скоро ты станешь богатой», и это может оказаться правдой, поскольку деньги для человека, что крылья птице: они позволяют выполнить многие желания. Ты окажешься на самом верху власти над людьми, как птицы летают выше людей и ползающих тварей. Потому что царская власть выше простого народа. Вот, если бы у тебя во сне не оказалось крыльев, а ты все равно летала высоко над землей, тогда можно было ожидать страх и опасность!

Девушка, продолжая сидеть на полу, замахала руками:

- Нет-нет, у меня были большие, сильные крылья: я на них держалась уверенно и летала долго-долго!

- Вот и замечательно – сон твой к добру! А теперь послушай, моя милая, новость, которую мне не терпится сообщить тебе. Уже весь царский двор жужжит, как растревоженный улей с пчелами, а ты в полном неведении.

Девушка резко привстала, ступив босыми ногами на прохладный пол. В глазах ее загорелся тот огонь, которого иногда боялась даже Артемисия.

- Что я должна узнать? Говори немедленно!

- Ночью гонец из Македонии прибыл с письмом: македонский царь Филипп просит твоего дядю отдать тебя в жены…

От изумления глаза девушки округлились, она воскликнула:

- Ах, вот почему ты так легко разгадала мой сон! Ох, няня, и хитрюга! Храни, Дионис, меня от такого брака! Я, конечно, мечтала о замужестве, но в грезах моих нет места македонишке! Я удивлена: почему дядя вдруг решил отдать меня именно за Филиппа? Он же варвар! Я слышала от придворных о нем столько плохого!

Артемисия погладила Мирталу по голове.

- На все есть воля богов – и ты их промысел. К тому же, такова воля твоего опекуна, твоего дяди. Придется, девочка моя, смириться.

- Но я совсем не знаю Филиппа! Как же я могу лечь в одну постель с ним, ублажать его, если мне он противен? Он же совершенно посторонний, чужой мужчина, не из нашего окружения!

- Ой, моя красавица, разве чувства – главное в женской доле? Вспомни, кто ты есть сейчас? Прости меня, старую няню, но ты сирота обездоленная, дитя здесь бесправное, и так будет всегда, пока не выйдешь замуж… А выйдешь замуж за Филиппа, царя македонского, – станешь царицей! Вслушайся – царицей! А будущий муж твой, говорят, – красавец! Еще он умеет побеждать своих врагов, и тогда его слава коснется тебя, супруги победоносного царя. Не спеши с возражениями!

Няня опять крепко прижала девушку, успокаивая ее и вразумляя.

- Когда ты была совсем маленькая, я пела тебе бавкалемату, детскую колыбельную песнь о том, какая ты будешь красивая царицей. Тебе песня очень нравилась. Так почему же ты сейчас сомневаешься в моем стремлении желать тебе счастья? Да, ты его не любишь, потому что еще не познала его. Любовь женщины к мужу таится глубоко в недрах ее сердца, и неведома эта любовь до определенного часа. Придет время – полюбишь, и тогда захочешь рожать от него детей, и у тебя будет много от него детей, и будешь ты с ним счастлива. Вот тогда возникнет настоящая супружеская любовь …

- Но случается же, когда муж и жена не любят друг друга, даже если есть у них дети? Или жена любит мужа, а он ее – нет?

- Я говорю о замужестве, а не о какой-то чепухе! Только беспутные жрицы Афродиты могут толковать об иной любви! Истинная жена эллина обязана любить предмет своей первой привязанности – своего супруга. Она просто может не дождаться ответной любви – ну, и что!

- Но я читала стихи Сапфо, она утверждала, что любовь случается лишь однажды, и одарить ею девушка может только одного единственного мужчину, который окажется ей по сердцу. Остальное подделка, а не любовь!

