= РАССКАЗ СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ «Комсорг»

 

КОМСОРГ

быль

 

Трудно сейчас представить, прошло шестьдесят лет с памятного дня, когда я стал комсомольцем. Свершилось это важное для советского школьника событие в конце десятого класса, а до той поры вступить в ряды ВЛКСМ мне не привелось. Первоклашкой с гордостью носил на школьной форме красно-золотую звездочку с изображением «маленького, с кудрявой головой Володи», потом красный галстук. На призыв пионервожатого «Будь готов!» бодро отвечал: «Всегда готов!», с одноклассниками собирал металлолом и макулатуру для тяжелой и легкой промышленности страны, семена акации и жёлуди для лесозащитных полос, посещал творческие кружки в Доме пионеров, участвовал в школьной самодеятельности и совершал ещё немало хороших дел и поступков.

В четырнадцать лет после беспорочного пребывания в Пионерии школьники обычно «шли в комсомол». Но если в ряды пионерской организации вступали целыми классами, в ВЛКСМ принимали индивидуально. Требовалась рекомендация коммуниста или двух комсомольцев со стажем не менее десяти месяцев. Ни того, ни другого у меня не имелось. К тому же, кандидаты проходили собеседование в школьном комитете комсомола с представителем райкома; нужно было назубок выучить устав ВЛКСМ, имена вождей комсомола и партии, не задумываясь назвать важные государственные даты. А подобные сведения с трудом помещались в молодых головах. Даже, казалось бы, самый простой вопрос: «Почему хочешь стать комсомольцем?» ввергал в панику любого школьника, вышедшего из пионерского возраста. Говорить нужна было только правду, — а как её сформулировать? И притом, если тебя не примут в комсомол, как с таким позором жить дальше?

Для меня имелся ещё фактор, удерживавший от решительного шага — поведение. Во время занятий я пытался шутить, высказывая вслух своё отношение к теме уроков. Особенно любил нарушать дисциплину на уроках английского языка, которые вела молоденькая учительница; на вид, почти нам ровесница, со светлой косой, тщательно уложенной вокруг затылка. Когда она входила в класс, «мужская» половина заметно оживлялась; я же, из-за слабого зрения занимавший парту напротив стола преподавателя, намеренно сосредотачивал внимание на пуговках её блузки. «Англичанка», как ожидалось, нервничала, старалась делать строгое лицо и, наконец,… краснела. Потом жаловалась классному руководителю с записями в дневник и прочими оргвыводами для меня.

В середине десятого класса в школе появился седовласый майор, работник городского военкомата; запомнились его впалые щеки и раскатистый голос. Оглядев стальным взглядом шеренгу ребят обоих десятых классов, он подал команду рассчитаться на «первый-второй», после чего весомо заявил:

— Скоро вам идти в армию, служить Родине. Почётный долг каждого гражданина. Кто не сдал нормативы ГТО, тот слабак. Немедленно этим заняться! И в комсомол рекомендую вступить!

С заместителем военкома разве поспоришь? В последующие три дня вместе с десятиклассниками из других школ я посещал стадион, где бегал стометровку и на прочие дистанции, прыгал в длину и в высоту, бросал диск, ядро и учебную гранату. Ещё сдавал нормативы по плаванию в настоящем спортивном бассейне; хорошо, хоть не заставили прыгать с десятиметровой вышки. В результате стал обладателем замечательного знака ГТО, о котором мечтали мальчишки из моего детства.

«Клоунаду» на уроках пришлось прекратить, и по нелюбимым предметам отметки подтянул до «четвёрки» и «пятёрки». Особенно отличился, когда на большом формате, склеенном из двух чертёжных листов, нарисовал школьную стенную газету «Колючка» с обличительными карикатурами и стишками собственного творчества. Заклеймил позором учеников младших классов — прогульщиков, двоечников и разного рода разгильдяев. На переменах вся школа толпилась у газеты, потешались над моими «героями», после чего учителя говорили обо мне: «За ум взялся! Повзрослел!»… А когда одноклассники дружно подали заявления в комсомол, заторопился и я, думая не столько об армии, как об институте.

