ЦИЦЕРОН.ПОЦЕЛУЙ ФОРТУНЫ

Анатолий Ильяхов

ЦИЦЕРОН

ПОЦЕЛУЙ ФОРТУНЫ

От Автора:

Надеюсь, книга «ЦИЦЕРОН: ПОЦЕЛУЙ ФОРТУНЫ» устроит даже тех читателей, кто хорошо знаком с жизнью и творчеством Цицерона, великого оратора, политика и литератора. Они, во-первых, не встретят здесь больших разночтений с собственными представлениями о Древнем Риме, со своими научными убеждениями и, во-вторых, обнаружат для себя немало привлекательных сведений из драматичной истории римского народа, овеянной чудесными легендами и мифами. Этому способствует форма и содержание данного повествования о жизни и деятельности Цицерона на фоне «горячих» событий периода заката Римской республики и, соответственно, демократии.

Цицерон жил в беспощадное время гражданских войн и проскрипционных списков, когда влиятельные военачальники и политики «ставили на кон» свои жизни во имя достижения единоличной власти над Римом: Марий и Сулла, Цезарь и Помпей, Антоний и Октавиан. Цицерон униженно вверял свою судьбу одним из них, а судьбы других часто зависели от его желания помочь им в трудную минуту или отвергнуть предложение в дружбе или сотрудничестве. Одних он любил, доверял и уважал, других панически боялся или люто ненавидел.

Цицерон прошёл непростой путь от безвестного судебного адвоката «из деревни» к немыслимым вершинам государственной власти и общенародного признания «Отца нации». Он получал от жизни всё, что мог только желать – богатство, власть. Но однажды ему изменило чувство меры, и Фортуна отвернулась от своего любимца …

ПОЦЕЛУЙ ФОРТУНЫ

(вместо предисловия)

На божественном Олимпе рядом с Зевсом пребывала его дочь Тихе (Тюхе), богиня везения, счастливого случая – благополучия. Священные атрибуты Тихе — сосуд, исполненный из рога священной козы-нимфы Амалтеи, кормилицы Зевса; потом бог наполнил рог плодами и цветами и подарил Тихе, как «Рог изобилия». Иногда греческая богиня изображалась, держащей в руке лишь пучок хлебных колосьев, символизируя процветание. Поскольку удача непостоянна, Тихе изображали с крыльями, балансирующей на серебряном шаре. Иногда она подкидывала шар вверх и ловила внизу, в опасной близости от земли, показывая непредсказуемость случая, изменчивость судьбы.

Если при рождении человека богиня пребывала в хорошем настроении, она осыпала его дарами из своего Рога изобилия, иногда очень обильно, щедро. Но у другого человека, ей безразличного, так ничего хорошего по жизни и не случалось, и он терял даже то, что имел!

Римляне отождествляли Тихе со своей богиней Фортуной*, которая ломала представления древних о неизменности людских судеб. В римской мифологии Фортуна символизировала изменчивость окружающего мира, его неустойчивость, и случайность любого факта личной и общественной жизни. Зато необыкновенная везучесть человека, поворот жизни в лучшую сторону объяснялись тем, что ему благоволила Фортуна. Она, как и Тихе, изображалась с Рогом изобилия, с веслом, олицетворяя, видимо, управление судьбами, как кормчий – кораблём. Иногда её изображали стоящей на большом шаре или колесе с повязкой на глазах, вероятно, чтобы счастье перепадало не только баловням судьбы. Но если кто из любимчиков Фортуны не оправдывал её надежд, забывал о скромности и благодарности богам, по её зову появлялась Немезида, богиня возмездия. Она заставляла такого человека испытать унижение, и порой, отбирала у него не только нажитое имущество или здоровье, но и самое дорогое – жизнь.

Цицерон, судя по его впечатляющей биографии, числился у Фортуны в любимчиках. Но в какой-то момент богиня, видимо, отвлеклась от предмета своего повышенного внимания, – и случилось то, о чём пойдёт речь дальше… И тогда станет понятными слова этого великого римлянина: «Слепа не только Фортуна, она подчас делает слепыми и того, кого ей случается сделать счастливым»…

Это интересно:

В римской мифологии богиня Фортуна первоначально почиталась покровительницей урожая. Поскольку урожай во многом зависел от погодных условий, удачи или даже случая, Фортуна постепенно получила статус богини «Счастливого случая» Она же одновременно считалась защитницей отдельных лиц, общин, местностей и даже событий.

Считается, что учреждение культа Фортуны обязано Анку Марцию или Сервию Туллию, который, будучи сыном рабыни, стал римским царем. Он распорядился выстроить храм Фортуны Первородной на Капитолии и другой на берегу Тибра ниже города. Позже появился храм на Квиринале, считавшийся домом Фортуны – покровительницы римского народа. Богиня Фортуна в Римской империи получила огромный почёт и уважение, она обрела много имен: «Плебейская», «Патрицианская», «Всадническая», «Свободных», «Детская», «Девичья», «Женская», «Взращивающая мальчиков в юношей», «Мужского счастья», «Успеха женщин у мужчин», «Обращающая внимание», «Милостивая», «Сомневающаяся», «Скромная», «Сомнительная», «Кратковременная», «Непостоянная», «Добрая», «Отклоняющая беду», «Спутница», «Возвращающая» и т.п.

Праздник, посвященный Фортуне, отмечался 24 июня, проходил он в основном у храма Сервия, к которому римляне подплывали на разукрашенных цветами лодках. Его особенно любили плебеи, в этот день многие почитали Фортуну как богиню-предсказательницу судьбы.

Римские императоры всё чаще изображали себя на монетах рядом с Фортуной, намекая, видимо, на судьбоносность собственного правления римским народом. А с I века н.э. римляне стали меньше ссылаться на Фортуну, но больше упоминать Фатум – бога судьбы и неотвратимого рока, воспринимая их существование одновременным.

РОД ТУЛЛИЕВ

Марк Туллий Цицерон, сын Марка, родился «в третий день до январских нон в консульство Квинта Сервилия Цепиона и Гая Атилия Серрана (648 год от основания Рима)», что соответствует по современному летоисчислению 3 января 106 года до нашей эры (далее по тексту, даты указываются без пометки «до н.э.»). Это без сомнения знаменательное событие в истории древнеримской культуры произошло неподалёку от городка Арпин (совр. Арипино, Кампания) в ста километрах к востоку от Рима, в небольшой усадьбе деда. Цицерон скупо делился воспоминаниями о собственном детстве, считая недостойным философа отмечать дни рождения: «упомянул этот день лишь однажды, да и то, оплакивая его». Поэтому об Арпине сообщаем без его участия.

Поселение основали вольски, представители италийских аборигенов; в V веке до н.э. они успешно сражались против римлян. Интересно отметить, что предводителем у вольсков оказался… римский полководец Гней Марций Кориолан, изгнанный плебеями из родного города по политическим мотивам. Он привёл армию вольсков к самим стенам Рима и уже был готов захватить его, лишь уговоры матери Ветурии и жены Волумнии склонили Кориолана отступиться от своей неприглядной затеи (488 г.). Позже в Арпине жили самниты, возможные потомки легендарных сабинян, потеснившие вольсков, пока римляне не распространили на них своё влияние. В 302 году арпиняне получили права римского гражданства, но полное право голосования им было предоставлено лишь через сто пятнадцать лет.

***

О происхождении рода Туллиев существуют различные предположения, из которых следует, будто Цицерон является, чуть ли не потомком римского царя Сервия Туллия или же, по предположению историка Плутарха, он возводит род от царя вольсков Тулла Аттия. Но сам Цицерон таким родством не хвалился и даже отшучивался по этому поводу, а если бы это было правдой, он бы не затратил столько усилий на преодоление пути к высшим государственным должностям.

Биографические сведения о Цицероне исследователи черпают в основном из сочинения Плутарха «Демосфен и Цицерон», он же признаётся, что употребил для себя хорошо известные античные источники. В частности, «историю Цицерона», написанную секретарём и другом оратора, вольноотпущенником Тироном. Однако Плутарх дополнил труд Тирона непроверенными слухами, что не позволяет до конца доверяться этому очень уважаемому писателю. Некоторые сведения о Цицероне, отличные от Плутарха, имеются в «Письмах» Плиния Младшего и в переписке Цицерона с Аттиком, близким другом, который оставил воспоминания об ораторе в сочинении «Хроника».

Тулии происходили из плебейского рода (plebs – «обычные люди»), что означало принадлежность к определённому общественно политическому срезу в римском обществе. Предками плебеев являлись коренные латиняне, которые переселились в Рим после его основания в 753 году, получив гражданские права наравне с единственными до тех пор гражданами – патрициями, или «потомками отцов». На первых этапах истории плебеи представляли самые низшие слои римского общества, но будет ошибкой признавать плебс за пролетариат, так как плебейская прослойка представляла собой неоднородную массу, состоящую из ремесленников, врачей, художников, учителей и так называемый люмпен-пролетариат, иначе бродяг. Хотя в результате длительной и ожесточенной классовой борьбы само понятие «плебей» для высшей знати обрело презрительный оттенок – грубый, вульгарный.

У римлян было принято называть первого мальчика в семье именем отца, а не деда, как у греков – и это не прихоть, ибо с 230 года такое положение было закреплено законодательно. Поэтому деда Цицерона, как и его сына, звали одинаково Марк Туллий Цицерон, где первая часть – имя, вторая – название рода, а третья - прозвище. Родовые имена римляне вели с древнейших корней, от естественных прозвищ предков римлян, о которых, увы, не все потомки помнили. В семье Цицерона знали, что «Туллий» означает «Журчащая вода»: скорее всего, оттого, что родовая усадьба была устроена на слиянии двух рек – Фибрена и Лирис. А Цицерон, второе родовое имя-прозвище, означало «горох».

Это интересно:

В республиканский период, в котором жил Цицерон, было достаточно называть первое и третье имя – Марк Цицерон. После Гая Юлия Цезаря вошло в моду произносить полностью все трёхчленное имя. В императорскую эпоху было решено, что достаточно называть только третье или даже четвёртое имя: вот почему, к примеру, вместо Гая Юлия Цезаря Октавиана Августа – император Август «Священный».

Мы пропускаем легендарные истории о всех возможных и невозможных представителях рода Цицерона, но среди них есть Марк Туллий, которого «утопил последний царь римлян Тарквинием Гордым за то, что он выдал тайну» (510 г.), и Марк Туллий Лонг, один из первых консулов Римской республики; о нём известно лишь то, что он «выпал из колесницы и умер во время благодарственного празднества по случаю наказания заговорщиков – сторонников свергнутого Тарквиния».

Начинаем повествование с родного деда нашего героя – Марка Туллия, «виновного» в прозвище «Цицерон» (от cicer – «горох»). Говорили, он успешно занимался разведением на продажу гороха – основной пищи простонародья; за это и получил прозвище. Плутарх пишет:

«Тот, кто первый в роде том прозван Цицероном, по-видимому, был человек достопочтенный, ибо его потомки не отвергли этого прозвища; напротив того, оно было ими приятно, хотя многими (посторонними) было осмеиваемо…

В то же время римский историк предполагает, будто «кто-то из предков Цицерона имел раздвоенный нос, напоминающий горошину, или даже бородавку на носу».

Марк Туллий, дед Цицерона, женился на девушке из благородного семейства Мариев (давшего одного из самых блистательных республиканских полководцев – Мария, достойного соперника диктатора Суллы); девушку звали Гратидия, она родила ему двух сыновей – Марка и Луция. Их отец упрямо придерживался строгих ограничений в быту и нравах, как было заведено ещё предками римлян, всегда сторонился нововведений и особенно не любил тех, кто желал поближе познакомиться с культурой эллинов. Греция для него была страной варваров, и оттого презирал греческий язык, несмотря на то, что к его изучению тянулась римская молодёжь. Поэтому в своём доме редко, когда принимал интеллигентного в этом смысле человека, говоря о нём, как «о величайшем негодяе». Умер дед Цицерона в преклонном возрасте и при своих убеждениях в год рождения внука Марка.

У бабушки Цицерона был брат – Марк Гратидий, человек высокообразованный, за что его недолюбливал муж его сестры. Гратидий обожал греческую литературу и, когда ему приходилось выступать в Собрании, в совершенстве владел ораторскими приёмами. Он любил племянников Марка и Луция, уделял им достаточно внимания, чтобы приобщить к современному образовательному процессу. Позже Гратидий вместе с Луцием поступил на военную службу в когорту римского военачальника и оратора Марка Антония, который в Киликии вёл беспощадную войну с пиратами – на море и на суше. В 102 году Гратидий погиб, а Луций вернулся домой, посетив по пути вместе с Антонием почти все города Греции; «в 103 году слушал в Риме и на Родосе самых знаменитых преподавателей».

У Луция был сын, тоже Луций, двоюродный брат «нашего» Марка Цицерона. После получения начального образования в Риме он изучал науки в Афинах, затем жил на Сицилии в Сиракузах, где умер в 68 году.

В числе ближайших родственников семьи Туллиев называют Гая Визеллия Варрона, двоюродного брата и соученика Цицерона, впоследствии прекрасного оратора, которого считали самым образованным римлянином своего времен.

Марк Туллий, отец будущего знаменитого оратора Цицерона, не обладал хорошим здоровьем и по этой причине отдавал предпочтение сельской местности. Хозяйственные дела заставляли посещать Рим, и поэтому он приобрёл на окраине города дом – «не очень богатый, но удобный» – в районе пустующего тогда Эсквелинского холма. Так было гораздо удобнее, безопаснее и дешевле, чем снимать комнатку по частным гостиничкам с их ужасающе грязным бытом. По злым слухам врагов оратора, Цицерон-отец «владел красильней, где жил, и занимался стиркой белья, торговал оливками и виноградом». Но это не помешало и, возможно, помогало в финансовом плане дать своим сыновьям Марку и Квинту, которых родила ему жена Гельвия, отличное по всем показателям образование.

Плутарх отзывается о Гельвии, как о женщине «хорошего происхождения и безупречной жизни…». Оценка высокая, если так заявляет мужчина, римлянин; за этим скрывается не только уважение, но, возможно, и догадка, что мать сыграла значительную роль в становлении таких качеств в характере Марка, как острое ощущение несправедливости, неприятие лжи и коварства. Их он пытался сохранять до конца своей жизни. Такое влияние матери на воспитание мальчика, подростка, было нетипичным для своего времени, оно ограничивалось всевозможными запретительными мерами со стороны мужа, поскольку римлянки не обладали равными правами с мужчинами, ни в семейной жизни, ни в гражданском обществе.

***

Брак у римлян считался священным таинством и опорой государства, супружеская чета, дословно, воспринималась в обществе как «идущие в одной упряжке». Большинство браков заключалось по расчёту: для продолжения рода, для объединения владений, а также для укрепления политических союзов. Но браки по любви не исключались, возможно, родители Цицерона имели счастье жить в такой атмосфере, приобщая к любви к ближнему и чистоте отношений своих детей.

Пока жива была мать, Цицерон видел, как уверенно она вела домашнее хозяйство, занималась воспитанием малолетних сыновей. На безымянном пальце левой руки – оттуда идёт вена к сердцу – Гельвия носила железное кольцо без камня, знак супружеской верности. Их крепкий семейный союз она объясняла тем, что перед помолвкой жрец удачно определил дату бракосочетания, которая выбиралась с учётом религиозных традиций и праздников, верований в счастливые и несчастливые дни. Исключались дни в календы – первый день каждого лунного месяца, затем ноны – седьмой день марта, мая, июля, октября и пятый день остальных месяцев, также иды – дни в середине месяца. Неблагоприятными для новобрачных считались также весь март – он посвящён богу войны Марсу («воевать не пристало супругам»); май тоже не подходил для свадьбы, так как на этот месяц приходились лемурии* – 9, 11 и 13 числа, когда надо было изгонять злобных призраков мертвецов, лемуров, и также первая половина июня, занятая работами по наведению порядка и чистоты в храме богини домашнего очага и непорочности Весты. И при поминовении предков, как дни печали и траура, также не подходили для свадьбы, как и дни, «когда открывался вход в подземный мир» – 24 августа, 5 сентября и 8 октября. Благоприятной считалась лишь вторая половина июня; тогда свадьба Марка Цицерона-отца и Гельвии и совершилась.

Это интересно:

О лемурах. Римляне соблюдали обязательный ритуал изгнания духов мертвых, так как считали, что тени («привидения») умерших предков, иначе, «манны», продолжают обретаться среди живых потомков. С помощью обрядов и приношений надо было добиваться их благосклонности или помощи, просить оберегать семью и дом от неприятностей. Если забыть о своих предках, они могут превратиться в злых существ, лемуров, которые потом будут являться по ночам или во сне, мучить кошмарами и вредить. Подношениями для теней мертвых служат чёрные бобы. Человек, исполняющий обряд, сначала берет горсть бобов и кладёт их себе в рот, не разжёвывая, затем выплевывает на ладонь – так он показывает, что бобы не отравлены, хорошего качества. Потом кидает бобы по одному за спину, повторяя девять раз: «Я бросаю эти бобы и тем самым освобождаю себя и своих близких»; считалось, что в этот момент души мертвых за спиною человека подбирают бобы и едят их. Ни в коем случае, нельзя было оборачиваться, чтобы не вспугнуть приглашённых духов, не навредить себе. Через некоторое время, когда человек убеждается, что «тени» насытились, он девять раз просит их покинуть его дом; при этом каждый раз бьёт металлической палочкой в бронзовые тарелки. Теперь можно обернуться, чтобы убедиться, ушли ли «тени».

Вечером перед свадьбой девушка прощалась с детством, жертвуя на алтарь домашним божкам, ларам, свои старые игрушки и детскую одежду. Накануне свадьбы невесте повязали голову красным платком, и надели на неё длинную прямую белую тунику с шерстяным поясом, предназначавшуюся и для дня свадьбы. Поверх выше бёдер двойным «геркулесовым узлом» завязывали пояс из овечьей шерсти, «предотвращающий несчастье»; узлы на поясе обозначали пожелание мужа, чтобы дети рождались от его жены крепкими на здоровье, «как у Геркулеса».

Накануне свадьбы, вечером, с помощью наконечника копья невесте уложили волосы в пять прядей. Копьё представляло собой символ дома и семейного права, поскольку замужние женщин, матроны, находились под опекой богини Юноны Куриты, «которая именовалась так от носимого ею копья, что в языке сабинян зовётся curis, или потому, что оно предвещало рождение храбрых мужей; или что в силу брачного права невеста передаётся под власть мужа, так как копьё есть и наилучший вид оружия, и символ высшей власти». Затем волос укладывались в конусообразную форму и закреплялись прошиванием шерстяными нитями.

Плутарх отмечает, что мать Цицерона «разрешилась от бремени без всякой боли и муки, в третий день новогодних календ (после новолуния)…». Так ли было на самом деле, но рождение младенца в этой семье прошло благополучно, как для него, так и для матери-роженицы, чего нельзя было говорить для других случаев.

В Древнем Риме родами почти всегда занимались женщины-повитухи; присутствие мужчин в этой роли было крайне редко из-за женской стыдливости, как и по причине того, что не каждый муж позволит другому мужчине касается его жены. При этом роженица возлежала на специальном «родильном кресле», к ней не применяли обезболивающих средств, подсобные материалы и инструменты не подвергались стерилизации – не было такого понятия. Во время родов и в послеродовой период можно было лишиться жизни из-за кровотечения и инфекций.

Когда Гельвия родила первенца Марка, его обмыли, перерезали и перевязали шёлковой нитью пуповину, завернули в кусок нежной ткани и понесли в комнату к отцу. Наступал важный миг в жизни каждого новорожденного в Риме младенца – отец должен посмотреть на него и признать своим сыном. Цицерон-отец стоял в нетерпеливом ожидании посередине комнаты, рядом сидели и стояли представители из ближайшей родни, мужская половина; он понимал, что это всего лишь древний обряд, и всё равно испытывал волнение, когда повитуха принесла живой комочек. Младенца положили на пол у ног отца: если отец в присутствии всей родни наклонится к нему, возьмёт на руки и поднимет над головой, это будет означать, что он признал дитя и принял его в свою семью.

Если же отец не двинется с места, не поднимет ребенка, это будет означать, что он не принимает его: по разным причинам — плод измены, наконец, явные физические изъяны, – и тогда младенца ожидает непредсказуема печальная судьба. Для этого неподалеку от овощного рынка находилась так называемая «молочная» колонна, где каждое утро находили грудных младенцев. Отсюда их забирали специальные люди, которые распоряжались ими дальше по своему усмотрению: продавали в благополучные бездетные семьи или воспитывали, из девочек, жриц любви, из мальчиков – попрошаек, воров или наёмных слуг, или продавали в рабство. Многие подкидыши погибали сразу же или по истечении некоторого времени, в грязи и нищете.

Цицерон-сын избежал этой доли, его признал отец. На другой день кормилица, из ближайшей родни, сообщила, что во время сна к ней явился некий призрак и предсказал, что она кормит младенца, «который будет великим благом для всех римлян». Как сказал потом Плутарх, «хотя это почиталось сновидением и пустословием, однако Цицерон вскоре сам доказал, что то было истинное происшествие».

***

Задолго до рождения сына-первенца Цицерон-отец вписал семью в государственный реестр всаднического сословия. Это произошло в результате определения установленного имущественного ценза для римского гражданина – не менее четырёхсот тысяч сестерциев (сестерций – бронзовая монета достоинством в 27.3 гр.). Ни в привилегиях, ни в обязательствах перед государством всадничество не претерпело особых изменений, но в случае войны представители этих семей вооружались и содержали себя вместе с конём в составе кавалерии без участия государства – почётная обязанность римлянина. По социальному статусу всадники занимали среднее положение между сенатом и народом, плебеями.

По закону от 123 года Гая Семпрония Гракха всадники получали возможность быть избранными судьями, и только, из-за чего особых надежд на получение высоких государственных должностей у молодёжи этого круга не было. Но это положение устраивало Цицерона-отца, он видел сыновей Марка и Квинта известными адвокатами, умеющими хорошо зарабатывать победами на громких судебных процессах.

В Римской республике профессия адвоката пользовалась необыкновенным спросом. Поскольку на государственном уровне отсутствовала правовая служба контроля за исполнением законов, а римляне их нередко нарушали по незнанию или умышленно, они любили судиться и охотно подавали жалобы друг на друга. Да и законы, по крайней мере, многие из них, «не были писаны», а представляли собой «волю народа» исходя из текущих политических или хозяйственных потребностей общества. На каждом процессе присутствовал так называемый прагматик (pragmaticus, от лат. pragma – дело, действие), он же, судебный практик – опытный и уважаемый всеми правовед и консультант. Этот прагматик в затруднительных для судей ситуациях подавал советы по использованию законодательства, а в особо сложных случаях предлагал использовать опыт римских предков, применительно к ситуации.