Артемисия всплеснула в ужасе руками:

- О, боги! Каким мусором забита головка моей любимой воспитанницы! Замуж выйдешь – вот он, избранник твоего девичьего сердца, твоя первая любовь! Что же касается мужа, он обязательно откликнется на твое чувство, полюбит. Пусть не сразу! Поверь моим годам, женщины в супружестве могут обходиться и без горячей мужской любви. Но, по секрету, я хочу тебе подсказать: если не сможешь полюбить мужа, тогда постарайся взять власть над его душой!

Артемисия заговорщицки подмигнула Миртале:

- Это гораздо лучше, моя милая, чем страдать от невнимания со стороны мужа. А для этого даю тебе совет. Принимай тело мужчины по его первому желанию, как проявление большой любви к тебе; выказывай ему в ответ страстную жажду своего тела, как проявление искренних чувств души твоей – и ты будешь повелевать им.

- Я же тебе говорила: я не смогу обнимать постороннего мужчину! Это противно моей натуре!

- А вот, и зря! Пока обладаешь мужчиной, ты властвуешь над ним, запомни! Ну, а если не сможешь добиться любви мужа в браке, «прикройся хотя бы в стыд свой», как говорят спартанки: проявляй смирение, что означает для женщины притворную покорность. Это уловка твоей гордыни, но что же делать? Принижай себя, на время, чтобы потом возвыситься! И хотя у гордыни есть тысяча отличий, но самое искусное из всех это все-таки смирение: тогда подчинишь себе не только строптивого мужа.

У Мирталы, пока она слушала няню, непроизвольно округлялись глаза. Никогда еще Артемисия не разговаривала с ней на подобные темы! Девушка с грустью заметила:

- Артемисия, ты говоришь о вещах, мне неведомых и, как мне кажется, лишних – у меня даже голова закружилась. Ты мне раньше ничего подобного не говорила!

- Значит, пришло твое время, дорогая Миртала! А мне не безразлична судьба моей девочки. Я тебя вскормила здоровым ребенком, воспитала хорошей девушкой – такой тебя и мужу отдам. Перед свадьбой всегда взрослые женщины передают молодым накопленный веками опыт семейной жизни. Так и я тебе, чтобы ты осознала нрав свой и ум, определилась, на что будешь способна в браке, в суждениях и пристрастиях в семейных отношениях. С этим ты войдешь в дом мужа своего, где должна стать бессловесной его тенью, приладиться, чтобы сохранять семью, – Артемисия лукаво посмотрела на Мирталу. – Но и себя не дать в обиду!

Переведя дух и увидев, что девушка уже проявляет заметный интерес к ее словам, продолжила:

- Замужем за Филиппом ты станешь царицей македонской. Это значит, что тебе придется властвовать над многими людьми. Но подчиняться ты должна только мужу своему. Научиться такому нелегкому ремеслу трудно, но когда тебе станет невмоготу, возьми в руки зеркало, вглядись внимательно, пока не найдешь в нем, что ищешь, а именно, рассудительное мнение о себе. Не ищи там долго облик наружный. Иногда можно забыть о виде своем, но помни, моя девочка, всегда про облик внутренний – и не забывай его постоянно держать в красоте и совершенстве. Умеряй свою горячность, принижай гордыню – а она у тебя излишняя, сверх меры! Будь благоразумна в поступках, но деятельна – и тогда с тобой ничего плохого не случится. И да, окажешься ты окружена любовью и привязанностью своего мужа!

Голос у Артемисии задрожал, она неожиданно всплакнула. Достала из недр своего одеяния, из-за пазухи, колпоса, крохотный сосудик из серебра в виде амфоры с узким горлышком – ампулу, капнула в чашу целебную анисовую настойку. Капли приписал ей придворный фармакопей, лекарь, убеждая ее, что они будут полезны больному сердцу и при волнениях души. Сейчас как раз тот самый случай!

Увидев слезы няни, Миртала обняла ее, прижалась к ее лицу, стараясь самой не расплакаться.