На общем собрании школы обсуждение наших кандидатур прошло гладко, в райкоме мы не услышали ни одного каверзного вопроса. Но когда мне вручили комсомольский билет, я ощутил необычные чувства, схожие с восторгом. Словно расстался со старой кожей, и разнашиваю новую, пока непривычную… Запомнил наказ райкомовского секретаря, что для комсомольца главное — быть примером для товарищей, вовремя уплачивать членские взносы, ни в коем случае, не посещать церковь и, вообще, соблюдать Устав. Иначе, можно лишиться комсомольского билета, и тогда не вступишь в партию, авангард трудового народа.

Я аккуратно уплачивал членские взносы и был горд тем, что и мои две копейки в месяц шли на поддержание полезной деятельности ВЛКСМ имени Владимира Ильича Ленина.

***

В какое высшее учебное заведение поступать, долго выбирать не пришлось — рядом Краснодар, город студентов. Отослал по почте документы в приёмную комиссию политехнического института, на только что открывшийся строительный факультет. На вступительные экзамены приходил с двумя значками на груди — комсомольским и ГТО, — как, впрочем, многие абитуриенты. Увереннее нас, недавних школьников, чувствовали себя бывшие солдаты, отслужившие в армии — им были положены льготы при начислении баллов; на экзамены они являлись в потёртых солдатских гимнастёрках, грудь в невиданных на гражданке значках.

Пять экзаменов, хорошие отметки, и всё равно, волнующий поиск своей фамилии в списках, вывешенных в вестибюле института. Общее собрание первокурсников и первое распоряжение ректора: «По колхозам! Учёба через месяц!»… Не скажу, чтобы мы сильно огорчились, скорее, обрадовались — ведь впереди маячила студенческая вольница…

На время «трудового семестра» к каждой группе прикрепили преподавателя. Нам достался совсем молодой, Алексей Иванович, недавно закончивший институт физкультуры; при виде его мускулистого торса в модной спортивной майке девушки зашушукались. А он, сдвинув белесоватые брови, хорошо поставленным голосом пресёк попытки «дать слабину:

— На практике, которая вас ожидает, я капитан корабля, а вы — моя команда. Известно, что капитан во время плавания — для всех остальных царь и судья. Если будете нарушать трудовой режим и дисциплину, пеняйте на себя.

Мы с радостью узнали, что по разнарядке управления сельского хозяйства нам ехать в Анапу. Но «капитан» охладил эмоции:

— Курортные настроения отменяются! Едем не для того, чтобы прохлаждаться в море и нежиться на песочке. Нас ожидают виноградники местного совхоза.

Голос его построжел:

— Завтра всем быть на железнодорожном вокзале в шесть тридцать утра. Минимум личных вещей. Для студентов политеха предоставлены три плацкартных вагона. Кто опоздает, придётся догонять за свой счёт.

Труд на виноградниках… В моём воображении возникли шпалеры, уходящие за горизонт, увесистые грозди, насквозь просвечивающиеся в лучах ласкового южного солнца. Я пробую янтарные ягоды и ощущаю нежную мякоть; сок растекается по языку и нёбу, губы слипаются от сладости… Но потом увидел себя с тяжелой корзиной, над головой нещадно палящее солнце…

Преподаватель рассказал о том, что для Анапы год выдался на редкость урожайный, совхозные рабочие не управляются. Нужно спешить — впереди осенние дожди. Вовремя не уберём — пропадёт труд сотен людей! Администрация района призвала на помощь студентов краснодарских ВУЗов, и мы, студенты, благодарим за доверие. Конечно, не подведём родной институт. По секрету, директор совхоза обещал начислять нам «трудодни», которые поначалу пойдут в коллективный «котёл», а потом, за минусом питания, проживания и прочих бытовых расходов, разделят деньги на каждого.

— Будет вам добавка к стипендии, — заверил преподаватель.