«Народная воля» выражалась в постановлениях Собраний, которые контролировали органы власти – городские магистраты. Они же руководили деятельностью судей, и в этом порядке представляли Закон. Особую роль играли постоянно издаваемые эдикты, извещения и предписания преторов («товарищ консула»), которые осуществляли правосудие среди римских граждан и иностранцев. Преторы избирались на год, они часто выносили решения о виновности или невиновности подсудимого полагаясь на личное и часто эмоциональное восприятие речей сторон – защиты или обвинения. Поэтому случались чудовищные ошибки, когда собственник необоснованно лишался своего имущества в пользу доносчика или предавался наказанию на основании лжесвидетельских показаний.

В результате римляне полюбили доносительство, приносящее инициаторам судебных исков отличные результаты. Доносителю полагалось солидное вознаграждение – одна четвёртая доля в сумме штрафа, выплачиваемого «преступником», или та же часть в конфискованном у него имуществе! Хотя за ложный донос, клевету на безупречно честного гражданина также полагалось суровое наказание – огромные штрафы. Но, несмотря на риск, ничто не останавливало охотников до чужого добра! Даже молодые люди не гнушались заниматься доносительством, ибо на фоне их «благородных порывов справедливости» это давало им шанс занимать потом высокие государственные вакансии.

На беду богачей, их имущество нередко привлекало не только бедных или жадных родственников, ещё и соседей, ибо лучше завистливых соседей никто не знает о благосостоянии чужых семей! Во имя завладения чужого имущества многие римляне были готовы лжесвидетельствовать на суде. Известные в Риме политики начинали свою карьеру именно таким образом, не останавливаясь перед клятвопреступлением с именем богов, «всевидящих и всезнающих»!

Подобные случаи и отсутствие правовой защищённости граждан, также в результате юридической малограмотности среди большинства населения заставляли римлян обращаться за квалифицированной поддержкой к профессионалам своего дела – адвокатам.

По древней традиции адвокат считался «другом обвиняемого», и его помощь в судебном заседании считалась безвозмездной, «дружеской услугой». В 204 году народный трибун Марк Цинций Алимент закрепил это состояние права, обнародовав указ, по которому адвокатам под страхом огромных штрафов запрещалось брать с участников судебного процесса деньги и любые подарки. На суде адвокат давал клятву, что он не получал ни денег, ни подарков, и клиент давал такую же клятву, что он адвокату ничего такого не давал.

И всё же престижность адвокатской профессии была высока, потому что находились лазейки. Некоторые судебные ораторы негласно брали за своё участие в одном только процессе до трехсот тысяч сестерциев, в зависимости не только от мастерства, но и моды на адвоката! Зато такой профессионал умел находить «увёртки», по которым можно было, доказывая необоснованность судебного иска, отвести те или иные факты, уличить во лжи свидетелей противной стороны, как ни искренне и честны они были, и, в связи с тем, решить дело в пользу подзащитного.

Существовала ещё возможность обогащения «друзей обвиняемых» – они брали у своих клиентов деньги «в долг», а по особо запутанным делам получали так называемые «завещательные дары». В этих случаях клиенты в благодарность за выигранные процессы включали «друзей»-адвокатов или членов их семей в свои завещания, передавая им, таким образом, внушительные имущественные доли. Яркие, но явно не бескорыстные речи в защиту якобы «безвинных жертв произвола или преступного наговора» позволяли адвокатам высокого уровня приобретать многомиллионные состояния и ценную недвижимость – доходные поместья и сельскохозяйственные угодья в престижных районах Италии, роскошные загородные виллы и дворцы, богатые домовладения в Риме.

Так что, было о чём мечтать отцу юного Цицерона, внушая ему необходимость освоения нужными для адвокатуры науками!

В ЦЕНТРЕ АНТИЧНОГО МИРА

Начальное образование Марк Цицерон получил в Арпине; позже он вспоминал, как недруги упрекали его в том, что он вырос в «деревне». Последующие за детством годы Марк провёл в римском доме отца, который дал ему отличное образование. Рим стал судьбой Цицерона, и вот, каким он видел этот город …

СЕМИХОЛМНЫЙ РИМ. Главный город Римской республики расположился по обеим сторонам Тибра, в двадцати пяти километрах от устья реки. Когда здесь появились люди, им приглянулись холмы, где они с тех пор обосновались и уже никуда не уходили. Первое поселение появилось на Авентинском* холме, за ним был обжит Палатинская* возвышенность, у подножия которого находилась «пещера с волчицей, вскормившей подкидышей-близнецов Ромула и Рема». Одна из версий, почему Авентин был так назван, объясняет, что во время соревнования между Ремом и Ромулом, легендарными основателями Рима, кто быстрее найдет источник воды, над ними парил орёл (с лат. aves); он криком указал нужное место. В честь священных для римлян птиц холм и назвали Авентином.

Это интересно:

По другой версии, aventus – «сбор»: древние римляне собирались здесь, чтобы отметить праздники богини Дианы. Есть еще версия: здесь был погребен царь Авентинус, которого убила молния. Авентинус, по одной легенде, был сыном Геркулеса и Реи Сильвии, по другой – царь города Альба.

Палатинский холм, или Палантин, по легенде, был назван в честь Паллантии, дочери местного первопоселенца Эвандра, правнука мифического гиганта Паллантия. После смерти она была захоронена на этом холме.

Соседние Капитолийский* и Квиринальский* холмы заселились древними италийскими племенами сабинян*, впоследствии соединившиеся с римлянами через брачные союзы.

Это интересно:

Сабиняне – племя, принадлежащее к коренному населению Средней Италии. Это был в основном народ землепашцев и скотоводов, время от времени бравшийся за оружие. Чтобы защитить себя от врагов. Недостаток государственности и единства между племенами облегчал римлянам борьбу с ними за земли. После того как ещё во времена Ромула произошло «похищение сабинянок», отдельные части народа сабинян соединились с римлянами, а остальные впоследствии были побеждены и ассимилировались.

Есть легенда, что, когда римляне начали рыть котлован на этом холме под фундаменты храма Юпитера, обнаружилась отдельно зарытая большая голова человека, череп. Они закричали: «Caput Oli! Caput Oli!» (лат. caput – голова), – и в ужасе бросились бежать прочь. Оказывается, в этих местах, существовало поверие, что здесь когда-то жил великан, людоед, по имени Оли, и рабочие подумали, что нашли его отрезанную кем-то голову. Строительство дворца по этой причине приостановили – до тех пор, пока жрецы не нашли разумное объяснение: «Да, это голова Оли, – сказали они, – но боги дали хороший знак, что дворец будет самый «головной», главный из всех дворцов, поскольку в нём будет жить правитель Рима». Дворец с тех пор, в память о том событии, так и назвали – Капутоли, или Капитолий, вместе с холмом, на котором он возведен.

Название Квиринал, или «Потрясающий копьём», произошло от сабинского curis – копьё (лат.guiris); сабиняне так называли своего бога войны. К тому же они считали Квирина отцом своего прародителя Медия Фидия, основателя древнейшего италийского города Куры. Римляне, пришедшие на смену сабинян, отождествляли Квирина с Ромулом, которого считали сыном бога войны Марса. На Квиринальском холме в Риме бог Квирин имел свои жертвенники под присмотром особого жреца. В честь Квирина 17 февраля у Квиринальских ворот праздновались Квириналии, во время которых приносили жертвы, а жрец помазывал жертвенной кровью оружие римлян.

Целийская (Целесский)* возвышенность застроилась римлянами позже всех. Древние производили название холма от имени этруска Целеса Вибенны, который в благодарность за военную поддержку, оказанную одному из римских царей, получил территорию холма для поселения своего отряда. Исходя из факта, что Целесский холм принадлежал к числу городских кварталов, которые принимали участие в отправлении праздника Семихолмия (11 дек.), следует признать, что он составлял часть городской территории уже в период расширения Палатинского центра. На холме существовало святилище богини Карны и Минервы.

Это интересно:

После пожара 27 г. Тиберий отпустил значительные суммы на возведение здесь новых построек. Благодаря тому, что соседний Палатинский холм с его дворцами сделался императорской собственностью, Целийский холм стал застраиваться роскошными дворцами римских богачей и аристократов. В императорскую эпоху на Целийском холме были сооружены храм Клавдия с портиком Августа.

Но, несмотря на активную застройку перечисленных холмов, их соединение в единый город Рим произошло в VI веке до н.э. в правление Луция Тарквиния Приска, пятого римского царя, сына греческого беглеца Демарата из Коринфа.

Капитолийский холм заканчивался с одной стороны острозубой скалой Тарпеи, откуда по распоряжению Ромула в 741 году сбросили коменданта Капитолийской крепости Спурия Тарпея, по обвинению в предательстве. На самом деле виновной была его дочь Тарпея, влюбившаяся предводителя сабинян Тита Тация; прикинувшись влюблённым, Таций уговорил девушку показать потайную калитку в крепость, нужную ему, якобы, для свидания с ней. На самом деле сабиняне с Тацием ночью проникли в Рим, и была смертельная схватка двух непримиримых врагов – римлян и сабинян. Тарпея погибла от рук своего возлюбленного – сабиняне тоже не уважали предателей! С тех пор с Тарпейской скалы римляне сбрасывали государственных преступников, считая, что они заслуживают подобного наказания.

На Капитолийском холме царь римлян Тарквиний Приск построил храмы Юпитера, Юноны и Минервы, присоединил к городу холм Виминал (названный из-за наличия на нём священной ивовой рощи; от лат. vimen – ивовая лоза). следом и Эсквилин* (от лат. ех + colere — пригород), самый большой и высокий из семи холмов. Так возник Семихолмный город Рим, опоясанный, как и положено, высокой каменной стеной и валом. Напротив Эсквилинских ворот впоследствии была сооружена триумфальная арка Галлиена. Первоначально на холме находилось кладбище с захоронениями беднейшего люда и рабов. Здесь находился квартал похоронных дел мастеров, рядом казнили преступников, и росла священная роща богини смерти и похорон Либитины. В пределах Эсквилинских кварталов находились Аргилет (улица сапожников), Субура (одна из оживлённейших по торговле улиц), Рыбная площадь и «Площадь лакомств» (в поздние годы всех соединило здание под именем Бойня). Здесь проходила система римских водопроводов.

При Тарквинии Приске появился Большой цирк для конных бегов; чтобы его устроить, приспособили подходящую для таких целей долину между Палатином и Авентином. На склонах с обеих сторон нарезали террасы для зрительских мест на двести тысяч человек. В Цирке устраивались бега колесниц, где наездниками долгое время были сами граждане – уважаемые сенаторы и всадники, которые весьма гордились своим участием в небезопасных для жизни состязаниях людей и коней. Колесницы были запряжены парой или четверкой, иногда тройкой, но искусные возницы могли управляться шестью, семью и даже восемью лошадьми. Обыкновенно состязались четыре колесницы; победителей вознаграждали почётными пальмовыми ветвями, а особо отличившихся – золотыми венками; они получали также деньги и драгоценные ткани. На бега колесниц отводились четырнадцать дней в году, в другие праздничные дни выступали кулачные бойцы, бегуны-скороходы и борцы, «молодые граждане устраивали показательные сражения и парады».

Перед Играми в Цирке Рим, буквально, лихорадило от волнения в предвкушении невиданного зрелища. Повсюду происходили разговоры, споры, заключались пари. Даже нанимали колдунов, «способных влиять на результаты состязаний»; ввиду этого на лошадей вешали звонки, чтобы оградить их от всяких козней и чар. Во время игр зрители, ободряя лошадей и возниц, били в ладоши, топали ногами и сильно кричали. Они неудержимо вскакивали с мест, размахивали руками и платками, осыпали похвалами или оскорбляли возниц, как того те заслуживали, на их взгляд, отсюда вступали друг с другом в ожесточённые споры по поводу разногласий, нередко переходившие в потасовки. А когда объявлялся победитель, на него обрушивался шквал ликования и одобрения его почитателей, заглушавших выкрики негодующих противников.

На арене Цирка иногда показывали смертельные бои гладиаторов между собой и травлю зверей со зверями. В республиканский период римляне ещё не настолько полюбили эти жестокие игры человека со смертью, чтобы предпочесть им все остальные виды развлечений, как это случилось при императорах. И всё же в 186 году впервые было затравлено множество львов и пантер. В 169 году на арену выпустили шестьдесят три диких африканских зверя: пантеры, леопарды, гиены и слоны. На потеху зрителям в Цирке устраивалась «самая настоящая охота» на диковинных страусов, пугливых косуль, оленей и зайцев, свирепых кабанов, медведей и буйволов.

Зверей не всегда убивали, их обучали всяким чудесам, которые они потом с покорностью показывали. Мальчики танцевали на спинах быков, а слоны стояли и ходили на задних ногах. Олени слушались узды и носили на себе наездников, пантеры шли в ярме и «пахали» борозду. Львы играли с зайцами, и зайцы их не боялись. И всё же кровавая бойня больше всех развлечений привлекала римлян: носорога заставляли вступать в борьбу со слоном, медведя — с буйволом, слона с быком. Побуждая к ярости, животных били бичами, кололи пиками, а если ещё двух львов или медведей связывали и выпускали на арену, где они, захлёбываясь от злости, вырывали друг у друга куски мяса, публика приходила в неистовый восторг…

Бывали случаи, когда на арену против львов и медведей выпускали отряды конных воинов, или привязывали к столбам преступников и на них выпускали зверей, которые их растерзывали. Известно, что Цицерон не возражал против подобного рода развлечения, когда в Цирке убивали людей: он, к примеру, призывал отметить память Публия Сульпиция Руфа, «умершего на служении государству, воздвигнув ему статую, а вокруг этой статуи возвести место для гладиаторских игр»…

Но в Цирке устраивались ещё и театральные представления, в особенности пантомимы – особого рода, когда в роли героев пьесы выступали… осужденные на смерть преступники. Некоторые из них выходили в платье, называемом tunica molesta, из которого вдруг «показывалось пламя и сжигало их». Если показывали миф об Иксионе, которого Зевс в наказание привязал руками и ногами к огненному колесу, то это же самое происходило на самом деле. В образе Геракла «актёр» по-настоящему сжигал себя на горе Эта. Легендарный римлянин «Муций Сцевола» держал руку на горящих угольях жаровни, а разбойника «Лавреола» терзали дикие звери. «Дедала» пожирал лев, «царица Пасифая оказывалась в объятиях быка» и так далее.

***

В 390 году Рим захватили враждебные племена кочевых галлов, убили многих жителей, разграбили имущество, большинство деревянных домов сожгли. Когда варвары ушли, вокруг лежали руины, дымились пожарища. Рим с трудом, но отстроился заново, правда, дома возводились без единого плана, кому как вздумается. Последующие поколения римлян сильно страдали от тесноты, необустроенности и антисанитарии, пока в 184 году цензор Марк Порций Катон особым указом придал дальнейшее развитие городу определенный порядок, в архитектуре – направленность. В результате Форум, Капитолийский район и Марсовое поле обзавелись великолепными «общеполезными зданиями», и строительство подобных публичных сооружений не останавливалось затем в течение нескольких столетий.

После окончания Пунических войн с Карфагеном, покорённым и разрушенным в 146 году, Рим сказочно разбогател: в казну и личные сокровищницы героев-военачальников пролились обильные реки грабительских контрибуций. В Риме началось строительство жилых домов из камня, в том числе многоквартирных инсул, благоустраивались площади и улицы, украшались памятниками истории, возводились мосты и виадуки. Город расширялся, пока не упёрся в собственные крепостные стены. Но они его не остановили: поначалу напротив ворот, а затем вдоль стен с наружной стороны появились новые жилые кварталы. Для удобства сообщения с городскими кварталами по обеим сторонам Тибра были воздвигнуты сразу несколько мостов.

КТО ПОСТРОИЛ РИМ? Странный, казалось бы, вопрос, когда заранее припасён ответ: Рим построили римляне с Ромулом! И всё же первыми устроителями города были не римляне, а пеласги. У Гомера их главным городом был назван Ларисса в Фессалии (Пеласгиотида). Они находились на более высокой стадии развития, чем греки, которые позже объединились с пеласгами и стали говорить на одном с ними языке, поклонялись одним и тем же богам. Пеласги славились искусством возведения крепостей из огромных камней: известны их древнейшие циклопические стены в Аргосе, Микенах и Афинах. Они умели хорошо возделывать землю, были искусны в ремёслах.

Причину появления пеласгов в Италии поясняет Дионисий Галикарнасский: «… в правление царя пеласгов Наваса, сына Тевтамида, пеласги были изгнаны эллинами; они переправились к устью реки По, где бросили корабли. Затем продвинулись вглубь Италии и там колонизовали страну, названную ими Тирренией (Этрурия)». Историк предполагает, что пеласгам в то время принадлежали италийские города Цере, Пиза, Сатурния, Алсий, Фалерии, Фесценний. А Страбон упоминает, что пеласги некогда владели Неаполем и Помпеей, оставив их самнитам. Павсаний в книге «Описание Эллады» сообщает, что «став царём, пеласгиец Аркас переименовал Пеласгию в «Аркадию», и жители стали «аркадянами».

На роль первосоздателя города претендует «Эвандр, сыну Гермеса и аркадской нимфы»; легенды сообщают, что за шестьдесят лет до разрушения Трои он вывел в Лаций из аркадского города Паллантея колонию (исследователи относят датировку Троянской войны к XIII—XII вв. до н. э.). Американские астрономы, например, исследуя небесные события, описанные в «Одиссее», пришли к выводу, что Одиссей вернулся на Итаку в 1178 г. до н. э. Новое поселение Эвандр назвал по имени своего деда, мифического гиганта Палланта. Основатель Паллантеи-2 познакомил местное население с письменностью, музыкой и другими искусствами и ввёл почитание греческих культов Деметры, Посейдона, Геракла и Пана. В честь матери Эвандра Карменты названы Карментальские ворота у подножья Капитолия; позднее, римляне 11 и 15 мая устраивали ежегодные празднества Карменталии, когда можно было «общаться с предками и узнать своё будущее».

И всё же легенда об основании Рима Ромулом, царём воинов-пастухов, в 753 году остаётся в силе, так как неизвестно, исчез ли Паллантей сам по себе из-за неблагоприятных природных условий или его разрушили воины Ромула и Рема.

Из какого роду-племени происходили братья-близнецы Ромул и Рем? Что привело их придти сюда со своими разбойными товарищами? – по этому поводу до сих пор ведутся научные споры. А пока мудрые мужи ломают авторитетные копья, сражаясь за свои дерзкие идеи, воспользуемся сведениями, почерпнутыми из античных источников…

У Фукидида история Древнего Рима начинается с утверждения, что на Апеннинах проживали племена энотрийцев. Во времена великой миграции народов сюда пришли сикулы, предводителем у них был Итал, который стал царём энотрийцев и сикулов. Теперь жители этих мест называли себя италийцами, а родину свою – Италией. Часть сикулов перебралась на соседний остров в Средиземном море, названный Сикулией (Сицилия). Царь Латин, потомок Итала, повинуясь предсказанию божественного оракула, выдал дочь Лавинию за троянца Энея, «бежавшего с соплеменниками из разорённой ахейцами Трои». С тех пор последующие поколения италийцев называли себя латинами, считая Энея прародителем Ромула. А Ромул основал для себя и своих товарищей город у Тибра, назвал своим именем, сделав, таким образом, его жителей римлянами, и стал их первым царём.

Правда, по поводу названия города римлян имеются другие, не менее авторитетные мнения…

Имеется достаточно веские доказательства, что первыми обитателями Аппенин, на севере Италии, были этруски. На этрусском языке rumon – «река», поэтому своё поселение на реке (Тибр) они назвали Римом. По этому факту даже римская легенда о том, что город назван по имени Ромул, не противоречит предположению, поскольку младенцев Ромула и Рема обнаружили на берегу реки. А это означает, что братьев могли назвать «речными» именами – Рем и Ромул.

Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» не отказывается от общепринятого мнения, что Рим назван по имени Ромула, но при этом намекает на пеласгов, которые дали своему поселению имя Роме, что тоже подтверждает «речной» топоним.

Рим также могли назвать Римом по имени знатной троянки Ромы; это она подговорила женщин, беженок из Трои, сжечь в устье Тибра корабли, на которых они достигли берегов Италии – чтобы прекратить дальнейшие скитания их мужей в поисках пристанища, и здесь поселиться навсегда.

Сына Одиссея и Кирки (Цирцеи), волшебницы и дочери Гелиоса (которая, по Гомеру, превратила спутников Одиссея в свиней), звали Роман, и он, оказывается, тоже участвовал в закладке первого поселения беженцев из Трои на Тибре.

Посланец аргосского царя Диомеда, греческий герой, воевавший под Троей на стороне ахейцев, носил имя Ром. Он оказался в Италии вместе с Энеем и мог быть участником исторических событий на Тибре. Существует и такая легенда: латинянин Ромис изгнал этрусков с их земли и заложил город в устье Тибра. Так что, остановить выбор, есть на чём!

Но мы не станем больше отвлекаться от «официальной» версии, что «Рим построил и назвал своим именем Ромул». Добавим лишь, что первое римское поселение имело форму круга, поскольку латинское urbs («город») происходит от orbis («круг»), а круг у древних – символ Солнца, Неба! Рим укрепили вокруг оградой из бревен с заостренным концом. Ограда для римлян не только ограничивала доступ врагов (и посторонних во внеурочный час) внутрь города – «ограда символизировала спокойствие для людей внутри круга, с жильем, культовыми сооружениями и семейными могилами».

ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В РИМ. Вокруг Рима воздух насыщен влагой – сказывается близость Тибра, который ухитряется регулярно затапливать низменные места, превращая всё вокруг в непересыхающее болото. Топи… Комары… Гнус… Мошкара… В туманной дымке сырого утра город можно не увидеть, но холмы, проклюнувшиеся сквозь призрачную плёнку, выдают его присутствие. С жилыми домами и прочими сооружениями холмы кажутся большими плотами, которые плывут себе потихонечку по водной глади туда, где их ожидает удобное пристанище… Но нет, семь холмов Рима обрели вечную стоянку на том месте, где определил быть городу легендарный Ромул…

С первыми лучами солнца туман исчезает, оставляя ненадолго рваные куски за углами домов, и тут же город просыпается, из своих жилищ на свет появляется ремесленный люд. Заспанные, они зябко кутаются в скудные одеяния, пропахшие ремеслом, торопятся к рабочим местам, где их ожидает малопродуктивный труд и скромный обед с полупрокисшим вином. К вечеру беднота забивается обратно в свои «норы» – ветхие строения, где мало посуды, а кувшин с отбитой ручкой, матрас с полусгнившей морской травой, кишащий насекомыми; о гигиене не могло быть речи. В таком жилье не было отхожих мест, и содержимое ночного горшка обычно выплескивали на мостовую.