Излив свои чувства, по-женски, вволю, обе вспомнили, что настала пора обсудить достоинства будущего супруга Мирталы. Слезы тут же высохли. Миртала засыпала вопросами: каков Филипп на вид, сколько лет ему и был ли женат. Артемисия, довольная собой, что с успехом выполнила поручение Каллиппа – это было именно так – хитровато посмотрела на девушку:

- Ой, ты уже заинтересовалась своим женихом? Все-все, не смущайся – скажу, что знаю. А знаю, что он был женат уже не раз, ему 25 лет, и он красив, как Аполлон; с врагами беспощаден, с женщинами любезен. Остальное, что тебя интересует, выведаю у македонского гонца – от меня он ничего не скроет!

Артемисия еще что-то говорила, всплескивая руками, а Мирталу уже подхватила какая-то неведомая сила, занесла в заоблачные высоты, куда еле-еле доносился голос няни. Миртала думала о своем…

… Неужели наступил день, который в последние годы представлялся ей радостным событием, освобождением из-под унизительной опеки подозрительного и невероятно скупого дяди Арибы? Неужели пришло время проститься с привычными вещами и порядками в Эпире и начать, вот так – вдруг – совершенно иную жизнь, неизведанную, полную непредсказуемых событий?

Миртала называла свою комнату во дворце дяди Арибы клеткой, в которой она, как птичка, провела последние годы, почти взаперти.

Взгляд упал на туалетный столик: вон, тот любимый перстень из агатеса, подарок матери. Мать купила его для Мирталы у заезжего финикийского купца в тот самый день, когда узнала, что дочь из подростка превратилась в девушку, стала взрослой. Купец сказал, что агатес принесет счастье. Может, это и есть ее счастье, сочетаться браком с царем Македонии? Миртала дорожила камнем, памятью о матери, которой уже нет давно.

Еще у Мирталы есть несколько подобных ювелирных штучек: небольшая тарелочка для косметических мазей, крохотный ножичек с рукояткой из агатеса и поясная пряжка.

Всё, всё в этой комнате Миртале знакомо и дорого! Как же вдруг бросить и уехать? Навсегда!..

Вот картина на стене, изображавшая встречу Диониса с тирренскими пиратами. Миртала хорошо помнит эту легенду.

…Однажды юный Дионис отдыхал на берегу Тирренского моря, а пираты захватили его, не зная, что он бог. Дионис не открылся им, а когда корабль направился в море, свершилось чудо: по палубе заструилось вино, на парусах проросли виноградные лозы, на мачтах развесились диковинные фрукты; корабельные уключины для весел оказались увитыми гирляндами из цветов… Только тогда пираты поняли, что пленник не простой, и перепугались, стали униженно просить у Диониса прощения. Но было поздно: на палубе появились хищники, и они растерзали пиратов; кто успел выброситься в море, превратился в юркого дельфина… Как раз этот необычный эпизод из жизни бога художник изобразил на своей картине.

Девушка вспомнила, с каким интересом она наблюдала за работой приезжего художника. Отец ее, царь Неоптолем, тогда был жив. Он пожелал иметь работы известных греческих мастеров, работавших в скульптуре, фреске и живописи. По его просьбе в Эпир прибыл знаменитый живописец Кидей, родом из Китноса, который работой в редкой технике – энкаустике, и у него еще получалась самая великолепная краска алого цвета… Вот что запомнилось девочке Миртале.

Когда отец спросил дочь, что она хочет видеть на картине, Миртала не задумывалась: «Диониса!». Дионис был для девочки самым загадочным и потому любимым богом. Кидей работал над картиной, а девочка наблюдала за чудом, творимым восковыми красками на полотне.