Набились в вагоны до предела. Путь до места назначения занял почти день; было жарко, не продохнуть, но тягот никто из нас не испытывал. Присматривались друг к другу, знакомились, рассказывали всякие истории, вызывавшие дружный смех. Нашлась гитара; пели туристические песни…

На конечной станции, по скромному виду, без намёка на курортное предназначение, нас ожидали… грузовые машины, с низкими железными бортами и даже без досок для сидений. Наверное, сегодня они перевозили железобетонные плиты, пиломатериалы и прочие «длинномеры» для строек. А теперь их занарядили для нас. Что поделаешь, покидали мы туда вещички, узлы и чемоданчики, и поехали вприсядку.

Через полчаса оказались на месте своего временного проживания. Всё выглядело предельно скромно. Довольно большой участок посреди камышовых зарослей, выгороженный металлической сеткой. С краю два деревянных сарая; по всей вероятности, раньше в них хранилось совхозное добро, всякий инвентарь, а сейчас, как мы поняли, будет нашей ночлежкой. Внутри сараев плотно утрамбованный земляной пол, в углу гора матрасов, шуршащих и благоухающих сеном — наши «спальники». Один сарай для ребят, другой — девушкам. Под навесом столовая: длинный стол из строганных досок, такие же лавки, белёная известью кухонная печь. Вдали два крохотных домика из ящичных досок — «удобства во дворе». Несколько жестяных умывальников на доске дополняли живописную идиллию. Если сложить первые наши впечатления, похоже на бригадный стан, как в фильме «Трактористы».

Стремительно, как положено на юге, свечерело; две лампочки на деревянных опорах освещения начали бороться с надвигающейся темнотой. С дороги, все проголодались: в ход пошли домашние припасы — что у кого было,  — сложили вместе и гуртом всё до куска, крошки размели. Потом обнаружили флягу молока, припасённого специально для нас, свеженадоенного от коров с соседней фермы, и два десятка караваев, настоящего белого деревенского хлеба. Такого мы ещё не едали!

Наш преподаватель присмотрел для себя бывшую сторожку, крохотную, зато персональную, которую он тут же нарёк «командным пунктом». Пока определялись, кто и в каком углу будет спать, разобрали персональные матрасы, подошло время спать. Утомила дорога, много  впечатлений, на ногах с раннего утра, да и разомлели после ужина…

На всякий случай, Алексей Иванович предупредил:

— Ночью никому зря по двору не шастать! Не вздумайте идти на море — отсюда оно далеко. Отправлю в Краснодар, пусть ректор с вами разбирается!

Спать, так спать. Свет в «спальнях» выключили. Глаза уже слипались, как кто-то из темноты предложил нерешительным голосом:

— Может, вместо колыбельной, по анекдоту?

И пошло-поехало… Развеселые истории посыпались со всех сторон, и не важно, «с бородой» или ещё не слышал никто. Градус смеха нарастал с каждой минутой. Из-за темноты в выражениях не стеснялись, но всё на грани допустимого.

Подобных шедевров народного творчества у меня тоже имелось предостаточно, сказывалось дворовое воспитание. В последний год я почему-то стал записывать самые остроумные анекдоты. В ту ночь, когда поток весёлых историй у моих товарищей иссяк, я выдал один, про иностранную делегацию, посетившую советский завод. Мастер, наблюдавший за работой токаря, что-то говорит ему очень сердито, а токарь ему отвечает, также темпераментно. Иностранцы заинтересовались предметом их разговора, спрашивают переводчика, и слышат пояснение:

— Мастер предлагает токарю обработать деталь, не так, как он сейчас делает. При этом мастер сообщает, что состоит в интимных отношениях с его матерью. Токарь с пониманием относится к словам мастера и отвечает, что тоже состоит в интимных отношениях с его матерью, а ещё с начальником цеха, с директором завода и с самой деталью.