Во время, когда жил Цицерона, из семисот тысяч городского населения плебса насчитывалось две трети.

***

Центр города окружён стенами, бывшие прежними его границами – теперь Рим разросся и обрёл новые очертания. Через городские ворот во все стороны света разошлись римские дороги. Прокладка дорог – дело государственной важности, поэтом они выполнены с особой тщательность и, с инженерной точки зрения, очень грамотно. Первая из мостовых, «Аппиева дорог» из Рима в Капую, была построена в 312 году цензором Аппием Клавдием и позже продлена до Брундизия. Она так и называлась Царской дорогой, она была сделана из тесаных четырёхугольных камней, плотно сдвинутых между собой, и имела ширину, позволявшую легко разъехаться двум возам.

Одна из старейших дорог, «Фламиниева», была проведена в 220 году цензором Цезоном Фламинием от Рима через Этрурию в Аримин, а там разделялась на две «Эмилиевых» дороги: первая вела в Аримин до Аквилеи и была проложена в 188 году консулом Марком Эмилием Лепидом, а вторая, ведшая через Пизу и Луну в Лигурию, была построена в 115 году Марком Эмилием Скавром.

«Кампанская» дорога шла от Целимонтанских ворот в Кампанию и соединялась с Альбанской и Тускуланской дорогами (Цицерон, когда отъезжал из Рима в своё тускуланское имение, пользовался именно этой дорогой).

Между «Фламиниевой» и «Аврелиевой» дорогами, построенной в 241 году консулом Луцием Аврелием Коттой, проходила «Кассиева» дорога в среднюю часть Этрурии.

От Рима начиналась «Валериева» дорога, одна из самых красивых и длинных дорог, проходившая через земли сабинян, эквов, марсийцев до области пелигнян и представляла собой продолжение «Тибуртинской» дороги в юго-восточном направлении.

«Латинская» дорога была проведена от Капенских ворот по долине Ларисса до Теана и соединялась с «Аппиевой» дорогой.

«Остийская» дорога пролегала по западному берегу Тибра до устьев его ниже Остии.

«Постумиева» дорога вела из Кремоны в Мантую; «Соляная» дорога служила сабинянам для перевозки соли из Рима через ворота у Квиринального холма в Реате. Все государственные дороги, служившие потом многие столетия, отличались продуманным расположением, прочностью и удобством. На них расставлены мильные камни, знатные римские семьи устраивали возле дорог могилы и склепы. Части древнеримских дорог неплохо сохранились до наших дней.

Внутри Рима проложены улицы, похожие на обнаженные нервы живого многоликого города с прожилками в виде извилистых улочек и переулков. В большинстве случаев бессистемная историческая застройка Рима не позволила улицам быть прямыми и широкими. Они разные по устройству – каменные, щебёночные и грунтовые, и по ширине – есть до шести метров. В первый раз городская улица была вымощена по приказанию цензоров Альбия и Флакка в 147 году. Летом дороги покрывались пылью, зимой — грязью, «и это не считая всякого рода нечистот, сопровождаемых неизбежным зловонием, так как жители мели обыкновение выливать на улицы содержимое своих ночных горшков»…

Как свидетельствуют античные авторы, «жильцы домов напротив здоровались друг с другом за руку через окно»… Извилистые улицы и близко стоящие здания способствовали быстрому распространению пожаров – сгорали дотла целые кварталы вместе с большим количеством людей, гибло нажитое непосильным трудом имущество. В тёмных закоулках жизням римлян угрожала преступность.

На улицах почти впритык друг к другу размещались магазины и торговые лавки - «таберны» (буквально, «сколоченный из досок»), открытые фасадными пространствами к прохожим; ночью их окна и витрины прикрываются надёжными ставнями из дерева или металла. Весь товар размещён на стенных полках внутри помещения, недоступный для ловкачей воров, каких полно на римских улицах. При входе у многих лавок выставлены шесты с привлекающими внимание товарными новинками или, или это вывеска. Торговые лавки и магазины часто представляли собой лишь видимую часть жилого дома, остальное – помещения, где обитала семья торговца, были укрыты от посторонних перегородкой или скрывалась за лестницей, ведущей на второй этаж. Со временем Рим перестраивался, и деревянные таберны сменялись каменными зданиями.

В особых кварталах торговая лавка совмещалась с мастерской ремесленника, который световой день сидел сам или с подсобниками за изготовлением изделий и тут же предлагал их к продаже. В таком месте к обычному уличному многоголосью добавлялись «производственные шумы» – перестук молотков, скрежет металла, шорох напильников и пилы или что-либо ещё специфичное профессиям, процветающим в таком торговом ряду.

Помимо одноэтажных жилых домов повсеместно встречались строения до шести этажей. Это инсулы, где можно было приобрести в наем квартиру или комнату, устроенных в них словно пчелиные соты. Для этого нужно было договориться с инсуларием – рабом, кто следил за состоянием дома и жильцами, собирал плату и отдавал её хозяину. В условиях перенаселённости Рима и огромного притока иногородних на заработки инсулы приносили большие доходы.

РЫНКИ. Сам Рим ничего не производил такого, чтобы торговать с другими странами, но многое завозил для собственного употребления, чем римляне отличались от других народов: Сицилия поставляла пшеницу, крупный рогатый скот, кожи, вино, шерсть, скульптуры, драгоценности, шафран, изделия из дерева;

Северная Африка – пшеницу и масло, также сильфий (приправа и лекарственное растение); Центральная Африка – диких животных для гладиаторских боёв; Эфиопия и Восточная Африка – слоновую кость, обезьян, панцири черепах, редкие виды мрамора, обсидиан, пряности и невольников; Западная Африка – смокву и оливу, масло, диких зверей, цитрон, древесину, красители, жемчуг и медь; Испания – хлеб, вино, мед, воск, рыбу мурену (из Гадеса), крупный рогатый скот, шерсть, золото, серебро, киноварь, пшеницу, парусину, пробку, лошадей, баранов, копчёную свиную грудинку, лучшие оливки и оливковое масло; Галлия – одежду, вино, пшеницу, строевой лес, овощи, скот, птицу, керамику, сыры; Британия – олово, свинец, серебро, кожи, пшеницу, скот, рабов, устриц, собак, жемчуг, товары из дерева; Германия – янтарь, рабов, шкуры; Придунайские страны – пшеницу, скот, железо, серебро, золото; Греция – орехи, шёлк, парусину, вино, масло, мёд, лес, мрамор, изумруды, лекарственные препараты, произведения искусства, благовония, алмазы, золото; Причерноморье – зерно, рыбу, шкуры, кожу, рабов; Малая Азия – ткани, шерсть, пергамент, вино, смокву, мёд, сыры, устриц, ковры, масло, древесину; Сирия – вино, особые сорта винограда, шёлк, парусину, стекло, яблоки, персики, сливы, смокву, финики, фундук, гранаты, орехи, нард, бальзам, тирский пурпур, ливанский кедр; Пальмира – текстиль, благовония, лекарства; Парфия и Персия – самоцветы, цветочные эссенции, сафьян, ковры, диких зверей, евнухов; Аравия – фимиам, камедь, алоэ, мирр, ладан, корицу, имбирь, драгоценные камни; Египет – зерно, бумагу, парусину, стекло, ювелирные изделия, гранит, базальт, алебастр, порфир.

К внушительному списку добавим ароматные «персидские яблоки» (персики) из Персии, абрикосы из Армении, вишню из Кераса в Понте, чернослив из Дамаска, отборных гусей из Бельгии. На Самосе для римских утех и пиров разводили павлинов, а на Мелосе – журавлей. Хиос поставлял устриц и рыбу скару из породы губанов – настолько изысканный деликатес, что Апулей сравнивал её с «мозгом Зевса». На Родосе ловили крупноячеистыми сетями всякую рыбу, поставляя её в свежем виде в римские дома, и даже осетров, а с греческой Халкидики рыбаки привозили огромных тунцов, рыбу краснобородку (барабульки) и барвену. С Причерноморья в рогожных мешках доставляли через опасные пучины солёную рыбу. Из Фригии везли кур и жирных куропаток, из загадочного Китая купцы привозили сказочной красоты шелка, также сырец, из которого потом на острове Кос ткали великолепные прозрачные ткани для римлянок. Индия посылала в Рим перец, нард, пряности, лекарственные травы, бесценную слоновую кость, черное дерево и сандаловое дерево, индиго, жемчуг, сардоникс, оникс, аметист, карбункул, алмазы, железные изделия, косметику (сырьё и составы), текстиль, тигров и даже слонов.

Римский историк Страбон утверждал, что ежегодно сто двадцать римских кораблей отправлялось в Индию за товарами, и столько же – на Цейлон, затрачивая на это более 100 000 000 сестерциев, в золотых слитках или монетах! Из Вавилонии доставляли чудесные ковры, пользовавшиеся у римлян огромной любовью и спросом, из Финикии ценную пурпурную краску и тонкое стекло, удобные египетские изделия из тонкого льна отличного качества и благовонный ладан. Весь этот гигантский потребительский поток товаров попадал в Рим, чтобы, распределившись по его рынкам, магазинам и лавкам, попасть в дома римлян.

Италия производила вина более пятидесяти сортов для собственных нужд. Римляне употребляли вина немало: есть данные, что жители Рима выпивали одиннадцать миллионов литров вина в год! Виноградные вина были настолько распространены, что даже рабам полагалось выдавать ежедневно столовое вино, по 0,6 литров на человека – правда, не наивысшего качества! Римский писатель Катон Старший в своем блестящем труде «О сельском хозяйстве» оставил нам оригинальный «рецепт» приготовления такого «вина для рабов и слуг». Он пишет:

«Влейте в бочку 10 амфор сладкого вина, две амфоры крепкого уксуса и столько же вина, вываренного на 2/3, с 50 амфорами пресной воды. Мешайте всё это палкой 3 раза в день в течение 5 дней. После этого прибавьте туда 64 бутыли (по ½ литра) старой отстоявшейся морской воды»…

Подсчитано специалистами, что римляне ежегодно употребляли до двухсот пятидесяти тысяч тонн зерна (это на пятьсот тысяч населения!). Поэтому количество хлебных складов в Риме было преобладающим, они строились вдоль Тибра. Зерно считалось стратегическим элементом продовольствия, обеспечивающим жизнедеятельность государства, и ещё важным инструментом политики, поскольку нехватка хлеба могла привести к голоду населения и, следовательно, к протестным проявлениям, народным бунтам.

С целью недопущения подобных явлений в Риме была создана аннона, названная так по имени богини урожая Анноны, изображавшейся с рогом изобилия в левой руке и колосьями в правой. Это был годовой запас зерна, масла, бобов и других основных видов питания, закупленных на средства казны и предназначавшихся для раздачи* беднейшим гражданам во времена дороговизны или продажи им по заниженным ценам. Раздача зерна происходила на городской площади, где должностные лица раздавали «пайки» со специальных возвышений, используя модий – небольшой бочонок стандартного размера с железным перекрестием, соединяющим четыре точки бортика, как гарантия официального объёма выданного зерна. По дням общественных праздников выдавалось и мясо. Но подобными льготами пользовались только римские граждане мужского пола, разумеется, признанные бедными, постоянно проживающие в Риме, а таковых насчитывалось около трети населения столицы – до ста пятидесяти тысяч семей!

***

В квартале Большого цирка между Палатином и Авентином расположились овощной рынок с храмами Юноны, Фортуны, Геркулеса и богини Матери. Здесь же есть Бычий рынок – раньше это место называлось «Коровье поле», – куда окрестные крестьяне приводили скот на продажу. Рынок находился на том самом месте, где в глубокой древности появилось первое людское поселение, близ брода через Тибр ниже по течению от острова, носящим имя речного бога Тиберина. Во время моровой язвы в 291 году на острове посреди Тибра римляне построили храм Эскулапа; он покоился на фундаменте из твёрдого туфа, на котором при низком уровне воды можно было рассмотреть изображение головы бога-лекаря, змею, обвившуюся вокруг жезла, и бычью голову. Позже на острове появились ещё два храма – Юпитера и Фавна. Из устья Тибра до Рима поднимались корабли с товарами, которые выгружались и хранились в портовых складах; здесь находилась таможня и хлебные амбары. С этого времени его жители контролировали торговые пути с севера на юг и обратно, что дало возможность Риму развиваться, а его гражданам – богатеть.

В республиканский период истории Рима, в котором жил Цицерон, Бычий рынок занимал огромную площадь, окруженную колоннадой с навесами под черепичной кровлей, прикрывающими торговцев и скот от жгучего летнего солнца. В центре рынка возвышалась большая бронзовая статуя быка – олицетворение плодовитости, мужской производительной силы и божественного происхождения: бык – любимец Юпитера, рёв быка символизирует гром, дождь и плодородие. Как и положено быть на скотном дворе, в воздухе витал нестерпимый запах навоза и крови (от разделанных туш животных), были слышны возбуждённые голоса торгов, выкрики и смех и конечно же мычание, блеянье, хрюканье, так как помимо быков здесь продавали других домашних животных и даже птицу.

В деревянных клетках содержались домашние кролики; они с любопытством высовывали сквозь прутья уморительные мордашки, подхватывая с пола затоптанные травинки или полусгнивший капустный листок. В паническом ужасе махали куцыми крыльями голенастые куры, связанные попарно за ноги, вознесённые для удобного их обзора на шесты. В других рядах торговали флегматичными овцами и козами, с козлятками и без них. В специально оборудованных лавках на железных крюках висели свежеразделанные туши, на широких досках-прилавках разложены мясные части – на любой кошель. Рои назойливых мух с громким жужжанием кружились и садились на приглянувшиеся им аппетитные куски – пировали без зазрения. От мух отмахивались, но ими не брезговали; римляне периодически болели инфекционными болезнями, но они не знали природу своих болезней, помимо объяснения, что это «божье наказание».

Местные охотники несли и везли на Бычий рынок свои трофеи. Вокруг обилие лесов – охота всегда удачная! На рынке изобилие убитых кабанов, зайцев, косуль и почти все видов птиц, пойманных ловчими сетями. А гурманы прямиком направлялись к прилавкам, уставленным керамическими сосудами. В них содержались небольшие зверьки, до двадцати сантиметров в длину; это сони, вроде белок, только без кисточек на округлых ушах, со шкуркой и хвостом приличной пушистости. Их называют ещё «крысобелка». Зверьки любят спелые фрукты и ягоды, в лесу питаются семенами и желудями, орехами и каштанами. Поэтому мясо сонь привлекло римлян; поначалу их поедали в период голода, но обычай прижился, и их поглощали даже патриции: «соня, фаршированная орехами» или «соня, сваренная в мёде» – чем не лакомство!

Другого такого обширного вместительного рынка как Бычий в Риме не было, хотя ещё другие рынки устраивались по римским кварталам. Но Масляный рынок выделялся среди всех остальных; здесь в основном торговали оливковым маслом. Рядом располагались длинные складские строения, где размещались огромные партии амфор с маслом, вином и зерном (амфора вмещала до семидесяти килограммов масла!), привозимых на торговых кораблях. Особенно популярно было оливковое масло, которое шло в пищу, в осветительные фонари и лампадарии. Оно входило в состав различных косметических снадобий и лекарств, находило применение при исполне/spanнии культов в религиозных обрядах.

Позади складов десятилетиями образовалась свалка внушительных размеров, целиком составленная из черепков разбитых вдребезги амфор из-под масла. Оказывается, амфоры, употреблённые однажды для перевозки оливкового масла, повторно не могли использоваться из-за того, что пористые стенки чуть ли не насквозь, пропитываются маслом, которое, когда прогоркнет, неприятно пахнет. Поэтому амфоры разбивали, а черепки выносили на свалку, где их присыпали негашеной известью, приглушая тошнотворный запах. Эта удивительная свалка, вместилище миллионов осколков, существует до сих пор, в итоге она кажется настоящей горой, и этому не стоит удивляться, так как, по сведениям историков, житель Рима потреблял в среднем более двадцати двух килограммов оливкового масла. Помножим эту цифру на полмиллиона населения республиканского Рима!

РЫНОК РАБОВ. Римляне ходили на рынки не только, чтобы купить для семьи продукты питания или предметы быта, или продать изделия собственного труда. В Риме существовали и невольнические рынки, где имелись деревянные возвышения, на которых выставлялся для торга человеческий товар: мужчины, женщины, дети. У каждого на шее висела табличка с указанием имени, его возраста, достоинств и некоторых телесных и нравственных недостатков, и откуда он родом, его происхождение.

Торговлей рабами занимались мангоны, люди с жестоким сердцем, алчные. Название «мангон» появилось якобы потому, что работорговец вёл за руку (manu agebat) связанных между собой невольников. Их привозили на кораблях в битком набитых для экономии трюмах или на открытой палубе, затем выставляли на торги обнажёнными. Продавец рабов не имел права скрывать недостатки своего «товара», хотя делал он это неохотно и не всегда честно. Обычно мангон не скупился на многословие, расхваливая рабов, за что в переносном смысле мангон означал «нечестного торговца, пытающегося придать плохому товару привлекательный вид». На невольников, за которые продавец не мог поручиться, он обязан был надеть особую шляпу, пилету.

Каждого невольника на рынок привела трагическая судьба, а когда находился покупатель, их страдания не заканчивались – они становились живым орудием рабского труда, покорным исполнителем воли хозяина. Кто попадал в богатый дом, его использовали в роли домашней прислуги или учителя для детей хозяина. Молодых девушек часто становились наложницами, а «после истечения срока годности» они переходили в низший разряд работниц при доме. И всё-таки у раба в богатом доме имелась надежда однажды получить свободу, с доброго согласия хозяина или за выкуп. А если раб попадал в торговую лавку или производственную мастерскую, он трудился здесь до конца жизни, пока не изнашивался его сильный организм.

Красивых женщин приобретали владельцы припортовых притонов, таверн и публичных домов для использования в сексуальном рабстве «до профнепригодности». Но самое худшее для раба было попасть в каменоломни, на рудниках или в сельском хозяйстве, в загородном имении богатого римлянина – работа световой день, жизнь впроголодь, до изнеможения и полного физического истощения. Убежать рабу от хозяина практически не было возможности, а если это случалось, таких клеймили, выжигая на лбу надпись «беглец» или «вор».

Римлянин не мог стать рабом у римлянина, если на это не было его добровольного согласия (долговое рабство) или судебное решение за преступление. Большая часть рабов попадала в Рим в результате военных действий римлян на территории других, варварских, народов. С этой целью за каждым военным отрядом следовали скупщики пленных. Часть рабы покупались работорговцами на рынках Восточной Европы, Азии или Африки. В рабство попадали дети, выброшенные из бедных семей в младенческом возрасте на улицу, где их подобрали «доброхоты», чтобы вырастить и воспитать рабами. Этим же промыслом занимались разбойники на дорогах и морские пираты, сделав своим промыслом похищение людей.

Иметь много рабов — у римлян признак зажиточности, к чему обязательно нужно было стремиться всю жизнь. Даже бедняцкие семьи выживали, имея одного или двух рабов, которых сдавали в «аренду» – в мастерскую, булочную или для общественных работ в городе. На скудную жизнь такого заработка хватало! В римских домах обычно обитала прислуга от пяти до двадцати рабов, хотя богачи владели рабами в количестве от трёхсот до пятисот в городе и двумя-тремя тысячами в своих поместьях за пределами Рима.

Существовала ещё доходная форма использования рабов. Для раба, «способного на все руки», хозяин приобретал производство – для изготовления оружия или мебели, красильню или пекарню, а уже этот раб, безусловно, заинтересованный в успехе «собственного» предприятия, трудился на совесть, не забывая приносить ежедневную дань хозяину. Жизнь такого раба складывалась гораздо лучше, чем у остальных категорий, поскольку он успевал зарабатывать и на себя, скапливая определенную сумму на свой выкуп, иногда, вместе с мастерской, к которой успел прикипеть, свыкнуться за свою долгую трудовую жизнь. И ничего, что на это уходили годы! Зато на старости бывший раб, вольноотпущенник, мог насладиться сладкой жизнью свободного человека, иногда роскошнее, чем у его бывшего хозяина!

Так называемые «государственные» рабы принадлежали городу. Они приобретались за счёт казны и работали в «общественных» местах: на уборке улиц, ассенизационных городских службах, в общественных термах, на государственных складах резервных запасов продовольствия, или же их использовали для устройства дорог, мостов и в рудниках, где они вскоре умирали от непосильного труда. Но образованной части рабов везло больше – они служили в государственных учреждениях секретарями, писцами, заведующими финансами. Они чаще, чем другие категории рабов, получали вольную со всеми правами римского гражданства.

ФОРУМ. Для римлян любая рыночная площадь означала forum – общее название места, на котором собирается много народа для суда и расправы, для торговли или же по какой-либо другой причине. Из всех форумов в римских городах избирался один, самый удобный и вместительный, который оказывался центром общественной, политической, судебной и торговой жизни города.

Вначале главный римский Форум в центре города представлял собой глинобитную площадку огромных размеров, где время от времени собирались люди: они обменивались новостями, обсуждали и решали государственные вопросы, а в остальные дни торговали здесь скотом, товарами первой необходимости и продуктами питания. С годами Форум застраивался, теснился новыми сооружениями, в итоге разбился на две равноценных части – собственно Форум как торжище, на западной стороне, и Комиций – на восточной, где проводились народные собрания. Ко времени, когда жил Цицерона на Комиции стало тесно, и тогда массовые мероприятия, сходы и собрания перенесли на Марсово поле, дав простор остальному Форуму.

Здесь собирались народные собрания, комиции, заседал сенат (Курия Гостилия), к зданию которого вела длинная каменная лестница, и проводились судебные процессы; хранилась казна и государственный архив. В пределах Форума строились почитаемые храмы и наиболее посещаемые торговые ряды и роскошные магазины; производились денежные и финансовые операции, шла оживленная биржевая игра. Для этого на северной стороне площади были воздвигнуты три арки, вокруг которых собирались менялы и ростовщики; здесь давались публичные игры и состязания – атлетические, мусические и поэтические, выставлялись напоказ и потеху римскому народу редкие произведения природы и искусства; через Φорму проезжали цари и полководцы-триумфаторы; сюда отцы приводили своих повзрослевших детей, чтобы показать обществу новых граждан, только что надевших toga virilis – тогу взрослого мужчину; здесь же знатные покойники получали последнее напутствие от ближайших родных, устраивались всенародные прощания с умершими царями и знаменитыми полководцами.