Вначале художник готовил краски из горных минералов, подбирая цвета, растирал кусочки в мельчайший порошок. Порошок смешивал с расплавленным воском и аккуратно расфасовывал в небольшие «кирпичики». Затем раскладывал их на металлической палитре, прогревая снизу на небольшом огне. Картина начиналась с того, что на тщательно полированную кедровую доску накладывались краски – кистью или бронзовым стержнем, каутерием. Цветовые пятна с особой тщательностью и осторожностью подгонялись друг к другу и, чтобы картина получила законченный вид, лицевую поверхность изделия художник оплавлял над пылающей жаровней с углями. Только после такой операции на картине проявлялся приятный глазу блеск, и ее можно было показывать царю. До сих пор, глядя на своего «Диониса», Миртала ощущала тепло рук художника Кидея.

Рядом с картиной висела небольшая плетеная корзинка, всегда наполненная цветами душистой корицы – дар Мирталы Дионису…

***

С тех пор, как впечатлительная девочка Миртала себя осознавала, она чувствовала необъяснимое влечение к Дионису. Для нее он представлялся прекрасным ликом юношей с пронзительными голубыми, как небо, глазами и светлыми, словно лучи солнца, кудрями, и небольшой бородкой на пышущем здоровьем лице. Старый Аполлоний, исполнявший обязанности дворцового жреца-прорицателя, объяснил девочке, что имя «Дио – Нис» означает «Бог с горы Нис»:

… По воле злой судьбы божественный малютка оказался на горе Нис, что в Индии, и там прошло его детство. Когда Дионис вырос и стал богом, он научил людей растить виноградную лозу и делать вино, веселящий сердце напиток, прогоняющий заботы и страдания.

Оттого эллины называют Диониса «Влага Вина» и еще «Небесная Влага», «Живительный дождь, изначально оплодотворивший Землю». И вода живая, что журчит в родниках и реках, и даже амбросия, непременный спутник божественных пиршеств на Олимпе – все это бог Дионис!

Жертвенные приношения посвящают Дионису «Одождителю», после чего небесные потоки увлажняют землю, давая рост всевозможным злакам, деревьям и травам. Одним из символов Диониса является змея на посохе – эмблема здоровья, за что бога часто называют «Змеями увенчанный», «Змеевидный». Их почитают совместно с Дионисом.

По этой причине девочка Миртала перестала бояться змей. Она часто подбирала их малышами, кормила их, приручая к рукам, как делали это взрослые жрицы, которые бесстрашно целовали к тому же своих непредсказуемых подопечных в разящие смертью пасти. До этого у Мирталы не доходило, но со стынущим благоговением касалась она шершавой кожи, возбуждалась их неуловимым изяществом и мистической таинственностью, застывшей в недвижных глазах. Такой бог не мог не разбудить в сердце девочки магнетическую любовь к себе.

Чем больше узнавала Миртала о Дионисе, страданиях и деяниях бога, тем привлекательней становились священные обряды, связанные с его культом. Мирталу привлекал в ее боге дар объединять людей для веселого общения и мирного наслаждения жизнью.

… Дионис назывался Сотер, то есть, «Спаситель души и тела». Музы и хариты, богини красоты и праздничной жизни, и возбудители страстной любви, Эрот и Афродита, искали дружбы с общительным Дионисом. Зевс не мог дать ему возможность быть причисленным к сонму олимпийских богов, но зато разрешил пребывание среди людей в качестве бога. Признательность людей Дионису за деяния была настолько сильна, что они стали исполнять в его честь неконтролируемые священнодействия превратившиеся в тайные мистерии и безумные оргии.

В судьбе малыша Диониса имелся печальный период: по приказу Геры, ревнивой супруги Зевса, злые титаны растерзали его на куски, сварили в котле. Но богиня Рея, мать Зевса, возродила внука к новой жизни. Вот почему эллины считали Диониса олицетворением цветущей природы, которая постоянно умирает, когда приходит время, и вновь пробуждается по весне для очередного жизненного витка.