В абсолютной тишине сарая грянул настолько оглушительный грохот, что в тот момент показалось, будто приподняло ветхую крышу. Прибежал встревоженный Алексей Иванович. Всё обошлось…

Наутро я проснулся узнаваемым, и это событие имело неожиданное продолжение. После завтрака, приготовленного спозаранку местной поварихой — морковные котлеты с перловкой и сизый густой кисель, — у нас появилась улыбчивая гостья. Оказалось, на новеньком совхозном «Запорожце» с водителем приехала освобождённый секретарь бюро комсомола института Лариса, она же старшекурсница. Мы ещё не закончили жевать, а она взялась за нас:

— Ребята, вы — группа, то есть, коллектив, где каждый живёт не сам по себе, а по единым для всех правилам. Коллективу нужен комсомольский вожак — зачинщик хороших дел. Давайте проведём открытое комсомольское собрание, на котором вы изберёте комсорга, своего товарища. Предлагайте и голосуйте.

Меня посетила невесёлая мысль — ну вот, думали о вольнице — не прошло и дня, как нам предлагают стать коллективом, и кого-то ещё избирать, себе на голову. Но Лариса действовала решительно, не давая одуматься. Говорила и говорила, что нам предстоит ответственная работа в совхозе, впереди учёба, поэтому никак нельзя без комсомольского вожака.

Стало понятно — не отвертеться. Но мы почти не знали друг друга! Вчера только, можно сказать, «на ходу познакомились», в поезде, да нынешней ночью спали в одном сарае… Оттого растерялись, отводили от Ларисы глаза, с усилием перебирая в памяти имена товарищей, на которых могло бы упасть общее доверие. Пауза затянулась.

Готовая к любому исходу «собрания», Лариса решила помочь:

— Назовите товарища, который в первый же день совместного пребывания поразил вас умением привлечь к себе внимание.

При этих словах ребята повернулись в мою сторону. За ними — девчата,  и взгляд Алексея Ивановича тоже остановился на мне — вчера ему пересказали содержание последнего анекдота. Через минуту в нашей группе появился комсорг. Это я!  Ещё через минуту собрание завершилось, и Лариса своим приятным проникновенным голосом стала давать советы. Обещала всяческую помощь, призывала быть активным комсоргом, просила помогать ей вести «большое институтское комсомольское хозяйство». Главное в моей работе, вовремя собирать членские взносы, следить за успеваемостью и моральным обликом комсомольцев в группе. Потому что не все молодые люди ответственны за собственные слова и поступки; есть такие, кто не выписывают «Комсомольскую правду» и «Комсомолец Кубани». Их нужно охватывать политинформациями, воспитывать, призывать участвовать в студенческой самодеятельности, писать заметки в газету «За инженерные кадры»». Самому же быть на виду и формировать общественную активность комсомольцев группы. В конце беседы Лариса обнадёжила:

— Если у тебя всё получится — прямая дорога в комсорги курса, факультета, потом быть избранным в бюро комитета комсомола института. А дальше, можно стать членом партии. Но вначале нужно пройти годичный кандидатский стаж. Вот, например, как я сейчас.

С Ларисой мы расстались, чуть ли не друзьями. Она поверила в меня, а я в то, что мне по силам руководить комсомольским коллективом.

***

Из восемнадцати сокурсников в моей группе ребят было семеро — столь удивительная демография сложилась в те годы. Выяснилось, что всех направляли на винзавод, а девушек — собирать виноград. Им было нелегко, хрупким созданиям, под безжалостно пялящими небесами вместе с представителями других факультетов проходить виноградные шпалеры, срезая секаторами увесистые грозди. Шли поутру говорливые и весёлые, работали в охотку, а к вечеру едва волочили ноги «до сеновала»… А мы на заводе перерабатывали результаты их труда…

До сих пор я не видел заводы изнутри, тем более, не имел представления о технологии получения вина. По этой причине поначалу впечатлялся от хаоса переплетения труб, огромности резервуаров, необычным шумам и непривычным запахам, от которых слегка кружилась голова. Конкретный заводской продукт, вино, по молодости лет, меня не привлекал. Видимо, по этой причине главный технолог поручал мне управление небольшим насосом, перекачивающим отжатый сок в огромные бетонные емкости. В них происходило брожение, и какое-то время хранился почти готовый виноматериал. А ещё я познакомился с различными дробилками и всевозможными фильтрами, работал при прессах в самом начале технологического цикла, когда доверху гружёные самосвалы скидывали виноград в приёмные бункеры. Оттуда шнеки толкали массу «в моё распоряжение». Работа не сложная, но зазеваешься — брак будет: слабо затянешь винты — часть урожая уйдёт в отходы; если, наоборот, лишнее прикрутишь — сок не выйдет!