На Форум римляне приходили также, чтобы похвастаться своим богатством – показать одежду из дорогих тканей, золотые кольца на пальцах, восточные изящные носилки, паланкины, с инкрустацией золотом, серебром или слоновой кости. Знатных людей сопровождали секретари, телохранители, рабы, и чем больше было сопровождение, тем знатнее римлянин выглядел. Римляне назначали на Форуме деловые встречи, приходили, чтобы разузнать «свежие новости». Обсуждали абсолютно всё – политику правящей партии и новые налоги, кандидатов на занятие вакансий государственных должностей, сообщения с места военных действий, если таковые происходили. Люди узнавали о предстоящих городских празднествах, театральных спектаклях или перемалывали обычные сплетни. Надо лишь нам отметить, что этим занимались мужчины, когда как у женщин были свои домашние интересы.

На границе обеих частей – Форума и Комиция – возвышалась четырёхугольная кафедра для выступлений ораторов – каменное возвышение с перилами, украшенное носами отнятых у врагов кораблей – ростры. В центре Форума располагался небольшой «священный водоём Курция», огороженный каменной оградой, вблизи которого росли древняя смоковница, маслина и виноградная лоза – символы римского земледелия. На территории Форума устанавливались статуи военачальников и памятные столбы в честь исторических деятелей. Здесь находились трибуны для судей и «заведующего судебной частью» – претора. Каменные эстрады по краям служили для помещения в них зрителей, которые сходились сюда в дни судилищ в большом числе.

В непосредственном соседстве с Форумом помещались базилики – здания для судопроизводства. Базилика представляет собой продолговатый прямоугольник, разделенный на три части двумя параллельными рядами колонн или столбов, как некоторые из наших церквей. В 184 году консул Порций Катон Цензорий, отличавшийся непримиримой враждебностью к роскоши, особенно среди женщин, для нужд судопроизводства воздвигает на западной стороне Комиция крытую галерею — Порциеву базилику. В 179 году появились базилика Фульвия и Эмилия, а в 169 году — почти против, Семпрониева базилика. В 121 году выстраивается ещё одна базилика — Оптимия — между храмом Конкордии и темницей – открытая галерея для чужестранцев, послов, ожидавших приглашения войти в собрание сената.

Базилика служила в одно и то же время и зданием суда, и залом присутственных мест, и биржей, и местом для прогулки и разговоров со знакомыми. Она не имела, собственно, специального назначения и служила для самых разнообразных надобностей. В базилике творили суд, потому что здесь можно было найти убежище от солнца и дождя, но сюда являлись также и для болтовни, игры, прогулки; а в портиках, окружавших базилику, торговцы устраивали свои лавочки. Кровли базилики сверкали бронзовыми листами, внутри украшались статуями и золочёными трофеями; колонны и пол – мраморные. Над боковыми галереями устраивались хоры, на которых публика гуляла и могла наблюдать процессы.

В западном углу при Форуме существовало святилище Волкана. Древнеиталийские племена этрусков, затем римляне, особо чтили бога подземного царства Волкана* (от этрусского vulca – волк). Божество изображалось в виде огромного волка с широко раскрытой пастью, понуждая людей устрашающим видом к кровавым жертвоприношениям.

Это интересно:

Когда древние римляне формировали собственный пантеон богов, они примерялись к культуре местных аборигенов, и тогда греческий бог огня и подземных недр Гефест совместился с этрусским Волканом и стал римским Вулканом. Римляне стали отмечать 23 августа священный праздник Волконалии, устраивая кровавые жертвоприношения, в том числе человеческие. Он бог подземного пламени, бог подземного огня и грозящего извержения, покровитель кузнецов и ремесленников, в том числе, ювелирных дел мастеров. Позже праздники стали именоваться Вулканалиями, а человеческие жертвоприношения с успехом заменились гладиаторскими развлечениями. Предполагалось, что именно в этот день (обычно невероятно жаркий, когда начинаются губительные лесные пожары) римлянам следует начинать все важные дела.

Римляне особо почитали Януса Двуликого, которому на северной стороне Форума был устроен храм. У этого бога были триста шестьдесят пять пальцев, по числу дней в году, и два лица, смотрящие в противоположные стороны: вперёд и назад. Ему посвящались начало года, первый день каждого месяца и начало дня, на его праздник «благочестивые земледельцы, ради доброго предка, кладут начало всякому делу»… В эти дни вступали в должность новые магистраты, а в сенате появлялись новые члены. Янус почитался как покровитель дорог и путников, он научил предков римлян строить корабли, привил навыки обработки земли, обучил ремеслам и, главное, исчислению времени. «Лик Януса» был обращён одновременно в будущее и прошедшее, что служило причиной определить его как «божество дверей и ворот, входов и выходов. Двери в жилых домах римлян назывались «януа».

Это интересно:

Следует отметить, что двери-януа старались делать из дорогих пород дерева, иногда из меди, их отделывали золотом и слоновой костью, и отворялись они только вовнутрь – иначе закон запрещал. Храмовые же двери отворялись наружу. Но иногда какой-нибудь знатный римлянин «за особые заслуги перед народом» удостаивался чести навесить у себя дома дверь, открывающуюся наружу, на улицу. Но тогда его слуга обязан был стучать в дверь при выходе своего хозяина – чтобы не покалечить случайного прохожего.

При общении с богами имя Януса всегда называлось первым, а его голова была изображена на самой мелкой, ходовой римской монете – асс. Ворота храма, посвящённого Янусу Двуликому, в Риме закрывались только в мирное время, а если они открывались, «то мир словно выдувался сквозняком». Этому богу приносились жертвы в виде медовых пирогов, вина и плодов, но в начале года жрецы в его честь жертвовали белого быка. Люди в эти дни желали друг другу счастливой и беспечной жизни, дарили сладости с надеждой, чтобы весь наступивший год проходил под знаком «сладкого удовлетворения всех желаний»… Закон запрещал ссоры и раздоры с криком и шумом в пределах храма Януса – чтобы не омрачать его доброжелательности по отношению к людям: иначе он мог разгневаться и наслать дурной год.

На Форуме, выстроенном римскими царями, были ещё два небольших храма – Венеры Клоакины (Очистительницы) на северной стороне и Весты, богини семейного очага. В храме Весты горел священный огонь и хранился Палладий*, в цоколе размещался квадратный колодец, где хранились предметы культа богини. Рядом с храмом стояла Регия — присутственное место главного римского жреца, Великого понтифика (царя).

Это интересно:

Палладий – «небесный камень» с изображением, отдалённо напоминавшим женскую фигуру, примерно в один метр длиной, согласно мифу, упавший близ легендарной Трои. Это был «знак Зевса», обещавший тем самым благополучие людям. Палладий был найден троянским царём Илом и помещён в местном храме. Скульптурное изображение женщины на камне немного «подкорректировали», после чего верующие ясно увидели щит-эгиду на груди, копьё в правой руке и ткацкий станок в другой. Так, по их представлениям, выглядела Палладия – дочь речного бога Тритона, подруга Афины. Палладия вместе с ней упражнялась в боевом искусстве, когда богиня нечаянно убила её. Знаменитый «палладий», священный кумир, троянцы хранили как самую дорогую святыню, так как существовало предсказание, что Трою невозможно победить, пока палладий, охраняющий город, находился там. После падения Трои, по воле самих богов, палладий спас от похищения ахейцами Эней, сын троянского царя Приама; он увез его с собой в Италию, на новую родину, где священная реликвия после долгих скитаний оказалась, наконец, в Риме.

В это же историческое время место, где древнейшая римская улица Via sacra вступала на Форум, появляется первая в Риме триумфальная арка в честь консула Квинта Фабия, победителя аллоброгов в большой битве в Галии. Цицерон знал Фабия как блистательного оратора.

***

При первых римских царях жизни появился грандиозный подземный коллектор «Большая клоака», посредством которого осушились гнилые болотистые местности между Палатином и Капитолином, где впоследствии возникло место для народных собраний – Форум. В дальнейшем дождевые потоки, смывающие нечистоты с улиц, через систему приёмных воронко, колодцев и труб попадали в Клоаку, а оттуда – в Тибр и дальше в море. Первоначально длина Клоаки составляла восемьсот метров, по мере расширения города к нему пристраивались новые и новые коллекторы. Стены и своды сложены из двухметровых каменных глыб шириной до одного метра, а в устье Тибра диаметр коллектора составляет пять метров. По подземному каналу поначалу можно было проплыть на лодке, как сообщал Плиний, а в сухое время года проезжали возы с сеном! Подобные грандиозные сооружения проводились и по другим направлениям в Риме, хотя гораздо меньшие, так называемые «царские» водостоки – и они действуют поныне. Чистились клоаки регулярно, просто и оригинально: водопроводная вода из акведуков направлялась во всю мощь в клоаки, где смывала всё на своём пути.

ОДИН ДЕНЬ РИМЛЯНИНА. Жители Рима не сидели днями у себя дома, они охотно проводили это время, если не за работой, которая их не очень-то привлекала, то на улицах города и в публичных местах. Если в этот день не происходили представления в театре или Цирке, римляне выходили на прогулку. Они слонялись по улицам, останавливались на перекрестках, садились, когда чувствовали усталость, на скамьи и экседры на площадях – сидения в полукруглых нишах в портиках, где обычно беседовали. В жаркие дни сюда охотно приходили для полуденного отдыха, так как здесь было постоянно свежо и можно было спокойно беседовать. Рим буквально наводняли толпы праздных зевак.

Особенно народ любил посещать Марсово поле, где можно было послушать начинающих политиков, философов, поэтов и учёных мужей. Там же происходили важнейшие народные собрания. При римских царях поле, посвященное богу войны Марсу, предназначалось для военных сборов и тренировок молодых воинов. Со времени изгнания Тарквиниев здесь происходили и гражданские собрания, назначаемые в дни, определяемые жрецами-авгурами по полёту и крику птиц. Хотя многое в этом вопросе зависело от настроения и желания знати, сторону которой держали обычно жрецы.

Марсово поле представляло собой большую равнину, расположенную вне городской стены, между холмами и рекой Тибром. Там, где стоял древний алтарь бога войны Марса, происходили народные собрания - в недалёком прошлом, вооружённых людей, войска. Почётные места рядом с жертвенником занимали высшие должностные лица, наиболее почётные граждане, жрецы. Собрание открыалось после того, как на стене римской крепости взвивалось красное знамя, боевое знамя древнего Рима: вид его напоминал гражданам, что все они воины и могут, если это потребуется, сразу с собрания отправиться в поход. Но собрание началось жертвоприношением каким-либо животным, после чего, если «жертва угодна богам», председательствующий обращался к народу со словами: «Да будет наше собрание счастливо, успешно, благополучно и во благо всем!»

Когда говорил председатель, сообщая о предложении сената, например, начать Риму войну с каким-нибудь врагом или нет, народ слушал речь молча. Так издавна было принято. Последнее слово римского народа выражалось голосованием, а голосование – построением по центуриям, или сотням граждан, находящихся в одном из утверждённых законом имущественных сословий. Царь Сервий Туллий, желая поставить в зависимость от имущества граждан подати, военную службу и участие каждого в делах государства, по примеру легендарного афинского архонта Солона разделил граждан Рима на пять классов по имущественном цензу. Все эти пять классов назывались зажиточными, в противоположность пролетариям, и могли на случай войны самостоятельно вооружиться и принять участие в боевых действиях.

На время голосования граждане собирались в «свои» имущественные группы, каждый шёл к своей центурии. Каждая центурия имела один голос, независимо от того, сколько в ней было людей. Хотя центурия — сотня, но в одних было больше ста человек, а в других гораздо меньше. Когда на Марсов поле приходили не все, отговариваясь занятостью или болезнями, или это их вовсе не интересовало, решение оставалось за теми, кто пришёл на собрание.

Когда все построились, началось голосование. Оно происходило сразу в нескольких местах. Длинные вереницы граждан потянулись к особым, огороженным простым плетнём, местам – римляне называли их «овечьи закуты». В плетнях были проходы, к которым вели узенькие мостики, по которому мог пройти только один человек. На выходе стоял специальный контролёр, он спрашивал каждого проходящего об его мнении: начинать войну или нет? – и делал отметки на своей табличке. Таким образом, голосование происходило открыто. Проголосовавшие оставались в своём «овечьем закуте» до конца собрания – чтобы никто не голосовал дважды.

Когда контролёры, а за ними глашатаи объявили результат, председатель собрания прекращал голосование. Причём для этого не обязательно было ждать, чтобы проголосовали все присутствующие – поскольку численность граждан по классам была всегда известна, достаточно было получить большинство голосов, чтобы закрыть собрание, и тогда красное знамя с крепости убиралось.

После собрания народ не расходился, обмениваясь мнениями по только что принятому решению. Было много недовольных, но по этому поводу возмущаться громко не следовало, поскольку в таких случаях человек выступал против Рима и народа, что пахло изменой и наказанием. Провокаторы, государственные доносители, могли нарочно затеять опасный разговор. Поэтому люди благоразумные предпочитали хранить молчание, они давали волю языку лишь в обществе людей, среди которых они считали себя в безопасности. Народ быстро остывал в эмоциях и переходил на улицы и торговые форумы, где можно было прогуляться вдоль магазинов и лавок, поглазеть на диковинные варварские товары, посидеть в трактирах.

РАЗГОВОРАМИ СЫТ НЕ БУДЕШЬ. Из всех наслаждений, известных римлянам, возможно, самым большим было наслаждение приватными разговорами, приятной беседой. Общественные места, выстроенные в Риме, благоприятствовали этому: парки и сады, бани-термы, базилики и, в целом, Форум. Но когда римлянин проголодается, ему не до разговоров на пустой желудок. Но он всегда был готов продолжить разговор в народных пунктах питания типа «забегаловки» – в «термополиях», большей частью небольших заведениях, выходивших печью-прилавком на улицу. Блюда готовились и разогревались в чанах, встроенных в прилавок, а в углу устраивалась печь для выпекания лепешек и хлеба, которого помимо твердых галет и лепёшек существовало не меньше двух десятков разных видов: на оливковом масле, отрубяной, и тот, что ели, макая в вино.

Понятно, что в Риме, как и в любом античном городе, не все жители имели возможность приготовить для себя домашний хлеб. В основном они покупали его у городских разносчиков из частных пекарен, оборудованных механизмами и с достаточным количеством работающих, владельцы которых объединялись в профессиональные гильдии пекарей. Историк Плиний сообщает о памятнике, установленном в Риме в честь греческого пекаря Эврисана, который открыл первую городскую пекарню – до этого хлеб пекли только в семьях и в небольших количествах. Позднее Эврисан, сколотив немалое состояние на хлебном производстве, организовал ещё несколько пекарен в других римских городах. Ну, как тут не сказать: «Эллада спасла Рим от голода!»

Это интересно:

Хлеб научились выпекать поначалу в Греции (с V в. до н.э.), причём эллины знали, что пшеничные зёрна «подарили боги, когда спустились на землю». По этой причине аттические пекари окружили мистикой и тайными обрядами своё «секретное» ремесло, рисуя на хлебных печах голову ужасной Горгоны Медузы: чтобы никто из посторонних не осмелился открыть дверцы печи, ненароком не испортить хлебное тесто губительным сквозняком! Древние знали секрет изготовления «вечного» теста, которое было готово к выпечке в течение …года! Из дрожжевого теста выпекали разного рода кондитерские изделия, добавляя кусочки фруктов или пряности. По семейным торжествам выпекали «хлеб судьбы», украшенный орешками и жареными тыквенными семечками: в тесто прятали мелкую монетку, и кому она доставалась, носил её на груди как талисман, и тогда удача обязательно посещала счастливчика.

Посетители термополий обедали стоя или брали еду с собой, но были заведения с местами для сидения или даже своего рода с гостевыми номерами для ночлега или дневного отдыха. Но большинство посетителей привлекала больше возможность принимать пищу снаружи, усевшись на скамьи вдоль стен - так можно было не отвлекаться от наблюдения за жизнью города. Это создавало немалую помеху прохожим, зато служило неплохой рекламой для хозяина заведения.

Посетители таверны — мужчины и женщины – обычно рассаживались тесным кругом вокруг больших столов, а кто на ложах – отдельно. «Приличный» обед обходился посетителю в два асса (асс – монета ок. 22 гр. сер.). Среди разношерстной публики встречались рабы и вольноотпущенники, моряки, актёры и бродячие жрецы, было немало ремесленников, заскочивших сюда наскоро перекусить. Здесь же обязательно находились параситы – отбросы общества, для которых угоститься «на дармовщину» – единственная возможность своего существования. Тарелки и кубки подавали молодые служанки, они же не отказывались за небольшую плату «обслужить» любого мужчину, здесь же за тканевой загородкой или наверху в специальной спаленке. Хозяева не возражали!

Простые римляне питались в основном разными видами бобовых, варёными яйцами, оливками, овечьим или козьим сыром. Заказывалась жареная на решетке рыба, мясо на вертеле, фрукты… Вино подавали, разбавленное водой, горячее, с приправой из перца и ароматических добавок, смешанное с мёдом. В ходу был также ячменный суп, приготовленный с чищеным и толчёным ячменем в смеси с горохом, нутом и чечевицей. При приготовлении супов находилось применение оливкового масла, укропа, кориандра, фенхеля, листовой свеклы, мальвы, капусты, зеленого лука-порея. К блюдам подавали любимый простонародьем соус резкого вкуса гарум, приготовленный из… рыбьей требухи и всех частей, что обычно выбрасываются: всё солились и некоторое время настаивалось. Пользовались спросом всевозможные зелёные салаты, свежая капуста со специями (шафран, перец, имбирь, гвоздика, семена кунжута) и пряные травы (душица, шалфей, мята, можжевельник). А в сочетании с луком, чесноком, грецкими орехами, миндалем, сливами, фундуком блюда обретали неповторимый вкус и аромат. В качестве добавок к гарнирам использовались финики, изюм, гранаты, орешки сосны-пинии.

Кто желал поесть «слегка», заказывал бобы в стручках или сырую капусту, иные овощи – всё слегка приправленное кислым вином вместо масла. Кто не наедался, просили подать им печёные орехи, ячменную кашу и вареную свеклу – её пресный вкус сдабривался винным соусом с перцем, что служило отменной добавкой к основной еде. Потом ещё заказывал отварную баранью голову, кусок жареной свинины или сосиски из неё же, причём, сам наблюдал, как готовилось его блюдо – печь была ведь рядом, на виду у всех.

Почти во всех римских трактирах клиентам предлагали макчерони - прототип общеизвестных макаронных изделий. Секрет их приготовления римляне переняли у греческих крестьян, которые питались не богато, но сытно, и среди немногочисленных и довольно скромных блюд было особое блюдо макариа – варево из ячменной муки: по консистенции, то ли суп, то ли каша. Римлянам пришлась по вкусу эта неприхотливая еда, обратив внимание, что её можно хранить продолжительное время, предварительно подсушив на солнце. Так появились знаменитые итальянские макароны.

Несмотря на призывные рекламы, обещающие вкусную еду и хорошее вино, не все заведения народного питания соответствовали обещаниям. В общей массе они представляли собой грязные полуподвальные помещения – «удобства» на улице. Городские власти не следили за санитарным состоянием во всякого рода кабаках и трактирах, но существовал надзор полицейских-эдилов за соблюдением общественного порядка. К примеру, эти заведения должны были открываться с рассветом дня, закрываться на ночь, не оставляя у себя без нужды нетрезвых клиентов. Но такой распорядок разношерстной публикой постоянно нарушался, и тогда припозднившиеся посетители, чтобы их не оштрафовали, расходились поутру, крадучись.

Наряду с народными тавернами, трактирами и кабаками существовали более «приличные» общественные заведения, где готовили вкусные обеды на заказ и подавали кипяченое вино и хмельной мёд. Их охотно посещали горожане с достатком, хотя и здесь встречались и любители угоститься за чужой счёт: бродячие философы, говорливые риторики, софисты и непризнанные поэты. Помимо прочих блюд здесь предлагались особые свиные и говяжьи колбасы и диковинное консервированное мясо. Их готовили заранее в больших количествах и хранили здесь же в глубоком погребе, на льду, который не таял даже жарким летом.

Все необходимые продовольственные запасы находились в особом подсобном помещении. Овощи содержались в сосудах с маслом, и перед долгим хранением обычно их засыпали золой. Смоквы, айву и рябину заливали переваренным вином, а яйца перекладывались мелкой соломой или отрубями, предварительно их выдерживали несколько часов в толченой соли. Сосуды, в которых хранились продукты, были глиняные или стеклянные – в форме цилиндра, не очень больших размеров, а для сохранения в них многих съестных припасов применялись уксус или крепкий рассол. Без соли, которая у римлян стоит в особом ряду, многие бы продукты не подлежали хранению. Они переняли от египтян секреты консервирования скоропортящихся продуктов обезвоживанием солью, и ценили соль как приправу к пище. Распространено было также простое высушивание, вяление и хранение продуктов без доступа воздуха, мясо коптилось и засаливалось, хлеб подсушивался, рыбу и оливки солили в бочках, и прочее.

ЦИРЮЛЬНИ. Разве можно представить Форум и улицы тогдашнего Рима без цирюльни, или тонсорни, где разговорчивый брадобрей – тонсор – наведёт порядок на голове и прочих частях тела клиента? Цирюльня открыта с раннего утра, и уже в это время в ней толпится много народу. Но это не только очередь к мастеру причёски, но ещё и праздные люди, искавшие развлечений. Они перебрасываются шутками, обмениваются анекдотами и новостями, в первую очередь — сплетнями и слухами. В тонсорне шумно и даже весело от беззаботной болтовни хозяина. Он стрижёт волосы по моде, подправляет ногти на руках и ногах, приводит в порядок лица, заросшие бородой. В его руках большие бронзовые ножницы, какими стригут баранов и овец, и возможно, по этой причине стрижка получается «лесенкой». Но никто не ропщет – дело привычное!