Когда Дионис стал богом, в победоносном шествии он прошел по многим странам, окруженный шумной и пьяной свитой сатиров и силенов, сопровождаемый толпой служительниц своего культа: менад, фиад, мималон, бассарид и прочих вакханок. Многие люди его видели, он нравился им, и они воздавали ему хвалу, пели дифирамбы и гимны.

Но не всегда и не ко всем людям Дионис проявлял благосклонность. Ликурга, царя фракийских эдонийцев, растерзали бешеные кони – так распорядился Дионис за непочитание себя. В Аргосе привел в безумие женщин, отказавшихся исполнять обряды, посвященные его божеству, и они пожрали собственных детей. Оттого на земле почти не осталось противников винного культа Диониса…

 

Миртала взрослела, заполняя свое пребывание в Эпирском дворце фетишами избранного культа. Повсюду висели виноградные лозы, а в другое время года – густые нити вечнозеленого плюща. Разлапистые ветки сосны с фаллическими шишками тоже занимали немало места в дворцовом гинекее. Но особенно девушке было по душе общение с ручными змеями, превратившимися за это время в толстых и недовольно шипящих питонов, длинною до 6 локтей. Днем они позволяли хозяйке гладить их мраморную кожу, осторожно обвивали ее хрупкое белое тело, а по вечерам отправлялись на отдых в свои удобные жилища – большие ивовые корзинки с плотными крышками. Удивительно, но змеям Мирталы, казалось, нравились ее постоянные ласки.

Артемисия подсмотрела, как ее воспитанница перед тем, как вытащить змей из убежища, окуривает их какими-то благовонными травами, и они становились вялыми и безразличными, будто примороженные. Как случается со змеями, запоздавшими залечь на зимовку в осеннюю пору. В этом оказался секрет такого необычного общения человека со змеей!

Если у Мирталы появлялись головные боли, которые почему-то становились частыми гостями ее неокрепшего юного организма, няня она предлагала ей, к примеру, «прибить головную боль к ясеню или осине»: иначе, с больной головы надо было срезать прядь волос и прибить ее к дереву. Но Миртала отказывалась от любого подобного совета, у нее был свой способ: обвязывала вокруг лба сброшенную змеиную кожу. Артемисия потом удивлялась, но это на самом деле помогало, снимало сильнейшую головную боль!

Мирталу с детства влекли восторженные рассказы женщин, кому довелось посетить остров Самофракий, место свершения священных культов. И хотя рассказывать все не дозволялось, таковы были законы божественной мистерии, девочке казалось, что Дионис – тот бог, с кем она всегда будет счастлива.

Повзрослев, она еще более утвердилась в желании стать одной из менад, «безумствующей в вере», и постепенно желание превращалось в религиозную страсть. Неокрепшая душа подростка рвалась из стен гинекея, устремлялась к познанию мира, увы, недоступного многим гречанкам. Но это было возможно только через религию! Так Дионис и Самофракий стал желанной мечтой Мирталы…

Голос Артемисии вернул девушку в действительность:

- Да, ты вспомни юношу, который все время глазел на тебя во время праздника Диониса на Самофракии! Я тебе тогда показала его!

Самофракий… Миртала вспомнила свое первое и единственное путешествие на гористый остров у побережья Фракии. Впечатляющее по своим эмоциям событие! Сколько лет ей было? Кажется, едва ли 12? С той поры прошло еще 6 лет… Взору Мирталы явилась высокая гора Саока, где она провела памятную священную ночь, и где взгляды их, Филиппа и Мирталы, встретились…

Отец Мирталы, эпирский царь Неоптолем, в тот год уступил настойчивым просьбам дочери и разрешил посетить известное в Греции святилище на острове Самос Фракийский, Самофракий. С девочкой отправились две молодые служанки и Артемисия, в прошлом, кормилица и няня Мирталы. Артемисия – из небогатой, но знатной семьи молоссов, и ей можно было доверить избалованную родительским вниманием царскую дочь.

(далее по тексту рукописи; всего 12 глав)