Вначале винты на прессах у меня визжали, словно огромная бормашина, или плевались сочной виноградной массой. Потом управился. Но была одна проблема — мы выходили и в ночь, несовершеннолетние, и работали «не нормировано». Ночью, по человеческой природе, спать хочется… По этой причине Вадик Малиновский из моей группы едва не погиб!

Когда он вышел в ночное дежурство, начальник смены поручил ему нехитрую работа — перемешивать виноградную мезгу. Это технологическая масса для выработки особого сорта вина, состоящая из раздавленных ягод, кистей, сока семян и кожицы. Делать это нужно было время от времени вручную ведровым ковшом на длинном шесте,  стоя на доске наверху огромной дубовой «кадки» без крышки. По внутренней стороне «кадки» спиралью проходила медная труба с горячим паром. Мезга нагревалась, и в ней происходили нужные конечному продукту процессы. То ли Вадик надышался винных испарений от той «кадки», то ли раньше «угостился» на территории завода, — неизвестно, но он оступился и упал… прямо в горячую массу! Как потом признался нам, выскочил наверх, не помня себя, хватаясь голыми руками за нестерпимо обжигающие трубы… Удивительно, при этом почти не пострадал, лишь ладони пошли пузырями, и долго болели.

И тут я вспомнил об обязанностях комсомольского организатора. Явился к главному инженеру и что-то сердито говорил о трудовом кодексе и технике безопасности. На столь решительное действие меня, однако, надоумил пожилой рабочий, когда-то чем-то обиженный руководством завода. Главный инженер выслушал, и нас больше не посылали в ночные смены. Моя первая победа! Но после этого случая за нами стали присматривать, причём, не так, как хотелось.

На этот раз виновником оказался Лёша Туголуков, наш товарищ из Кропоткина. Рыжеволосый увалень, лицо в детских конопушках, весёлый и безотказный, если что попросить. Каждого, с кем он знакомился, сразу считал другом, называя непривычным для слуха словом «Кеша», за что мы немедленно дали ему такую кличку. Он охотно отзывался. Надо же так случиться, заводской сторож остановил его на выходе после смены и устроил досмотр.

Обычно охранники относились к нам, студентам из большого города, с долей уважения, приветливо встречали и доброжелательно кивали на прощание. А тут — пристрастный досмотр! Мы слышали от рабочих завода, как они ухитряются выносить вино в резиновых грелках за поясом. Зная это, задерживали только злостных несунов. Студенты под такую категорию явно не подпадали, ибо выносить вино за пределы завода не имело смысла. При желании, «угоститься» можно было, где угодно, особенно в лаборатории у молоденьких ассистенток. Кому нужны были разборки с Алексеем Ивановичем?

Не в меру бдительный сторож обнаружил у нашего Кеши под рубахой … небольшую фляжку с литром портвейна. Как мы ни уговаривали сторожа, он позвонил по местной «вертушке» главному инженеру. Похоже, радостно отчитался, что задержал преступника! Дело принимало нежелательный для студентов криминальный оборот.

Вскоре на проходной появился обескураженный Алексей Иванович. При нём составили акт о хищении заводской продукции в один литр. Кеша признался, что ребята из параллельной группы, работавшие на сборе винограда, попросили принести «гостинец» на день рождения одного из них. Вручили посудину. В итоге Алексей Иванович обещал руководству завода наказать виновного. Забрал Кешу с собой, после чего до конца месяца «сослал» на виноградники. Остальные ребята продолжали трудиться на рабочих местах.