Римляне в отличие от эллинов, хотя и были приверженцами эллинской культуры, внешним видом своим не хотели походить на них. Они не терпели никакой растительности на теле, кроме, как на голове, тщательно выбривали и выщипывали каждый волосок под мышками, на руках и на ногах. Красивым считали мужчину, кто красиво причесывался, употреблял хорошие дорогие духи, «напевал египетские или испанские песенки и умел красиво округлять свои руки, на которых выщипаны волосы»… Первым римлянином, осмелившимся нарушить традицию предков не брить бороду, считается Сципион Африканский, знатный полководец, решивший в 202 году в пользу Рима исход битвы с карфагенянами при Заме. Он ввёл новую греческую моду на «лицо»: к нему в дом стал приходить цирюльник брить бороду и стричь волосы. Общественное мнение этот поступок простило, как герою Второй Пунической войны, хотя многие осуждали за сотрясение национальных устоев, некоторые восхищались. Потом всё стало на место – брадобрейство в Риме прижилось и традиция «бритого лица» продержалась долго.

По поводу ликвидации растительности на лице римляне обращались к тонсору часто, ибо считалось, что бороды больше подходят варварам, грекам и философам. Брили острым лезвием, заточенным на каменном бруске, порезы и царапины с кровью — частые явления при такой тесноте и небрежности – залечивались накладыванием смеси паутины с оливковым маслом и уксусом. При бритье вместо пены применялось оливковое масло. Богачи сюда не ходят, так как пользуются услугами собственных брадобреев из рабов.

Римляне начинали бриться с сорокалетнего возраста, и делали это ежедневно, чтобы выглядеть моложе. Сбриванию первой бородки у юношей сопутствовал специальный обряд, «barbae depositio», который также пришел из Греции. В намеченный торжественный день, это обычно происходило в двадцатилетие юноши, цирюльник тщательно сбривал «пушок», чьи волосы затем приносили в жертву домашним богам, ларам. Затем усилиями цирюльника юноши до сорокалетнего возраста поддерживали свою растительность на лице в приличном состоянии, ухаживая, не сбривая, поскольку неухоженная борода считалась признаком траура. Бороды, причем вызывающе длинные, продолжали носить лишь философы.

Для обслуживания «волосатости» мужской части населения Рима существовали лавочки специалистов, выдергивающих особыми щипчиками «лишние» волосы. Там же в этих целях употребляли различные снадобья: кровь и мозг летучей мыши, смолу, желчь и пепел ежа, пемзу. Иногда ограничивались бритьем. В общественных банях-термах присутствовали особые служащие – их звали алапилами (от ala – подмышка + pilus – волос), или алапилятор (alapilator). Они за плату мастерски справлялись с любой растительностью на теле, хотя процедура была порою болезненной: клиенты кряхтели, но более всего, визжали. Когда такой алапилятор простаивал, он зазывал желающих, при этом непрерывно пронзительно визжал – будто свинью резали – пока к нему не обращались за услугой. Приступая к делу, мастер предоставлял возможность визжать уже своему клиенту.

ПРАЧЕЧНЫЕ. Римляне, по известным причинам не располагавшие домашними условиями для стирки белья и одежды, были вынуждены сдавать её в прачечные – фуллоники, представлявшие собой даже не помещения, а загороженные места уличного пространства, где были установлены печи с чанами для горячей воды и белья. Рабы ловко погружали в чаны туники, тоги, простыни в ёмкости, наполненные водой, смешанной с содой, глиной либо… ослиной или человеческой мочой! На углу многих улиц можно было увидеть большие амфоры с отверстием в боку, в которые прохожие справляют малую нужду. В определенный час рабы сливают мочу, которую затем используют в прачечных. Представим теперь жуткую вонь в летний зной, которую ощущали рабы, когда часами возились со стиркой, «мариновали» в ёмкостях с мочой… После того, как одежду хорошо прополоскали в воде и обработали сукновальной глиной, чтобы придать большую плотность, можно было выкручивать и развешивать для просушки на верёвках, перегораживая улицы. После этого одежду разглаживали специальными каменными валиками-прессами.

После стирки белые ткани натягивались на каркас из деревянных арок в форме купола. Получившимся куполом накрывали жаровню, где разогревалась сера – происходило окуривание серой, что давало прекрасный белый цвет. Затем бельё разносилось рабами по домам клиентов.

КТО-КТО В РИМСКОМ ДОМЕ ЖИВЁТ? К вечеру люди постепенно исчезали с улиц, город готовился ко сну, затихал. С заходом солнца Рим погружался в тишину и во тьму: на улицах освещение отсутствовало, лишь редкие масляные лампы возле трактиров или публичных домов призывно горели в ожидании припозднившихся клиентов. С появлением темноты по улицам неспешно проходили воины караульной службы, приглядываясь к запоздалым пьяницам. Грабители и наёмные убийцы, тенями вышедшие «на дело», увидев стражников, прятались в проулках: сегодня не все римляне доберутся живыми до дому…

Под стенами домов и оград копошатся, укладываясь ко сну, сотни бездомных и бродяг, мелкие воришки и проститутки, не имеющие постоянного пристанища. Им бы переспать ночь, да поутру – снова добывать себе пропитание. Это люди прибыли в Рим в разные годы из разных италийских городов и даже стран, но у всех безрадостные судьбы и, скорее всего, один печальный конец. Но они буквально заполонили город, привнеся свой язык и обычаи, их чаще всего можно встретить на рынках и тесных улицах, где они крали или попрошайничали, а женщины предлагали себя морякам и подвыпившим прохожим. Их можно было нанять для убийства недругов или в качестве лжесвидетелей на судебном процессе.

Некоторым из них везло, и они, подзаработав нечестным путём, арендовали или покупали мало-мальски пригодное жильё, что вызывало бурный рост нелегального строительства огромных домов барачного типа. Как следствие, в Риме повышалась опасность пожаров и обрушений домов с многочисленными жертвами. В таких кварталах существовала немыслимая грязь, людям приходилось ходить по мусору до гнилым овощам и нечистотам.

И всё же было немало римлян, которые благополучно проживали в собственных домах. Римлянин с достатком занимал с семьёй отдельный дом. Менее зажиточные арендовали дома в инсуле, а бедные ютились в мансардах на верхних этажах или под крышей, где летом было невыносимо жарко, во время непогоды через прохудившуюся крышу проливался дождь, зимой было зябко, сыро и холодно – печи не полагались (пожароопасно), да и дрова были слишком дорогие. В отдельные комнаты постояльцы могли проникать по наружным лестницам, прямо с улицы.

Вот описание дома, в котором обитал не очень богатый, но и не бедный римлянин.

Перед домом находился вестибул, или преддверие, с трех сторон окруженное зданием. Входные двери украшали резьбой или даже инкрустацией слоновой костью. В отличие от общественных зданий, где двери открывались наружу, в жилых домах они открывались вовнутрь. Сразу за наружной дверью находилась передняя, остий, где в углу ютился раб-привратник со сторожевой собакой. Действительно, воры и попрошайки сильно донимали, поэтому хозяевам приходилось быть всегда настороже. В качестве своеобразного оберега на полу передней комнаты выкладывали мозаичное изображение грозного пса и надпись «Осторожно, собака».

За остием следовал атрий (от ater – закопченный) – зал с отверстием в потолке, куда уходил дыма от очага, где собиралась вся семья в случае надобности. Значение атрия в римском доме трудно преувеличить: в нём располагался очаг и хранилище слепков с лица умерших предков и ларов, семейных покровителей, здесь принимали гостей и клиентов хозяина дома, в атрии сидела хозяйка, давая поручения служанкам и рабам, и часто находилось брачное ложе супругов и казна хозяина. Когда умирал кто-нибудь из членов семьи, тело покойного выставляли в атрии.

За атрием следовал таблиний, деловой кабинет хозяина с семейным архивом, потом – фавций (коридор), ведущий во внутренний двор – каведий или перистиль – двор с колоннадой. Часто перистиль представлял собой просторный внутренний сад, окружённый великолепной колоннадой из дерева, кирпича или камня. Посредине двора имплювий – бассейн, окружённый яркими цветочными клумбами или зелеными газонами из дернованной травы. В утренний час в перистиле находиться было особенно приятно от разнообразия ароматов, источаемых высаженными в саду декоративными, пряными и лекарственными растениями. Особенно, когда поверхность воды в бассейне отражается лазурное небо с облаками, а там плавают цветы, оставшиеся от убранства пира, состоявшегося в этом доме накануне вечером.

Пространство между колоннами атрия перекрывали, в крыше оставляли отверстие для стока дождевой воды, которая текла во внутренний бассейн с фонтаном, «где обитало божество под именем Фонт». Римляне почитали Фонта, покровителя водных источников, фонтанов и бьющих из-под земли родников; в его честь на римских улицах ежегодно устраивались веселые и, конечно же, «мокрые» Фонтиналии. В домах повсеместно использовалась дождевая вода, которая отводилась в подземный резервуар. С некоторых пор и по достатку хозяина вода приходит в дом из акведуков.

Вокруг атрия и перистиля располагались другие помещения – кладовые, кухня и семейная мельница, где готовили муку для выпечки, также баня, спальни-кубикулы, гостевые комнаты и столовые, триклинии, – в зависимости от материального достатка хозяина. В иных домах имелись даже библиотеки и пинакотека – картинная галерея. Жилые комнаты рабов располагались или в отдалении, в задних комнатах, или на верхнем этаже. Если дом строился в два этажа и более, размещаемые на них помещения имели второстепенное назначение – кладовые и спальни. Туда вели крутые и неудобные лестницы.

Крыши в домах римлян достойны описания. Обычно крыша делалась плоской, и там удобно было разводить цветочные клумбы, даже маленькие сады и виноградники. Такие крыши называли соляриями.

Заводить собственный сад для любого знатного римлянина означало иметь общественное лицо. Сады были в основном городские и принадлежали конкретным богачам, а домашних садов, в нашем понимании, у римлян не было, если не считать глубокой древности. В центре росло старое дерево, связаннее с преданиями семейства, по обыкновению, лавр, оно осеняло это уютное место, украшенное яркими цветами. Рядом пышно расцветали миртовые кустарники, распространяя благоухание, на легком ветру шелестели листьями разлапистые платаны, белоствольные сосны, пинии, и лотосовые деревья. Это прохладное место было святилищем семейства. Зимой теплолюбивые растения пересаживали в утепленные оранжереи, потому даже в холодное время года богатые римляне имели на столах виноград, дыни и огурцы. Нередко по саду разгуливают настоящие фазаны, голуби или павлины.

Полы в домах римлян обычно устраивались глинобитные с примесью вулканической или керамической крошки. Поверх настилались мраморные плиты, уложенные в определенном геометрическом порядке, с узорами; в моде были мозаичные полы, выложенные художественными картинами. Но это было уже высокое искусство и стоило дорого. Деревянные полы не применялись, тоже из-за дороговизны.

Стены белили, используя свободные пространства для орнаментальной живописи, или же делались фрески немалой художественной ценности. Повсюду картины на мифологические сюжеты, воображаемые пейзажи или геометрические узоры. Цвета все насыщенные: лазоревый, красный, охристо-желтый. Позднее стены стали облицовывать мраморными плитами, но это было доступно только богачам. Фриз и цоколь обычно отделяли от основной поверхности темным цветом. Сюжеты для живописных картин и фресок были самые разнообразные: историческая и героическая тематика, мифология, бытовые сценки и охота, пейзажи.

Потолки имели вид пересекаемых балок с промежутками в виде утопленных кессонов. Часто их расписывали как живописные картины или просто красками с позолотой.

Отапливались такие дома древним способом – очагом или переносными жаровнями и печками, дым от которых уходил через отверстие в крыше или дверной проем – дымовые трубы отсутствовали. Но на севере Италии комнаты обогревались весьма оригинальным способом: в цокольном этаже устраивалась печь, тепло от которой проходило по трубам, вмурованным в полах жилого этажа и стенам. Современные строители успешно применяют такой метод.

После такой экскурсии будет полезен вывод. С точки зрения архитектуры, внешний вид жилых домов в республиканском Риме признается невыразительным; возможно, из-за тесноты улиц и хаотичной застройки. Но внутреннее устройство дома и убранство позволяет судить о том, что римляне знали, что такое удобство и роскошь. А богачи, прежде всего, хотели производить на посетителей и гостей ошеломляющее впечатление, но представляли себе свой дом как маленькую крепость – без окон и балконов – где прочная наружная стена из камня ограждает дом от возможной агрессии внешнего мира.

АКВЕДУКИ. Бесперебойная подача воды в город обеспечивалась системой серьёзных гидротехнических сооружений типа акведуков (лат. aquae ductus – водоток). Акведук представлял собой систему мостов-переходов (через реки, дороги, ущелья), каменных или бетонных водонесущих каналов и лотков или труб, являющихся частью огромной водопроводной системы – из мест накопления в населенный пункт. Если эллины прокладывали свои водоводы в тоннелях или под землей, то римляне, строили акведуки, вызывающие восхищение современных строителей.

Начиная с IV века до н.э. внезапно разросшийся Рим ощутил острую нехватку питьевой воды, и тогда было решено подавать воду из природных источников (реки, озера, родники) вне города. Для этого понадобилось строить гигантские водоводные сооружения. В Риме создается девятнадцать крупных систем акведуков, большей часть арочных, и уже в то время, когда здесь жил Цицерона, практически была решена проблема питьевого водопользования. Одновременно вода подавалась в объёме до полумиллиона кубометров ежедневно! На всех площадях и перекрестках дорог действовали фонтаны и восемьсот бассейнов с правом бесплатного пользования гражданами. В 312 году появился первый акведук «Аква Аппия» длиной семнадцать километров, водопровод Марция длиной девяносто километров римляне построили во II веке до н.э., одиннадцать километров проходило через ущелья по каменным аркам! При жизни Цицерона появился акведук Вирго, в семьдесят километров. Наиболее любимым водоводным сооружением у римлян был «Aqua Virgo» («Девственная влага»), который питал общественную купальню на Марсовом поле, где происходили гимнастические состязания и воинские упражнения.

В подобных водопроводных системах римляне часто заменяли дорогостоящие арочные акведуки из камня более дешевыми сифонами из свинцовых труб. Причем все римские акведуки проектировались таким образом, что при малом уровне в накопительных емкостях вода через систему хитроумных распределителей поступала для общественных потребностей; при более высоком уровне система позволяла пользоваться городскими купальнями и лишь при высоком уровне подавалась частным потребителям.

Следует отличать слово «акведук» от «акведукт» с аналогичным правописанием – aquae ductus, или «вести воду». Это римское право, дававшее хозяину земли разрешительную возможность проводить к себе воду из источника через чужие земли.

ТЕЛО ОТ ИЗЛИШНИХ УПРАЖНЕНИЙ УСТАЁТ –

УМ ЖЕ ОТ УПРАЖНЕНИЯ УКРЕПЛЯЕТСЯ

В Риме, как и в провинциальных городах Республики, существовали частные общеобразовательные школы, обучавшие детей, мальчиков и девочек, из обычных семей. Открыть такого рода заведение для желающих не представляло особых забот, поскольку не обременялось никакими формальностями: государство не вмешивалось, ни в учебный процесс, ни даже в виде контроля или поощрения. Каждый римлянин, часто это был вольноотпущенник, или гражданин иного города, возможно, из Греции, кто считал себя достаточно грамотным, чтобы сделаться школьным учителем, нанимал помещение с весьма простым набором мебели – столы да скамьи, а потом набирал учеников. Но занятия проходили и на открытом воздухе, когда учитель уводил свой «класс» куда-нибудь за город, в рощу или на пастбище, в предместье, или даже усаживался на перекрестке дорого, на откосе рва, где начиналось чтение. В подобных школах обучали читать, писать и считать, что было достаточно для детей из семей, принадлежащих обыкновенно к низшему классу общества. В процессе обучения допускалось «рукоприкладство» учителя: нерадивых или непонятливых учеников ожидала розга, для острастки, а не для боли… Римляне не выказывали к «уличным» учителям начальных классов особого уважения. Им платили родители учеников, но заработки были столь скудны, что учителю приходилось, чтобы свести концы с концами, подрабатывать ещё чем-либо.

Читать учились по складам, как и в другие времена у многих народов мира: сначала выучивались отдельные буквы, их складывали по слогам, а затем составлялись целые слова и, наконец, связные предложения. Для письма употреблялись навощенные дощечки и заостренная палочка (стиль), которой выцарапывались буквы, слова и предложения: сначала водили руку ребенка, или же учитель изображал начертания, чтобы ученик занялся бы обычным копированием. А счёту дети римлян учились «на слух», громко и нараспев, запоминая примеры, считали по пальцам и на счётах, затем производили арифметические действия на дощечках. К этому прибавлялось запоминание некоторых философских текстов и нравственных изречений, после чего первоначальное обучение считалось завершённым. Освоив начальную грамоту и счёт, дети могли работать: детский труд в римском обществе по закону не преследовался.

Образование детей обеспеченных римлян представляло собой домашнее обучение наёмными учителями, неразрывно связанное с воспитательным процессом ребенка. Если даже у ребенка не было отца, то всегда находилось какое-нибудь почтенное лицо зрелого возраста, которое его воспитывало и направляло. В семействах богатых римлян обучение приглашались учителя из греков или это поручалось грамотному рабу-педагогу (paedagogus). Помимо основных навыков чтения, письма и счёта педагог зачитывал ученикам отрывки из основных законов, которые приходилось зазубривать, распевая в такт. Цицерону в детстве пришлось по этому методу заучивать наизусть древние законы «Двенадцати таблиц», знание которых считалось обязательным для каждого римлянина.

Это интересно:

Главное отличие римского обучения – то, что тогда было принято читать вслух, даже если ты один. В лучшем случае человек шептал, шевеля губами. А чтение «про себя» появилось гораздо позже, лишь в монастырях, чтобы «впустить в себя» священный текст и не мешать другим молящимся.

Юные римляне из семей родственников или близких друзей воспитывались и обучались небольшими группами в доме у какого-нибудь образованного римлянина или в частной школе заезжей знаменитости, в основном, из Греции. Но такой вид образования появился не сразу. В 250 году римский консул Марк Ливий Салинатор, определив, что один из его домашних рабов обладает незаурядным умом и грамотой, поручил ему воспитание своего малолетнего сына. Раб отлично справился с заданием, сделал из воспитанника «человека», за что ему была дарована желанная свобода. Раба звали Андроник из Тарента, грек по национальности. После этого случая раб получил вольную, прибавив к своему имени имя хозяина – Ливий. Будучи свободным Андроник Ливий в 240 году написал первую латинскую драму, по греческому образцу, заказанную ему к очередным Римским играм (наподобие Олимпийских игр в Греции). Ставший известным Андроник перевёл с греческого «Одиссею» Гомера, для чтения римлян, засеяв эллинским зерном восприимчивую латинскую почву. С тех пор римские аристократы завели моду брать в наставники своим отпрыскам образованных греческих рабов.

Это было нетрудно сделать, поскольку с завоеванием Греции и всего эллинского мира в Рим текли целые реки рабов, среди которых было немало философов, риторов, учёных и поэтов. Благодарные римские родители часто отпускали их на волю, и тогда на римских улицах открывались частные греческие школы, в которых наглядно проявлялась самая передовая система общеобразовательного учреждения. Под началом греческих наставников молодые римляне в них быстро научались чтению, грамоте и счёту, как на латинском, так и на греческом языках. А греческий язык настолько вошёл в моду, что римские аристократы, случалось, на собственном языке, латыни, объяснялись хуже и были вынуждены переходить на греческий, которым владели в совершенстве.

Достигнув зрелости и определённых успехов в освоении науками, при желании и материальных возможностях римская молодёжь продолжала обучение в Греции, где каждый по своему усмотрению получал умственное и духовное развитие в платных заведениях высшего уровня: школах искусств, философских школах, школах права. Это были Платоновская Академия, Лицей Аристотеля в Афинах и не менее известная в античном мире Коринфская школа искусств, и аналогичная школа на Самосе – «Пифагорейская школа», и школа-«Сад Эпикура». К ним же относились учебные заведения мирового античного уровня в Александрии Египетской, Пергаме и на Родосе, оказывающие заметное влияние на различные философские течения. Всё было предоставлено к услугам пытливых богатых учеников из Рима!

Через домашних и школьных учителей греческая культура настолько глубоко проникла в римское общество, что теперь ни один богатый дом, ни одна вилла или загородное имение не обходилось без оформления скульптурными изображениями греческих героев и богов, без греческого театра и без личной библиотеки с бесценными греческими рукописями. Рим становился частью огромной эллинистической цивилизации, о чём Цицерон позже не преминул отметить: «Из Греции в Рим впадает не ручеёк, но бурный поток культуры и учёности»…

***

У Гельвии, матери Цицерона, была сестра, которая вышла замуж за Гая Визеллия Акулеона, знатока римского права; Цицерон называет Акулеона человеком тонкого ума, хорошо знающим гражданское право; он был близок к знаменитому оратору Луцию Лицинию Крассу. В двадцать один год Красс выступил в суде против влиятельного сенатора Гая Папирия Карбона, который вовсе не ожидал столь страстного юношеского напора и меткого остроумия обвинительной речи своего противника. После процесса Папирий покончил с собой. Поэтому юный Марк Цицерон был счастлив, когда узнал, что Красс, которому исполнилось сорок восемь лет, согласился вместе с детьми Акулеона учить его и младшего брата Квинта.

Через много лет Цицерон оценил, насколько благоволила ему судьба, когда свела его с этим замечательным оратором, научившим «не только силе, но и изящной словесности». Для молодых людей, мечтавших о карьере судебного адвоката, Красс служил примером подражания; под его влиянием Цицерон научился тщательно изучать греческие образцы ораторского искусства, развил в себе природное дарование, придал ещё больше силы своему слову. Художественность мышления, душевное спокойствие, хорошая дикция, перенятые от Красса, давали Цицерону большое преимущество перед другими ораторами, о чём сообщал в сочинении «Об ораторе».

Хорошим здоровьем юный Марк не обладал, сам об этом говорил: «Я отличался крайней худобой и слабостью, шея длинная и тонкая, телосложение из тех, что стоит лишь переутомиться и помереть недолго». Зато богатые умственные дарования обнаружились ещё в начальной школе, в большей степени, великолепная память. Впоследствии он об этом скажет:

«Наша память – сокровищница всех познаний. Ведь, само собой разумеется, что если наши мысли и слова, найденные и обдуманные, не будут поручены ей на хранение, то все достоинства оратора, как бы они ни были блестящи, пропадут даром».

Занятия происходили в доме Красса, в специально выделенной для этого комнате, украшенной барельефами со сценами из гомеровских поэм. На стене висела большое мозаичное панно с изображением «карты мира», как её представляли римляне – Рим в центре этого мира. Единственное окно в комнате было завешено тканью, сквозь которую ничего не проглядывалось, что делалось во дворе – чтобы ученики не отвлекались от занятий!

Цицерону с товарищами, достигшими двенадцать и тринадцать лет, необходимо было пройти «курс грамматика», чтобы через три года уже вступить в школу ритора. Главным в грамматике было чтение и толкование поэтов, письменные и устные упражнения в греческом и латинском языках. Преподавание велось сначала по-латыни, но при этом происходило знакомство с произведениями греческой литературы, по переводам грека Ливия Андроника, знаменитейшего римского поэта Плавта и сочинителя комедий Публия Теренция. Но, по мере того как Марк осваивал греческий язык, он стал сам читать греческих авторов в подлиннике. К шестнадцати годам Цицерон свободно читал по-гречески и многое знал наизусть из произведений Гомера, немного Гесиода, Менандра, басни Эзопа, избранные места из лириков; по-латыни — «Одиссею» Ливия Андроника, «Анналы» Квинта Энния, «Пуническую войну» Гнея Невия, трагедии Пакувия Нинния, а также произведения Акция, Афрания, Цецилия, Плавта и Теренция. Причём греческий язык Цицерон изучал вместе с другими учениками раньше латинского. Предметами преподавания были: грамматика, метрика, чтение, комментарий и критика текста и литература в собственном смысле

Занятия проводил грек-грамматик, вольноотпущенник Красса; большую часть времени он говорил сам, мало спрашивал учеников и редко предоставлял им слово. Но ученики, сидя на скамейках, обязаны были делать заметки, стараясь записать как можно более, чтобы потом на досуге прочитать кругом исписанные таблички. Учитель обязательно давал задания для самостоятельной работы:: письменные упражнения, переложение стихов в прозу, развитие какого-нибудь вывода, морали, из произведения, составление маленького рассказа на мифологическую или поэтическую тему.

Преподаватель начинает занятия с разбора поэтических текстов древних авторов; при этом он должен касался прочих тем из области астрономии, музыкальной метрики, математики, географии и прочим наукам, приобщая, таким образом, учеников к знаниям общей культуры.

О способностях к наукам юного Марка Цицерона ходили легенды. Как сообщает Плутарх: «… достигнув возраста, в котором надлежало учиться, он блеснул великими дарованиями и прославился среди детей до того, что родители их приходили в училище, дабы видеть своими глазами Цицерона и удостовериться в скорости, с которой он выучивал уроки, и в разуме, которым он отличался. Грубейшие же из них бранили своих детей за то, что они на улицах ставили Цицерона посреди себя для изъявления ему своего уважения».

Мальчик свободно овладел греческим языком, что позволяло ему «напрямую» учиться у греческих преподавателей. Склонный перенимать всякое знание, он не пренебрегал никаким родом занятий, проявил себя и в стихосложении. Известно его детское сочинение «Главк Понтийский» (не сохраненное), представляющее собой мифологическую поэму о рыбаке, который поев некой травы, бросился в море и превратился в божество.

С возрастом привязанность к поэзии не угасла: в восемнадцать лет Цицерон перевёл на латинский язык, стихами, дидактическое (К дидактическим относятся стихи, которые написаны или подобраны для применения в процессе обучения и содержат учебную информацию) стихотворение греческого поэта Арата из Сол «Явления», представляющее собой описание явлений звёздного неба – расположения звёзд и созвездий на небе, времён их восхода и захода и т.п. Позже Цицерон сочинил героическую поэму о полководце Гае Марии, одобренную в римском обществе знатоками лиетратуры и политиками, и поэму о своём консульстве (все произведения утеряны).

Большое влияние на Марка оказал Авл Луциний Архий, греческий поэт из Антиохии (Сирия), прививший вкус к изящной литературе и поэзии. Учитель и ученик стали друзьями; в 61 году Цицерон защищал в суде право Архия на римское гражданство, когда государственным обвинителем выступал родной брат Квинт, занимавший должность претора. Речь старшего брата убедила Квинта вынести решение в пользу Архия.

В шестнадцать лет Цицерон начал подготовку к публичной карьере судебного оратора, осваивая риторику – правила красноречия. Он выполнял письменные и устные задания, произносил перед товарищами нечто вроде обвинительной речи против какого-нибудь преступления или порока. Очень часто ученики составляли вымышленные речи какого-нибудь знаменитого человека, героя или даже бога на определенную тему; например, Юпитер, упрекающий солнце, зачем оно уступило свою колесницу Фаэтону, или речь Медеи о принесении в жертву своих детей. Присутствующий на занятиях Красс делал при этом свои замечания, касающиеся столько же произношения, позы, жестов оратора, сколько и внутреннего смысла и стиля его речи. Рвение учеников подстрекалось маленькими триумфами, которые устраивались молодому оратору его снисходительными товарищами, мечтавшими и сами получить когда-нибудь одобрительные рукоплескания, а также тщеславными родителями, которые присутствовали при этих «состязаниях» и даже приводили с собой своих друзей. Цицерона не раз провозглашали на этих домашних турнирах великим оратором!

Но его больше привлекал упражнения, когда ему приходилось вступать в спор с другим учеником, защищавшим противоположные точки зрения, или контрверсия (controversiae). Эта практика заложила основы для его дальнейших успешных выступлений в суде.

Нельзя не отметить того факта, что занятия риторикой, особенно по греческим канонам, не приветствовались в суровом нравами республиканском Риме. Приверженцы старинной системы воспитания мирились кое-как с тем, что воспитанием и образованием их детей занимаются преподаватели греческого происхождения. Но представители власти в то же время видели, насколько глубоко проникают в культуру и быт римлян «всё греческое», и что уже новое поколение молодых римлян становятся проповедниками новых идей и применяют их к латинскому языку и литературе. Последовал ряд эдиктов цензоров, воспрещающих деятельность риторических школ. Безрезультатно!

Греческая риторика вошла в обиход римских ораторов, в чём оказался необыкновенно силён Марк Туллий Цицерон. Остальными специальными науками – естественными и математическими – он не увлекался и не стремился овладеть, а занятия живописью, скульптурой, музыкой, танцами и вовсе пренебрегал, поскольку это всё были – «позорные искусства» в воспитание детей богатых римлян. Взрослый гражданин должен был всегда сохранять благородную осанку, поэтому не допускалась даже мысль об обучении танцами. Что касается физических упражнений, то ими далеко не пренебрегали и занимались постоянно, но не с целью развития суетной красоты тела, а для здоровья и в интересах военного искусства. Марсово поле было обычным местом забав римской молодежи; кроме того, были и закрытые палестры для детей. Самыми обыкновенными видами развлечений были: бег, плавание, прыганье, игра в палки, в диск и в серсо.

***

Цицерону исполнилось семнадцать лет (90 г. до н.э.) – возраст, когда заканчивалось отрочество (pueritia). В ознаменование важного события подростку вручалась верхняя одежда взрослого римлянина – тога (toga pura), или «тога зрелости» (тога, кусок материи, – верхнее мужское платье римского гражданина, накидывалось поверх туники). Он становился «кандидатом» в мужчины, чтобы в двадцать лет стать воином, готовым к защите отечества.

Это интересно:

Римлянин назывался «молодым человеком» до сорока шести лет, после чего он становился «преклонновозрастный» – до шестидесяти лет, и только затем наступала уважаемая «старость» – senectus.

После того как молодой человек из богатой и знатной семьи заканчивал «среднеобразовательное» обучение и надевал тогу взрослого, он продолжал своё образование за границей: в Афинах, на Родосе, Митилене, Пергаме или Александрии, где существовали знаменитые научно-философские центры, куда юношей привлекала слава их руководителей. Увы, имущественное положение Цицерона-отца не позволяла сыну пополнить таким образом свои знания, и он занялся самообразованием. Он уже понимал, что популярности в обществе можно было добиться, выступая в громком судебном процессе обвинителем или защитником. В таком виде имелась возможность излагать свои взгляды, обратить на себя внимание сограждан, своих будущих избирателей. Для этого он с величайшим рвением предавался изучению римского права, посещая лекции известных государственных деятелей, таких, как Квинт Муций Сцевола Авгур, бывший наместник Азии, консул; также сына двоюродного брата, тоже Квинта Муция Сцеволы, людей честных и бескорыстных. Много лет спустя Цицерон, назначенный правителем Азии, считал их образцом для подражания.

На занятиях по римскому праву он познакомился со сверстниками, включая Тита Помпония Аттика, с которым дружил потом всю жизнь (сохранилось более двухсот писем Цицерона к нему). Позже, когда Аттик получил богатое наследство, он помогал деньгами, а когда Цицерон надумал обустроить виллу в Тускуле, присылал элементы отделки или давал полезные советы. Цицерон просил в письме к Аттику в Грецию:

«…Отправляй, пожалуйста, мне в возможно большем числе и возможно скорее и гермы, и статуи, и прочее, что покажется тебе достойным и того места, и моего усердия, и твоего тонкого вкуса, особенно же то, что ты сочтешь подходящим для гимнасия и ксиста».

Цицерон также заказывал Аттику покупать в Греции некоторые книги для библиотеки в новой Тускульской усадьбе. Если Цицерону требовались денежные займы, крупные суммы, от которых не отказывался даже в лучшие годы адвокатской деятельности, друг Аттик, если не давал денег, то не скупился на свои гарантии римским финансистам. Наконец, Цицерон и Аттик укрепили свою мужскую дружбу тем, что поженили Квинта, брата Цицерона, на Помпонии сестре Аттика,.

Среди юношеских друзей Цицерона был и Гай Марий Младший, сын известного полководца Гая Мария. Благодаря своему громкому имени Марий был избран консулом (82 г.), когда ему было всего двадцать семь лет, что было значительно ниже установленной необходимой возрастной планки; надо было пройти хотя бы через должности квестора и претора. Придя к власти в Риме, Марий-сын «проявил страшную жестокость и свирепость, умертвил многих знатных и славных римлян…, подражая грубости отца, он с оружием в руках осаждал курию, избивал своих противников, тела их бросал в Тибр». После сражения с войском Суллы (82 г.) Марий бежал, скрылся в катакомбах и покончил с собой. Это о нём Сулла сказал, увидев его отрубленную голову: «Нужно сначала стать гребцом, а потом управлять рулем»

Собираясь заняться публичной деятельностью, стать оратором, Цицерон усердно упражнялся в декламациях (от лат. deklamatio – говорю) с оратором Марком Пизоном, знатоком древнегреческого культурного наследия. Он вёл занятия на латыни и на греческом языке. Его риторические упражнения в речах были заимствованы из раннегреческих ораторских школ, а материалами для декламаций служили оригинальные, запоминающиеся эпизоды повседневной жизни. На занятиях декламации устраивались чтения отрывков из эпических поэм, при этом исполнитель держал ветку лавра или мирта в левой руке и оживленно жестикулировал. Римские ораторы, даже ставшие известными, не пренебрегали уроками греческих учителей, охотно применяя во время речи усиленную жестикуляцию пальцами рук.

Цицерон отмечает талант преподавания и ораторское мастерство Пизона, особенно, как он «ловко придирался к отдельным словам противника», но в дальнейшем их пути разошлись; в одном из писем Цицерон называет Пизона «человеком неумным и к тому же дурным», говорит о его нежелании заботиться о государственных делах, упоминает о склонности к остротам при отсутствии чувства юмора, и что только благодаря «бездеятельности, сонливости и неопытности» остальные его отрицательные качества меньше влияют на политическую жизнь.

В эти годы Цицерон посещал дом Луция Элия, человека выдающегося, на редкость начитанного в греческой и латинской словесности. Он хорошо знал римскую древность, события, памятники и сочинения её первых писателей. Убежденный стоик, Элий не стремился ораторствовать без надобности, однако отлично писал речи для других, чему Цицерон был не раз свидетелем, «и учился у него этому со всем старанием».

Оглядываясь на свои молодые годы, Цицерон вспоминал, что уже в то время книги и наставления многих людей убедили его в необходимости стремиться к славе и почестям и ради этого презирать все опасности. Он мечтал с гордостью носить тогу снежной белизны, какую надевали граждане, принятые на государственную службу. Мысли уносили ещё дальше – он наденет белую тогу с каймой или даже расшитую золотом, что носили полководцы и триумфаторы!

О чём ещё может думать юноша из сельской местности на пороге большой и бурной событиями жизни в Римской республики!

Это интересно:

Белый цвет для римлян не случаен, он приписывался к солнцу, у которого белый цвет являлся синтезом остальных шести; он символ смешения и перехода между двумя состояниями, перехода от жизни к смерти.

А начинать надо было с изучения общей системы судебных учреждений и ведомств, собственно римского правосудия – Юстиции (от лат. justia – справедливость, законность). Древние греки, у которых учились выдающиеся личности Римской республики, не создавали органов юстиции в правовом смысле этого слова. Поэтому римляне, соприкоснувшись с греческой риторикой и философией, переняли для своего знаменитого Римского Гражданского Права лишь диалектические методы.

Это интересно:

В греческой мифологии правосудие осуществляла богиня Дике (Астрея), первое время жившая среди людей. В «Железный век», ужасный нравами, преступлениями и войнами, разуверившись в людской нравственности, богиня огорчилась и покинула землю, поселившись на Небе. Оттуда Дике. По воле Зевса, вершила строгий суд над смертными.

Римское божество Юстиция (Правосудие) оказалось тождественным греческой Дике, но римская богиня приняла на себя ещё фкнции правосудия, законности и права. В честь Юстиции римляне строили храмы и возводили жертвенные алтари, хотя в республиканский период она была менее популярна, чем близкая к ней богиня справедливости Эквитас. Высшего расцвета деятельность органов римская юстиция достигла при императорах, которые были заинтересованы в присвоении властных функций, поэтому поощряли разработку всё новых и новых законов определённой направленности. Именно тогда культ богини Юстиции достиг апогея, что позволяло государственным органам власти вершить правосудие.

За основу Римского Права были приняты законодательные записи предков римлян – на дереве, камине, бронзе и папирусах, – где излагались эдикты царей и прочие нормы, исходящие от органов власти и зафиксированные ими в определённой редакции. Они представляли собой сложившиеся в самой практике правила поведения людей, получивших признания и защиту от государственной власти в виде юридических документов. На пракике ещё существовало использование так называемых «Законов XII таблиц» с изложением древнейшего права римских граждан. В них имелись даже расчёты для определения даты и формулы судебных решений. Древнеримское законодательство предоставляло право справлять судебные обязанности царям, магистратам, затем консулам, впоследствии преторам и эдилам, в городах – префектам, а в провинциях – наместникам.

Цицерон осваивал процесс судебного производства, познавая детали. А детали важные! К примеру, что делает адвокат обвиняемого в преступлении, если судья решил вынести смертный приговор? Следует использовать одну из привилегий гражданина, а именно, – своё право апелляции, или обращения, к Народному собранию (с греч. Аpellа – «Народный возглас»). А если судья всё же пренебрегал апелляцией и настаивал на приговоре, это квилифицировалось как тяжкое преступление, и уже «судье предъявлялось обвинение в умышленном убийстве»!

На практике апелляция с просьбой отмены решения суда первой инстанции вовсе не означало, что кто-то мог действительно рассчитывать на смягчение наказания. Причина заключалась в консуле, от имени которого выносился судебный приговор – а это означало, что осужденный в итоге апеллировал к тому же консулу – избраннику народа, – убеждая его в совершении им же судебной ошибки, и просил отменить это решение!

Можно было ещё рассмотреть апелляцию в специальной комиссии по помилованию, но председателем комиссии был консул, и говорить в защиту осужденного перед ним было не только бесполезно, но ещё и опасно для жизни защитника. Более того, чтобы взять слово в защиту, следовало попросить разрешения у председателя, у консула, а такого права он обычно никому не давал! Вот и выходило, что закон об аппеляции в Риме существовал, но он не работал. Цицерон в своей практике об этом всегда помнил, но ради публичной известности пренебрегал опасностью.

В судебно-юридической практике времени Цицерона невероятно сложной представлялась защита подсудимого, если его обвиняли в самом тяжком уголовном преступлении, или криминале (от лат. criminalis – преступный), квалифицируемом как «неправомерное деяние против государственного и общественного устройства». Судебный процесс часто инициировался одним только «голым» доносом гражданина, а мог закончиться смертной казнью обвиняемого с конфискацией принадлежащего его семье имущества и денежного состояния.

С этим Цицерону пришлось сталкиваться потом не раз, и он находил решение проблемы в пользу защиты скрупулёзной работой над сбором свидетельских показаний и документов, опровергающих сторону обвинения, оставляя «про запас» для судей и стороны обвинения своё главное оружие – острые убедительные речи. После его выступлений суд или переводил обвинение в другую плоскость, с менее тяжкими последствиями, или вовсе выносил оправдательный вердикт. В таких случаях, как правило, адвокат от имени позащитного обращался в суд с жалобой на доносчика, требуя наказания за диффамацию (от лат. diffamare – порочить), означающее «действия, порочащие добро имя римлянина». Возмездие часто срабатывало!

Это интересно:

В Древнем Риме существовала Коллегия юрисконсультов (от лат. juris consultus – правовед, законовед), имеющих в обществе огромное влияние. Поначалу они вели свою практику без определенного круга действий, тесно увязывая гражданское право со священным правом. Поэтому на первых порах развития римского общества юрисконсультами были патриции и жрецы. Хотя законы были известны многим, толкование права принадлежало им, тем более что содержание законов заключалось к тому же в священных книгах и писаниях.

Со временем плебеи перехватили инициативу и влияние в обществе, и тогда судебное производство обрело иную форму. По инициативе Гнея Флавия, курульного эдила, в 304 году появился судебный календарь и собрание судебных формул – т.н. «Право Флавия» – Jus Flavianum, дав развитие правоведению как профессии.

Юрисконсульты давали советы (с лат. consulere – совет. консультация), подготавливали всякого рода юридические документы: долговые расписки, прошения в государственные учреждения власти, семейные завещания и деловые контракты. Постепенно произошло влияние юристов на формирование права, открыв в правоведении Рима новую страницу – научное содержание. Для этого опытные и влиятельные юристы изучали древние законы и юридические книги, обсуждали в своём кругу их значимость и своевременность, вырабатывая таким образом научную концепцию Римского Права.

Появилось преподавание законодательства и потребность глубокого изучения судебной практики. Но самое главное, появился «принцип справедливости», потребность существующему закону считаться с правом народов. Влияние юристов в обществе по этим глубинным причинам заметно возросло, а император Август распорядился, чтобы ответы и разъяснения юристов в судебных вопросах получили силу закона.

Но такое положение существовало недолго. Деспотизм императорской власти привёл к упадку римской народной юриспруденции, а отсюда, влияния юристов на решения судей. С тех пор многие юристы, пренебрегая совестью, сделали свою профессию высокодоходным ремеслом.

Неожиданно начавшаяся война Рима с союзниками – италийскими городами (т.н. «Союзническая, или Марсийская война»), восставшие против своего патрона в борьбе за обещанные им гражданские права, – заставила восемнадцатилетнего Цицерона прервать занятия науками и начать службу в кавалерии под начальством Гнея Помпея Страбона, затем Суллы. Как освещает этот период Плутарх, «видя, что республика вверглась в междоусобную войну, из которой возникало неограниченное единовластие (Марий против Суллы), он обратился к умозрительной учёной жизни, беседовал с греческими учёными и занимался науками, пока, наконец, Сулла одержал верх, и республика, казалось, несколько успокоилась».

***

По возвращению в Рим после военной службы юноше неожиданно пришлось бороться с соблазном, естественным в его возрасте, – окунуться в мир лёгкомысленной морали. Рим буквально захлестнула волна «вульгаризированного эпикурейства» – существования человека, который выше всего ставит личное удовольствие и чувственные наслаждения! На самом же деле, налицо были разврат, чревоугодие и пьянство или в лучшем случае, безмятежное созерцание тревожной действительности. Цицерон тоже познакомился с учением Эпикура (греч. философ; 342-271 гг.), обнаружив в нём синтез греческой культуры с восточными традициями. Он говорил: «Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо; и наоборот, – нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно»! Но философ убеждал, что «можно жить счастливо, наслаждаясь всем тем, что доступно нашим чувствам», и что «познание жизни возможно только мудрецу», поэтому предлагал «подняться выше суеты».

Многие римляне восприняли Эпикура по-своему, устремившись удовлетворять безмерную жажду наслаждений. Свободная любовь захлестнула Рим, наступая на каноны семьи и брака. «Жизнь есть любовь!» – вот современный образ жизни. Юноши отказывались преуспевать в торговле или в сельском хозяйстве, как деды и отцы, их всё меньше привлекала военная карьера, а государственные должности, не приносящие быстрого обогащения, отталкивали, ибо они нарушали праздность. Многие молодые люди предпочитали попойки с друзьями и ночные вакханалии в притонах. Следствием падением нравов становится преступность, в которую всё больше втягиваются юноши из «благополучных» семей.

Но новомодные «греческие» проявления, такие как не уважение к традиционной римской культуре, устраивали не всех римлян, особенно раздражалась работающая часть общества. Цицерон, исходя из традиций предков римлян, определял и свою жизненную позицию, он был за честность и порядочность в общении между людьми, высокую нравственность в семейных отношениях. Но он всё-таки перенял у Эпикура некоторые философские позиции:

- Имей всегда в своей библиотеке новую книгу, в погребе – полную бутылку, в саду – свежий цветок - и ты счастлив!

- Не сама смерть причиняет страдания, а сознание того, что она придет, ее тревожное ожидание… Пока мы существуем, смерти нет, а когда существует смерть, тогда нас нет.

Как показали дальнейшие события в жизни Цицерона, став знаменитым оратором и влиятельным политиком, ему более всего было близко высказывание Эпикура:

«Жить в нужде плохо, но только нет нужды жить в нужде».

И всё же первым философом, с которым познакомился Цицерон, был Федр, глава Афинской школы эпикурейцев; в Риме он с 90 года преподавал философию, и поэтому его слушал шестнадцатилетний Цицерон. Ученики Федра толковали с ним темы «любовь, риторика, душевное начало, душа, благо, первичная красота, разнообразие красоты». Когда Федр возвратился в Афины, его лекции снова посещал Цицерон, но это уже было через десять лет после их знакомства. Юноша сначала высоко ценил Федра, затем же, познакомившись с другими воззрениями, перестал ценить его как философа, оставаясь лично к нему расположенным.

В 88 году ещё один греческий философ объявился в Риме – академик Филон из Лариссы, и Цицерон «целиком вверился ему, движимый необыкновенной любовью к философии». Под влиянием Филона Цицерон стал причислять себя к платоникам.