По выходным мы бегали на море, плескались и загорали вволю. Но «ничто не вечно под луной»… Наша совхозная практика подошла к концу. В последний день наш строгий «капитан» отправился к руководству совхоза, как он заявил нам, «подбивать финансовые итоги». Мы напомнили его обещание, и уже прикидывали, куда потратить сумасшедшие деньги…

Алексей Иванович не появлялся до ночи. Когда мы уже начали волноваться за его жизнь — может, напали грабители, отобрали деньги, — знакомый «Запорожец» доставил его, мало похожего на себя. Нетвёрдо передвигая непослушные ноги, но сохраняя достоинство, он с нашей помощью добрался до своего «командного пункта». Благодарно повернулся к нам и только успел сказать: «По нолям», — упал на постель. Мы поняли, что и в Анапе задолжали государству…

Наутро, используя немощное состояние Алексея Ивановича, я приватно обратился к нему и попросил забыть историю с Кешей. Он молча кивнул.

***

Начались долгожданные учебные занятия, по напряженному графику, в бешеном темпе для студентов и преподавателей. Неприятное происшествие на той проходной отдалилось настолько, что мне казалось, невозвратно забытым. Как вдруг меня прямо с лекции вызвали на экстренное заседание бюро комитета комсомола группы и попросили прихватить с собой комсомольца Туголукова.

Здесь уже сидел тревожно поводивший глазами Алексей Иванович, с красными пятнами на лице, видимо, от предшествующего с ним разговора. На этот раз Ларису я едва узнал — строгий взгляд, нахмуренные брови, решительный тон с резкими интонациями. Она зачитала письмо главного инженера винзавода, просившего сообщить, как наказали студента Туголукова, укравшего с завода флягу вина! Я не ослышался! Количество вина не уточнялось, зато несколько раз упоминалось — целая фляга!

Кеша, услышав обвинение, окончательно поверил в собственное отчисление из института, и сразу сник. Один за другим выступали члены бюро, старшекурсники, говорили о недостойном поведении советского студента, комсомольца. Когда дошла очередь до меня, я дал волю возмущению:

— Вы можете представить, чтобы Туголуков сначала пронёс на завод порожнюю сорокалитровую флягу, а потом каким-то образом тайно наполнил вином? И какую нужно иметь рубашку, чтобы потом ухитриться спрятать флягу и в таком виде пойти через проходную? Я не могу!

— Но флягу на территорию завода могли привезти автомобилем, по сговору, а затем передать Туголукову,  — задумчиво предположил кто-то из членов бюро. На что я с прежней горячностью возразил:

— Да, случай кражи имел место. Но не в таких масштабах! Речь идёт о литре, и наказание виновный пусть несёт сообразно проступку!

Лариса оставалась непреклонной, как и подобает секретарю. Продолжала обвинять моего комсомольца, несколько членов бюро поддержали. Говорили, как недостойно комсоргу защищать расхитителя социалистической собственности. Туголуков, мол, заслуживает не только исключения из комсомола, но ещё отчисления из института.

Я ужаснулся, представив подобный исход копеечного, на первый взгляд, «криминального» дела! Так и сказал, а ещё, что знаю Туголукова много лет, познакомился в детстве в пионерском лагере — соврал, — где он проявил себя с самой хорошей стороны. И на заводе трудился хорошо, и если бы не тот дикий случай, служил бы примером для остальных комсомольцем.

Вообще, меня понесло, открылся фонтан красноречия, и вдруг почувствовал, как настроение присутствующих меняется в лучшую сторону. В конце я почти униженно попросил:

— Давайте запишем выговор комсомольцу Туголукову, можно в карточку, а я за ним послежу. Беру, как говорится, на поруки, под мою личную ответственность.

С заседания мы с Кешей возвращались морально опустошёнными, но героями.

После первого семестра наша группа заметно поредела; из-за неуспеваемости треть отсеялась. Руководство института объединило нас с другой группой, тоже пострадавшей от экзаменов. На комсомольское собрание пришла Лариса и предложила избрать новым комсоргом Юру Плескача, из той группы, демобилизованного из армии. Вполне взрослый человек. Я не расстроился. С меня хватило одного хорошего поступка, с которого начался отсчёт собственной взрослой жизни…