Стоик Диодот, известный большой учёностью, посвятил любознательного Цицерона в тайны диалектики – искусство спора и убеждения. Под его руководством юноша изучал «все науки», в частности, занимался астрономией. Они настолько сблизились интересами, что Диодот, когда лишился зрения, нашёл пристанище в его доме, где спокойно продолжал заниматься любимым делом, упражнялся в диалектике, и потом умер (59 год). Он же назначил Цицерона наследником своего имущества (100 тысяч сестерциев).

Молодой Цицерон знал также философа-перипатетика Стасея из Неаполя, отстаивавшего философские позиции, что «Бог по своему существу стоит вне мира и слишком возвышен, чтобы заботиться о единичных явлениях в нём, но он, с другой стороны, наполняет мироздание своей силой и действием, и что в этом смысле ему присущи те предикаты, которые ему приписывали стоики»…

РЕЧЬ ЗА ПУБЛИЯ КВИНКЦИЯ

Гражданская война в Риме набирала обороты. В 87 году Марий и Цинна заняли город, многие уважаемые римляне, которых хорошо знал Цицерон, расстались с жизнью и имуществом. Знаменитый оратор Марк Антоний был убит по приказу Мария, его отрубленная голова была выставлена на рострах Форума. В начале 82 года учитель Цицерона великий понтифик Муций Сцевола был убит марианцами у храма Весты. Перед этим Муций говорил ученикам, что предвидит свою смерть, но предпочитает её приходу с оружием под стены отечества. Об «участи Муция» оратор размышлял в своих письмах 49 года. Вероятно, ужасы и кровопролития гражданской войны произвели сильное впечатление на Цицерона, потому что он поддержал сторону полководца Суллы, ибо многие римляне возлагали надежду, что он наведёт порядок, вернёт в Рим в русло мира. Сам Цицерон говорил, что в молодости решил быть только защитником, а не обвинителем.

Неизвестно, когда начал Цицерон практическую деятельность судебного адвоката, но сохранилась запись его речи в защиту Публия Квинкция, с которой он

противостоял ведущему римскому адвокату Квинту Гортензию. Участвовать в первом относительно заметном процессе его уговорил друг Росций. В этом гражданском деле Цицерон защищал Квинкция, шурина Росция, которому грозило бесчестье за неуплату долга. Дело рассматривалось в 81 году с председателем Гаем Аквилием Галлом.

Гай Квинкций, брат ответчика, человек состоятельный, имел какое-то «товарищество» совместно с неким Невием, причём последнего он привлёк за «умение хорошо говорить» – опытность и ловкость в коммерческих делах, хотя тот «ни имущества, ни денег не имел». Два года назад Гай Квинкций умер, оставив наследование «товариществом» родному брату Публию. С новым учредителем Невий так повёл дела, что через год Публий оказался в огромных долгах перед «товариществом», а в компенсацию сам же Невий ухитрился тайно прибрать к рукам имение «сотоварища» в Галлии вместе с имуществом и рабами; затем в невероятно короткий срок ухитрился продать. Всё это Невий проделал, используя связи с людьми, близкими к диктатору Сулле, и «прорехи» в законодательстве.

Цицерон взялся защищать Публия Квинкция неохотно, по просьбе своего друга, актёра Росция, зятя Квинкция, возмущённого вероломством и нечистоплотностью Невия. Такие же чувства овладели молодым оратором, когда он ближе ознакомился с материалами. Квинкцию грозило разорение и бесчестье (лат. infamia) как неоплатному должнику. Но положение усугублялось тем, что судебное производство было уже начато, защиту Публия вёл оратор Марк Юний, который отбыл заграницу.

Цицерон последовательно разбивает все положения, на основании котрого Невий заполучил во владение имущества Квинкция, доказывая, что «этим имуществом Невий никогда не владел». Особенно подчеркивается факт, что «Невий предъявил в суд требование о наложении ареста на имущество 20 февраля, а уже 23 февраля его люди выгнали Квинкция из галльского поместья». Так как невозможно пройти почти тысячу километров за два дня, это означает, что «Невий направил туда своих людей ещё до предъявления требования в суд, что является грубым нарушением процедуры».

Предполагается (полный текст речи утерян), что Цицерон помог Публию Квинкицию вернуть имение в своё владение. Но для исследователей творчества Цицерона важно было убедиться, что речь свою он построил по избранной им классической схеме риторике греческих судебных ораторов: первая часть – exordium (вступление), вторая часть – narratio (изложение дела), затем следует partitio (указание плана следующей части) и probatio (главная часть, в которой оратор доказывает правоту своего дела и опровергает доводы противника), потом repetitio (краткое резюме главной части) и peroratio (заключение).

В целях убеждения судьи и заседателей в своей правоте он прибегает и к лести, и взывает к гражданской совести, всеобщей ответственности перед законом, и чистоты помыслов тех, кто вершит правосудие, и преуменьшает собственные ораторские достоинства в пользу противника, Квинта Гортензия:

- Самые верные в нашем государстве залоги победы — явное расположение властвующих и красноречие, — в настоящем деле против нас. Из этих двух злоключений одно меня тревожит, другое внушает серьезные опасения.

- Я сильно беспокоюсь, что, благодаря красноречию Кв. Гортенсия моя речь не будет иметь успеха… Ныне же положение дел таково: мне, человеку малоопытному, не обладающему выдающимися способностями, приходится иметь соперником красноречивейшего из ораторов… Но недостаток дарования я стараюсь заменить прилежанием, но судить о нем можно тогда только, когда ему дано время.

- Вот почему, чем больше невыгод окажется на моей стороне, тем благосклоннее должен ты, Гай Аквилий, и члены назначенного тобою совета отнестись к моим словам, чтобы жестоко поруганная правда воскресла наконец, благодаря правосудию столь честных людей.

Если при разборе дела руководиться не чувством правды, а принимать во внимание политическое положение каждой из сторон, — будет ясно, что в обществе умерли понятия долга и чести и что слабому нет утешения в справедливости и нелицеприятии судьи. Надеюсь, что в глазах твоих и твоего совета восторжествует правда; если же сила и личные отношения выгонят её отсюда, то она не найдет себе нигде приюта.

- Я возлагаю свои надежды на твою честность, Г. Аквилий, на твою справедливость и милосердие. Заклинаю тебя, Аквилий, и вас, заседатели, быть вдвойне внимательными: вам предстоит иметь дело с единственным в своем роде мошенничеством и проделкой, какой еще не было примера.

- Нет столь тесных и священных связей, которых не попирала бы, над которыми не надругивалась бы алчность. Если правда, что дружба основана на искренности, товарищество — на честности, родственные связи — на нежности чувств, — то человека, который хотел лишить своего друга, товарища, родственника — доброго имени и состояния, нельзя назвать иначе как предателем, обманщиком и нечестивцем.

- По их мнению, власть ничего не стоит и не более как пустой звук, если не пользоваться ею для причинения обиды ближнему.

- Если кого-либо судьба лишает его денег, или их отнимают у него несправедливо, — пока неприкосновенно его доброе имя, сознание своей честности легко утешит его в нищете.

- Честная смерть часто искупает вину позорной жизни, но полная такого позора жизнь не оставляет даже надежды на честную смерть.

- Тяжело лишиться всего состояния, но еще тяжелее — лишиться его несправедливо; горько быть кем-либо обманутым, еще горчей — родственником; грустно потерять свое имущество, еще грустнее — с позором для себя; печально быть жертвой храброго и честного человека, еще печальнее — быть жертвой того, кто нажил себе состояние голосом, в звании глашатая; недостойно быть побежденным равным или сильнейшим, еще недостойнее — низшим и слабейшим; жаль быть отданным, вместе с имуществом, во власть другого, еще более жаль — во власть врага; страшно говорить в суде речь, когда дело идет о жизни, еще страшнее — говорить первому.

В итоге Цицерон опровергает определение своего противника на основании общепринятых мнений: «кто владеет одним каким-нибудь поместьем, дозволяя при этом собственнику владеть остальными имениями, тот владеет именно поместьем, но не имуществом другого». На этом основании он доказывает, что Невий владел не имуществом, а только поместьем Квинкция. Ведь был, говорит он, у Квинкция в Риме дом и в нём челядь, затем в Галлии принадлежавшие ему лично имения; вступить во владение всем этим Невий не осмелился. И выводит отсюда заключение: «Если бы ты владел имуществом П. Квинкция, ты по праву должен бы владеть всем, что он имел».

РЕЧЬ В ЗАЩИТУ СЕКСТА РОСЦИЯ

Он часто выступал на форуме, тщательно готовя свои речи. Известно, что одна из публичных речей Цицерона была произнесена в защиту гражданских прав некоей арретинки в суде децемвиров, но могла рассматриваться как вызов диктаторской политике Суллы.

Первые успехи на поприще защиты окрылил молодого оратора. Он понял, что у него есть дар, умение силою слова приковывать к себе слушателей, привлекать расположение судей, направлять их волю куда он хочет и отвращать её откуда хочет, – и это было прекрасное состояние! Он сможет своим влиянием и мудростью добиваться справедливости и законного порядка и не только себе снискать почет, но и множеству граждан, да и всему государству в целом приносить счастье и благополучие!

Поэтому вскоре взялся за похожее по своей безнадёжности дело, согласившись защищать Гая Росция, обвинённого в отцеубийстве. Но, оказалось, угроза для жизни существовала не только его подзащитному…

Встретившись с Секстом Росцием, переговорив с ним и с его друзьями, Цицерон поверил в его невиновность. И всё равно он колебался – брать на себя защиту обвиняемого или не брать, ибо Росцию грозило наказание за наиболее злостное из преступлений против священных устоев: сначала бичевание, пока шили для него кожаный мешок, затем осуждённого помещали в мешок вместе с петухом, змеёй, собакой и обезьяной и бросали в воду.

Приятели Цицерона всё же побудили к его защите невиновного, «представляли ему это дело так, что он не найдёт в другой раз славнейшего и лучшего предмета к прославлению себя» (Плутарх). Это придало оратору силы и уверенности для предстоящей судебной схватки.

Полгода назад на одной из улиц Рима был убит богатый римский гражданин Секст Росций, отец обвиняемого, – дело привычное для времени непредсказуемого и жестокого диктатора Суллы. Он жил в Умбрии, в Америи (совр. Амелия), приехал в Рим на несколько дней, погостить. Возвращался из Паллатинских бань в сопровождении раба, огромного роста фракийца, днём, при людях; в одном из тесных проулков его настигли убийцы. Как говорили случайные очевидцы, их было трое: сначала убили раба, потом Росция и безнаказанно скрылись.

Убийцы до сих пор не найдены – да их никто и не искал. По какой причине убили Секста Росция – тоже никто не ведает, как и то, по чьему указанию совершенно ужасное преступление. Но родственники убитого, проживающие в Америи, Тит Росций Капитон и Тит Росций Магн, узнав о случившемся, надумали завладеть всем имуществом убитого. Для этого вступили в тайный сговор с вольноотпущенником и любимцем римского диктатора Луция Корнелия Суллы, Хрисогоном, человеком настолько коварным, что в здравом уме никто, кажется, с ним не желал бы связываться. Но он обладал большим влиянием, мог влиять на решения судебных органов и должностных лиц.

Хрисогон, по складу ума и чёрной души, согласился на предложенную ему долю – треть имущества – и принялся действовать. По его просьбе приближённые к Сулле люди внесли имя убитого Росция… задним числом в проскрипционные списки. Фальсификаторов не остановил факт, что «списки» были уже давно закрыты, «враги народа Рима» ликвидированы, а их имущество распродано на аукционах и разграблено. Несмотря на это, теперь уже «на законных основаниях», имущество Секста Росция было конфисковано в пользу государства, чтобы произвести продажу на аукционах. В результате Хрисогон приобрёл все тринадцать имений покойного за две тысячи сестерциев, тогда как их оценивали ранее не меньше шести миллионов сестерциев; из них три имения Хрисогон продал Титу Росцию Капитону, подельнику по сговору, а десять отдал Титу Росцию Магну, в аренду.

Это интересно:

Проскрипция (лат. proscriptio от proscribere — «письменно обнародовать, оглашать») – как орудие массового политического террора (82-79 до н. э.), изобретение Суллы. Когда он пришёл к власти, в городе начались массовые убийства сенаторов, политических противников Суллы, хотя при этом пострадали личные враги приверженцев Суллы, которым он охотно разрешал эти бесчинства. Наконец, один из молодых людей, Гай Метелл, отважился спросить в сенате у Суллы, чем кончится это бедствие. «Ведь мы просим у тебя, — сказал он, — не избавления от кары для тех, кого ты решил уничтожить, но избавления от неизвестности для тех, кого ты решил оставить в живых». Сулла тотчас составил список из восьмидесяти имён, приговорённых им лично к смерти. Спустя день он включил в список ещё двести двадцать человек, а на третий — ещё столько же. Сулла сказал, что он переписал тех, кого ему удалось вспомнить, а те, кого он сейчас запамятовал, будут внесены в список в следующий раз.

Таким образом, он лично объявил вне закона самых уважаемых людей Рима, назначив смерть и не делая исключения ни для брата, ни для сына, ни для отца. Зато тому, кто умертвит осуждённого, он назначил награду за убийство — два таланта, даже, если раб убьёт господина, даже, если сын — отца. Имущество проскрибированного подвергалось конфискации, потомки лишались почётных прав и состояния. (по Плутарху). ,

Дальнейшие события раскручивались быстро и с невероятной вероломностью в отношении наследника убитого, сорокалетнего Секста Росция-сына. Чтобы он не помешал неправедным сделкам, его надо было оттеснить – признать невменяемым или опасным для общества, моральным негодяем, но лучше – убить. Покушение состоялось, но Росций-сын остался жить; понимая, что его жизни грозит опасность, он сбежал из Америя и укрылся в Риме, в доме у Цецилии, родственницы диктатора Суллы, женщины справедливой и честной, знавшей его только с хорошей стороны.

Хрисогон посоветовал Капитону и Магну обвинить Росция Младшего в убийстве собственного отца; будто сделал он, когда узнал, что отец намеревался отказать ему в наследстве, за распутный образ жизни. За Росция Младшего вступились несколько сенаторов, кто знал его отца и был уверен в невиновности сына. Они пожелали встретиться с Суллой, но Хрисогон всё сделал, чтобы их встреча не состоялась. И вот после этого Росций Младший предстал перед судом по уголовным делам, председателем которого был претор Марк Фанний.

Обвинителем выступил Гай Эруций, плебейского происхождения, известный нечистоплотностью в судебных речах, часто прибегающий ко лжи и наветам. Это нередко приносило ему успех! В народе его называли Антониастр – за неудачные подражания великому оратору Марку Антонию.

Эруций был уверен, что никто не собирался выступать на стороне защиты, ему обеспечен успех, и поэтому совершенно не подготовился к обвинению и даже не дал себе труда нанять лжесвидетелей, что обычно делали все судебные адвокаты . О существовании Цицерона в качестве защитника он не подозревал, когда начал свою обвинительную речь, вёл себя развязано: «то садился, то вставал и прохаживался, не обращая внимания ни на судей, ни на публику. В середине своей обвинительной речи он подозвал раба и дал тому распоряжение по поводу обеда». Закончив речь Эруций сел. Тут же поднялся Цицерон. Эруций удивился, но «разглядев его молодые годы, с облегчением вздохнул, стал шутить с соседями».

Цицерон оказался в не простой ситуации. Он понимал, что дело вовсе не в Росции-сыне, а в имуществе убитого. Теперь сын «мешает совести» его родственников распоряжаться присвоенным имуществом, как им вздумается. И что за ними стоит влиятельный в обществе Хрисогон, а за Хрисогоном – сам Сулла, кровавый, ужасный и безжалостный диктатор Рима. Цицерону стало страшно!

Но он нашёл выход: «прикинулся» молодым несмышленым адвокатишкой, который не ведет, как следует себя вести на суде, но делает это по долгу адвокатской чести и велению юной своей души. Он пытается по этому поводу разжалобить суд присяжных и председателя:

- Не чувствую в себе сил ни достаточно изящно говорить об этих столь тяжких и столь ужасных преступлениях, ни достаточно убедительно жаловаться, ни достаточно свободно выражать свое переживание. Ибо для изящества речи мне не хватает дарования, убедительности мешает моя молодость, ее свободе — нынешнее положение дел. Кроме того, меня охватывает необычайный страх, что объясняется и моей природной застенчивостью, и вашим высоким положением, и силой моих противников, и опасностью, угрожающей Сексту Росцию. Поэтому я прошу и заклинаю вас, судьи, отнестись к моим словам с вниманием и благожелательной снисходительностью.

При этом молодой защитник упрямо плетёт свои риторические узоры, заставляя судей заглядывать внутрь себя, вспоминать, по какому поводу они здесь – вести справедливый суд, вынести решение, соответствующее истине, не погубить безвинного человека, каким он представляет Росция Младшего. Из сохранившейся части речи по этому процессу становится понятным, как была им устроена своя защита и нападение в сторону обвинения. Цицерон доказывает, что совершенно немыслимо представить, чтобы Росций-сын совершил это преступление, поскольку всегда уважал отца, слушал его наставления и все годы добросовестно вёл хозяйство отца, сторонясь пороков и жизненных соблазнов:

- Как не на всякой почве можно найти любой злак и любое дерево, так не всякое преступление может быть порождено любым образом жизни. В городе рождается роскошь; роскошь неминуемо приводит к алчности; алчность переходит в преступную отвагу, а из нее рождаются всяческие пороки и злодеяния. Напротив, деревенская жизнь, которую ты называешь грубой, учит бережливости, рачительности и справедливости.

У взрослого любящего сына не было поводов убивать престарелого отца, доверившему своё огромное хозяйство, на чём настаивал обвинитель; как не было и физической возможности, ни самому совершить этот ужасный акт, ни подослать продажных рабов. Цицерон здесь уместно вспоминает изречение Луция Кассия Лонгина Равиллы, который любил спрашивать в подобных случаях, «кому выгодно случившееся». Цицерон приводит веские доказательства, что выгоду от убийства получили родственники покойного – Магн и Капитон, заручившись поддержкой Хрисогона:

- Обвиняют те, кто захватил имущество Секста Росция; отвечает перед судом тот, кому они не оставили ничего, кроме его несчастья. Обвиняют те, кому убийство отца Секста Росция было выгодно, отвечает перед судом тот, кому смерть отца принесла не только горе, но и нищету. Обвиняют те, кому непреодолимо захотелось убить присутствующего здесь Секста Росция; перед судом отвечает тот, кто даже на этот самый суд явился с охраной, дабы его не убили здесь же, у вас на глазах. Коротко говоря, обвиняют те, над кем народ требует суда; отвечает тот, кто один уцелел от злодеяния убийц.

Он даёт яркую характеристику роскоши и распущенности Хрисогона и с иронией отмечает, что Сулла не уследил за деяниями своего отпущенника. Цицерон отважился затронуть и политические вопросы, вспоминая преступления против честных римлян, совершенные во время гражданской войны при участии, если не самого Суллы, так его пособников:

- Мы согласны с тем, чтобы обвинителей было возможно больше, так как невиновный, если он и обвинен, может быть оправдан, виновный же, если он не был обвинен, не может быть осужден; но лучше, чтобы был оправдан невиновный, чем чтобы виноватый так и не был привлечен к суду…. Самый достойный человек, по моему мнению, — тот, кто благодаря своей собственной доблести занял более высокое место, а не тот, кто преуспевает ценой чужих несчастий и бед.

Цицерон позднее вспоминал, когда он произносил имя Хрисогона, публика замирала. А он оставался невозмутимым, продолжал речь, понимая, что опасно метит в Суллу. Но потом речь его прерывали рукоплесканиями, и она вызвала восторг слушателей.

Цицерон привлекает внимание суда к фактам, что Хрисогон помешал встрече сенаторов, заинтересованных в правде, со своим хозяином Суллой, и что из боязни установления невиновности Росция-сына он же не позволил допрашивать рабов убитого Секста Росция. Потому что у Хрисогона и его сообщников есть повод:

- Хрисогон думает, что пока Секст Росций жив и невредим, ему не удастся навсегда присвоить себе обширное и богатое отцовское наследие ни в чем не повинного человека, но если Секст Росций будет осужден и изгнан, то он сможет прокутить и промотать все, что приобрел путем злодеяния.

Завершается речь решительным обвинением в адрес Хрисогона и обращением к совести судей:

- Вот он и требует от вас, чтобы вы вырвали из его сердца это опасение, грызущее его душу день и ночь, и сами открыто признали себя его пособниками в этом преступном грабеже. Если его требование вам, судьи, кажется справедливым и честным, то и я, в ответ на него, выдвигаю требование простое и, по моему убеждению, несколько более справедливое.

Суд оправдал Росция Младшего. Но с него лишь сняли обвинение в убийстве, хотя всё его имущество так и осталось у Хрисогона. Большего Цицерон добиться не смог! Да и цели у него такой тогда не было – ведь речь шла о жизни человека! Зная это, Цицерон мастерски обыграл эту ситуацию в начале речи, не акцентируя внимание судей на незаконно присвоенном имуществе, требуя от них ради сострадания и справедливости только сохранить Росцию жизнь. После этого процесса римляне впервые заговорили о Цицероне, как о подающем большие надежды судебному оратору. Ему пришлось защищать Титинию Котту в одном очень важном процессе. Обвинителями выступали Сервий Невий и Скрибоний Курион, но после блестящей речи Цицерона последний так опешил, что не сумел ничего возразить и сел на место, заявив, что Цицерон колдовством лишил его памяти.

В ЦЕНТРЕ ЭЛЛАДЫ

Цицерон понимал, что достичь вершин в карьере судебного адвоката можно, лишь овладев в совершенстве многими искусствами и науками. Подгоняемый честолюбивой целью, на волне первого публичного успеха двадцатисемилетний Цицерон отправился в Грецию, центр философской мысли и эллинистической культуры. Но это было сделано ещё из-за того, что молодой оратор смертельно боялся возмездия Суллы за свои дерзкие высказывания на последнем процессе. Перед расставанием с близкими и друзьями он говорил, что имеет нужду в поправке своего здоровья «по причине слабости желудка», что также было недалеко от истины.

В то время не существовало туристических агентств либо других подобных предприятий, способных максимально снизить риски путешественнику, отправляющемуся «за тридевять земель». Каждый действовал по своему усмотрению, опираясь на рассказы уже опытных путешественников. К тому же существовали специальные карты для подобных случаев, наподобие современных путеводителей, на которых были указаны удобные для проезда дороги с расстояниями от населенных пунктов до места назначения и списков таверн с гостиницами для безопасного ночлега.

Одни римляне, простые граждане, добирались, куда им было нужно, пешком и почти налегке; другие — с легким багажом на спине мула или лошади, а третьи, кто богаче и знатнее, снаряжали ради себя одного большую экспедицию из вереницы конных повозок, носильщиков, поваров, прислуги и рабов охраны. Преимущественно путешественники ехали верхом, но физически слабые и женщины – в экипажах, которые нетрудно было нанять, поскольку во многих италийских городах существовали союзы содержателей наёмных экипажей, четырехколесных, двухколесных повозок и упряжных животных. При благоприятных условиях можно было преодолеть полторы сотни километров пути в сутки! А если кто игнорировал дорожную повозку, шёл пешком, преодолевал расстояние, например, из Рима в Капую (ок. 200 км) за пять дней.

Экипаж богатого римлянин имел необходимые в условиях дороги удобства -для сна и приятного времяпрепровождения, например, обеда в пути, чтения книг или настольных игр и даже «ночной вазы» по нужде. Убранство внутри такого средства передвижения соответствовало должностному или имущественному статусу путешествующего: драгоценная отделка, мягкие подушки и ковры, шелковые занавески, наборы ценной посуды и даже произведения искусства. Ещё могли быть любимые животные и вещи хозяина, с которыми он не пожелал расставаться даже на время: дорогие зеркала, статуэтки, предметы религиозного поклонения и картины, которые рабам приходилось с большой осторожностью нести на руках всю дорогу. Такого путешественника сопровождала многочисленная свита, испытывающая большие стеснения, неудобства и трудности пути – пыль, грязь, дожди, холод и ветер, бессонные ночи.

Необходимость брать с собой подобные вещи до некоторой степени оправдывалась плохим состоянием гостиниц, резко отличающихся от тех условий, в которых пребывали богачи в своих роскошных домах-дворцах. Но простонародье в них останавливалось – переночевать, кое-как утолить голод или укрыться от непогоды, но ловкие трактирщики ухитрялись неплохо заработать и на них, подавая малопривлекательную пищу и вино или недодавая овёс их лошадям, мулам и ослам. Но постояльцам на это не приходилось обращать внимание, так как никто не рисковал путешествовать ночью или в одиночку – повсюду бродили разбойничьи шайки. Даже днем конные шайки имели дерзость похищать целые стада с пастбищ. Разбойники держали в страхе всю округу, их нападения не были редкостью, и несмотря ни на частые облавы, ни на ужасные наказания, властям не удавалось надолго прекратить разбои на больших дорогах. Поэтому одиночные путешественники поджидали в трактирах удобную для себя «оказию», чтобы присоединиться к свите охраняемых важных должностных лиц — послов, квесторов, проконсулов.

***

Цицерон избрал морской путь, возможный только весной, летом и в первую половину осени4 лишь безумцы пускались в плавание по штормовому морю зимой! Молодой человек безумцем не был, поэтому отплыл на корабле от Остии, римского портового города при устье Тибра, от которого до ближайшего греческого берега при благоприятной погоде и попутном ветре всего два-три дня пути.

Обрывистые упоминания самого Цицерона не позволяют с точностью установить весь маршрут его образовательного путешествия, но населённые пункты, где он останавливался на длительное время, известны. В частности, Цицерон вспоминал, что, когда он приехал вместе с Пизоном в Метапонт, бывшую греческую колонию при Тарентском заливе, местные жители указали на дом, где раньше жил Пифагор, и даже обещали показать его могилу. Такое было удивительно слышать, поскольку Цицерону говорили знакомые греки, что знаменитый философ и математик закончил жизнь в Кротоне, причём, крайне печальным образом: дом, где проводил он собрание с сорока учениками, подожгли, и все они погибли в дыму и огне. Но греки долго не верили, что так погиб их великий Пифагор, говорили, что он и два ученика, Архипп и Лизис, спаслись и укрылись в храме Муз, в Метапонте, и здесь его похоронили, когда он умер естественной смертью. Потом несколько греческих городов долго ещё спорили, кто приютил Пифагора после трагедии в Кротоне, и жители в каждом городе показывали могилу, где, якобы, обрёл последний покой Великий «Посвященный»…

После Метапонта Цицерон сел на корабль, направлявшийся в Коринф, которым когда-то правил тиран Периандр, «один из семи великих мудрецов Греции», и где находилась могила Диогена Синопского. В Коринф был длинный путь вокруг Пелопоннеса и короткий – через Истмийский перешеек, диолком, то есть, частично, корабельным волоком. Цицерон увидел Коринф, могущественный и красивейший в недавнем прошлом город. В 146 году военачальник Римской республики Луций Муммий взял длительной осадой Коринф, чтобы потом предать огню город, мечу – мужчин; женщин и детей сделали рабами. За эту победу Луций Муммий удостоился от сената когномена «Ахейский», имея в виду Ахейский союз греческих городов, противостоявший Риму. Цицерона взволновал вид былого величия гордого Коринфа, казалось бы, неприступных, разрушенных стен. Он разговаривал со стариками, жителями древнего Коринфа, познавшими от римлян унижение, позор рабства.

На вопрос Цицерона, слышал ли кто из них о Диогене, старики согласно закивали седыми головами. Рассказали, что умер мудрец почти девяноста лет от роду. Под конец жизни перебрался из Афин в Кранейон – гимнасий под Коринфом. Однажды ученики, кто пришел поутру к Диогену, увидели, что он лежит, закутавшись в плащ; подумали, что спит, хотя знали, что он не страдал сонливостью. Когда же откинули плащ, увидели, что он уже не дышит. Подумали, что «сделал он это умышленно, чтобы незаметно уйти из жизни»… Ученики стали спорить, кому его хоронить, и дело дошло, чуть ли не до драки; вмешались их родители и старейшины Коринфа, указали похоронить Диогена возле ворот, ведущих к Истму.

Цицерону показали могилу с потемневшим каменным столбом; на столбе – изваяние собаки (с греч. кинос, собака – символ философов-киников) из белого паросского мрамора. Раньше здесь стояло висела медное изображение Диогена, которым почтили коринфяне, с надписью:

«Пусть состарится медь под властью времени – все же

Переживет века слава твоя, Диоген:

Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,

Ты указал нам путь, легче которого нет».

Окрестности Коринфа были богаты событиями и героями древних преданий и мифов. Цицерон с удивлением узнал, что предводитель аргонавтов Ясон после своего удивительного путешествия к берегам Кавказа закончил свои дни здесь, у стен храма Посейдону. Ясон привёз в Грецию не только вожделенное «Золотое руно», но и царскую дочь Медею, сбежавшую от коварного отца. Ясон отправился в Орхомен, где повесил шкуру священного барана храме Зевса, затем привёл корабль «Арго» к Коринфу, где принес его в жертву Посейдону, морскому владыке. Ясон царствовал в Коринфе десять лет, прожив с Медеей, которая родила ему семь сыновей и семь дочерей. Но он вдруг охладел к ней, развёлся и женился на Главке, дочери фиванского царя Креонта. Гордая Медея не простила унижения: она убила Главку, её отца, затем в отчаянии всех своих детей от Ясона, и «скрылась на колеснице, запряженной крылатыми змеями».

Однажды сильно постаревший Ясон лежал в тени храма Посейдону рядом со своим другом, старым кораблем «Арго». Вдруг послышался треск: древние доски рухнули, погребая Ясона, некогда славного героя…

Коринфяне подсказали Цицерону, который заинтересовался удивительным прошлым греческой земли, что неподалеку находится селение Орнеи; там находится почитаемое римлянами святилище Приапа, сына Диониса и нимфы. Римляне позаимствовали в свой пантеон много греческих богов, и бог плодородия Приап обрёл немало приверженцев в Риме. Как писал Петроний, «девицы и матроны усаживались на его выдающийся фаллос, чтобы тем самым обеспечить себе беременность, а в сельских местностях сады были украшены его вызывающими фигурами»… Простонародье поступало ещё проще: носили при себе небольшие фаллические изображения этого божка в надежде снискать удачу, сохранить мужскую силу или отвратить «дурной глаз».

***

Рядом с Коринфом расположилась Спарта, привлёкшая Цицерон необычностью воспитанию подрастающего поколения, суровостью древних нравов и законов. В Спарте Цицерон, буквально, впитывал всё, что узнавал о царе Ликурге – легендарной личности в истории Спарты и Греции: с него началось господство государственного законного права над жизнью и смертью каждого гражданина. Примеру Ликурга позднее последовали законодатели в остальной части Эллады, после него в гражданском обществе, наконец, проявилось уважение к закону и суду как правовому институту. И, наконец, Рим, используя зрелые плоды законотворчества Ликурга, через восемь веков создал знаменитое Римское Право.

Когда Цицерон прибыл в Афины, он первым дело отправился в пригород, где размещалась Платоновская Академия. Увы, знаменитое образовательное заведение представляло собой жалкое зрелище: при осаде Афин (86 г.), захваченных понтийским царём Митридатом VI, легионеры римского полководца Суллы разрушили часть её зданий, а уникальная роща почти вся погибла. Тогда же римские солдаты сожгли и разграбили богатую библиотеку Академии, хранительницу древнейших рукописей. Но академия была ещё жива – последователь Платона, её руководитель Антиох из Аскалона, сторонник эклектического направления в философии, продолжал учить, хотя большинство лекций читались не в её стенах, а в гимназии Птолемея.

До приезда Цицерона Академия существовала триста лет; она получила название по имени легендарного героя Ахедема из Аркадии, которому афинский царь Тесей отдал за какие-то заслуги огромный земельный участок за городскими стенами. Здесь Ахедем посадил оливовые деревья, возвёл большую усадьбу и хозяйственные постройки. Именно этот участок с заброшенной оливовой рощей и полуразвалившимися строениями купил для Платона в 387 г. до н.э. один из почитателей его таланта. В этих стенах Платон, разочаровавшись в собственной идее «образумить тиранов править достойно», посвятил себя разработке проекта такого государственного устройства, в котором не было бы места «несправедливым законам»… Через двести лет римский историк Полибий, хорошо знакомый с философией Платона, посмеётся над ним, утверждая, что «несомненно, совершеннейшей формой государственного устройства надлежит признать таковую, в которой соединяются особенности трёх форм, из которых одна именуется царством, другая – аристократией, третья – демократией»…

В сохранившихся от разорения помещениях Академии ежедневно с утра до позднего вечера велись занятия по однажды заведённому строгому распорядку: читались лекции по этике и поэтике, теологии (мифологии) и натурфилософии (природоведение), математике Пифагора; делались доклады, проводились научные дискуссии и слушания речей студентов. Содержание учебного заведения целиком осуществлялось за счёт добровольных взносов слушателей, проживающих вместе со своими учителями в пригородных домах.

Но уделять должное внимание только учебе для Цицерона оказалось не простым делом, особенно поначалу, и вот по какой причине. В академии учились разновозрастные студенты не только с разных концов Греции, ещё из Рима и его провинций, также из государств Азии, Востока и других. В Афинах они сразу попадали под влияние таких же выходцев из своих городов, заставлявших их примыкать к земляческим группировкам, внутри которых существовали строгие и довольно грубые законы студенческого общежития. Во главе такого землячества стояли «простаты», строго следившие за поведением и образом жизни членов своего землячества. Обычно новички становились жертвами грубых шуток и розыгрышей, они оплачивали пирушки и часто не имели возможности выбирать для себя нужного им учителя. Между землячествами и учителями существовало непримиримое соперничество, а попытка какого-нибудь ученика бросить своих товарищей, выйти из землячества или перейти от одного преподавателя к другому, нередко приводило к порицанию, избиению и штрафам. Нередки имели место столкновения во время попойки, побоища, в которых наносили друг другу удары дубинами, саблями и камнями. По данным обстоятельствам случались даже убийства непокорных земляков. Нередко происходили стычки враждебных студенческих группировок с участием преподавателей на «идеологической почве», и были случаи, когда какая-нибудь группировка силою изгоняла из учебного заведения «чужого» преподавателя и его слушателей.

Цицерона изумила история отношений Аристотеля с руководителем Академии Платоном и другими преподавателями. Противники страшились его беспощадной логической убедительности и отрицательных суждений, всегда остроумных, а подчас убийственно саркастических. Он же их не боялся, нередко вызывал на спор, как бы дразнил, называл их «дурными» людьми, оставаясь верным своей привязанности к Платону и Академии в целом. Безусловно, это не прибавляло его окружению друзей, а его оппоненты осмеливались обрушивать на него свой гнев, прикрываясь необходимостью «защитить» своего идола, Платона. Многих раздражало его общение с оппонентом во время споров: он был холоден и насмешлив, тонкие губы изображали язвительную улыбку.

Платон был уже в весьма почтенном возрасте, где-то около восьмидесяти лет, и он отдалил от себя Аристотеля, так как не одобрял его манеры одеваться и держать себя. Ведь Аристотель, в отличие от Платона, слишком большое значение придавал одежде и обуви, стриг волосы и любил покрасоваться своими многочисленными кольцами. Итак, Платон удалил от себя Аристотеля, и проводил время с верными ему учениками: Ксенократом, Спевсиппом, Амиклом и другими, кого он отличал и разрешал им принимать участие в своих философских беседах.

Однажды Ксенократ на три месяца покинул Афины, чтобы посетить свой родной город. Во время его отсутствия Аристотель со своими учениками пришёл на то место, где обычно гулял со своими учениками Платон, стал теснить его и говорить ему грубости. Спевсиппа в этот день почему-то не было, а остальные ученики не смогли защитить Платона должным образом. Платон был оскорблён таким поведением Аристотеля и укрылся в своём саду, из которого перестал выходить в город.

Когда Ксенократ вернулся в Афины, он не обнаружил на обычном месте Платона, а увидел там только Аристотеля со своими учениками. Он отозвал одного из учеников Аристотеля в сторону и спросил его, где Платон. Тот ответил:

«Платон здоров, но, так как Аристотель нанёс ему обиду, перестал здесь гулять и ведёт с учениками свои беседы в своём саду». Тогда Ксенократ отправился к Платону и застал его в кругу многочисленных учеников. По окончании беседы Платон радостно приветствовал его, но ни один из них и словом не обмолвился о произошедшем. Затем Ксенократ собрал Платоновых учеников и сердито выговорил им за то, что они уступили Аристотелю своёобычное место для прогулок. Потом они напали на Аристотеля и его учеников и действовали столь решительно, что обратили их в бегство и возвратили Платону место, где он привык учить. Как, видно, великие философы были обыкновенными людьми. Видимо, поэтому Платон, несмотря на явное преимущество Аристотеля перед другими преподавателями, к себе близко не допускал, предпочитая других учеников, более покладистых, которых отличал всяческим образом и при каждом удобном случае; в частности разрешением принимать участие в своих философских беседах.

Подобные отношения преподавателей и учеников сохранилась ко времени появления здесь Цицерона, их проявления стали даже более жёсткими, непримиримыми, замешанные не только на философских идеях. И такая грубая борьба не могла не влиять пагубно на занятия. Выбирая себе преподавателя, ученики обращали внимание не столько на научные его достоинства, сколько на слухи о его красноречии. С другой стороны, преподаватели увлекались модной в то время риторикой, чуждой истинной философии и чистым наукам, в учебном прочесе их больше интересовала денежная выгода, а также шумные одобрения своих приверженцев, из-за чего они пускались на всевозможные уловки, проявляли крайнюю снисходительность к безобразным выходкам своих слушателей и яростно соперничали друг с другом.

К счастью, Цицерон появился в Афинах с младшим братом Квинтом и двоюродным братом Луцием и ещё с Титом Помпонием Аттиком и Марком Пизоном, с которыми успел подружиться в Риме. Собственно, они сами и организовали своё небольшое «римское землячество», сумев проявить себя с превосходной стороны перед другими студентами, независимой от текущих страстей, кипящих в стенах Академии. Поселившись вместе в приличном доме афинского книготорговца, жили друзья довольно скромно, но с первых дней пребывания в Афинах показали себя серьезными слушателями, не тратили драгоценного времени на пирушки, драки и прочие сомнительные развлечения. Свободное от учёбы время занимались изучением древностей, совершая образовательные поездки в различные части Греции.

В Афинах Цицерон пребывал шесть месяцев, слушая лекции Антиоха. Позднее Цицерон изобразил свои впечатления об афинских занятиях в пятой книге диалога «О пределах блага и зла», где отмечал, что «ко времени его посещения Греции афинские граждане показались ему безразличными к наукам, а ими занимались только чужеземцы».

Цицерон называл Антиоха самым тонким и проницательным из философов и позднее посвятил разногласиям между Антиохом и Филоном из Лариссы диалог «Учение академиков». Кроме того, по совету Филона, рекомендовавшего изучать и противоположную школу для лучшего её опровержения, он слушал и «корифея эпикурейцев» Зенона Сидонского, который «жаловался на непонимание современниками учения Эпикура и бранил стоиков и академиков». Параллельно с лекциями по философии он упражнялся в риторике у Деметрия Сира.

Каждый день, проведённый в Афинах, приносил новые впечатления от восприятия им бесценных знаний древнегреческих мудрецов и философов. Цицерон имел намерение, «если совершенно должен будет отказаться от дел общественных, то удалиться из Рима и от дел всяких, да уехать в Афины и здесь провести жизнь свою в покое, занимаясь философией»… Он воспринимал философию как науку об исцелении души, науку жить достойно; говорил, что помощь её приходит не извне, как помощь против телесных болезней, – «нет, мы сами должны пустить в дело все силы и средства, чтобы исцелить себя самих!»

Но греческая философия вызывала сомнения в вопросах религии у тех, кто познавал мир вокруг себя. Это понимал Цицерон, не желавший глубоко внедряться в эту не безопасную тему, поэтому осторожно заявлял:

«То, что боги существуют, — это я не буду оспаривать, но буду оспаривать любые доказательства, что они существуют… потому что так называемые боги — это собственно Природа вещей… Красота мира и порядок, который царит в небесах, побуждают род человеческий признать существование некоей вечной превосходной природы и поклоняться ей».

После Афин Цицерон объехал Малую Азию, посещая знаменитых ораторов, в частности, Мениппа Стратоникейского, Дионисия Магнета, Эсхила Книдского, Ксенокла Адрамиттийского, после чего отправился на Родос.

Остров Родос, посвящённый древними греками богу солнца Гелиосу, казалось, дышал историей. Здесь правил мудрый тиран Клеобул, гордость Греции, и родился один из знаменитейших греческих атлетов Диагор, которому посвятил седьмую олимпийскую оду его современник легендарный поэт Пиндар. Здесь находился гарнизон царя Александра Македонского, а когда он умер, родосцы изгнали македонян и сделали остров снова свободным. В 227 году на Родосе случилось страшное землетрясение, погибли люди и строения, разрушилась колоссальная статуя Гелиоса. После того, родосцы нашли в себе силы и восстановили свои города и могущество, в 168 году они послали в Рим своего надменного посла. За дерзкое требование и неуважение Рима, Родос вскоре поплатился тем, что потерял свои владения на материке и значительные торговые привилегии, что не позволило им больше высоко подняться.

Но на Родосе была жива ещё философия. Цицерон слушал здесь лекции Аполлония Молона по риторике (от греч. rhetor – оратор), «что даётся труднее, чем это кажется, и рождается из очень многих знаний и стараний». Цицерон уже встречался с Аполлонием в Риме, куда он приезжал в 87 и 81 годах. Тогда же Цицерон взялся за написание большого латинского руководства по риторике, но завершил только две книги, излагавшие учение о нахождении. Он напишет:

«В самом деле, ведь оратору необходимо усвоить самые разнообразные познания, без которых беглость в словах бессмысленна и смешна; необходимо придать красоту самой речи, и не только отбором, но и расположением слов; и все движения души, которыми природа наделила род человеческий, необходимо изучить до тонкости, потому что вся мощь и искусство красноречия в том и должны проявляться, чтобы или успокаивать, или возбуждать души слушателей. Ко всему этому должны присоединиться юмор и остроумие, образование, достойное свободного человека, быстрота и краткость, как в отражении, так и в нападении, проникнутые тонким изяществом и благовоспитанностью. Кроме того, необходимо знать всю историю древности, чтобы черпать из нее примеры; нельзя также упускать знакомства с законами и с гражданским правом».

На Родосе Цицерон подробнейшим образом изучал возможности классической греческой риторики применительно к римской практике – Платон, Демосфен, Ксенофонт, Спевсипп… Если Исократ видел в красноречии средство достижения власти над людьми, то Аристотель рассматривал это искусство как полезное занятие, умение защищать себя во имя достижения справедливости в обществе. Греков и римлян объединяли природная общительность и разговорчивость, но в отличие от римлян, эллины отводили особое внимание застольным речам и тостам. Дружеская пирушка или торжественное застолье представлялись идеальным местом для интеллектуального состязания философствующих противников. Да и «разговорчивость» на пирушках была полезна во всех случаях: оттачивая ораторское мастерство среди близких друзей, граждане потом свободнее чувствовали себя в Народном Собрании, суде или при исполнении государственных должностей.

Прощаясь с Родосом и Аполлонием, Цицерон произнёс речь по-гречески. Учитель обнял его, осыпал похвалами, и сказал с невесёлым видом: «Хвалю тебя, Цицерон, и удивляюсь твоему дарованию, но жалею о судьбе Греции: единственно прекрасное, что у нас ещё осталось – образованность и красноречие, и это теперь завоевали римляне!»

На Родосе Цицерон познакомился с Посидонием из Апамеи (Сирия), главой школы и автором учения «умеренного стоицизма», идеи которого у Цицерона лягут позднее в основу его диалогов о религии, государстве, дружбе и старости. Посидоний был крупнейшим философом и историком своего времени, чью систему обозначают как «стоический платонизм». Он показывал ученику изготовленный им небесный глобус, а другой небесный глобус, изготовленный Архимедом, Цицерон видел в Риме: чудесный механизм, изображавший небесную сферу, схожую с современным планетарием: «на небосводе имелись Солнце, Луна и другие планеты, закрепленные таким образом, что движением рычага они вращались с различной скоростью и в различных положениях»… После захвата римлянами Сицилии «планетарий Архимеда» вывезли в Рим, где на протяжении нескольких столетий он вызывал искреннее восхищение

От Посидония Цицерон узнал, что Космос — «живое разумное существо, шарообразное, включающее небо, землю и все, что в них находится… А бог, как разумная сущность пронизывает Космос целиком и полностью; в конце мирового цикла Космос обновится в мировом пожаре»… В лекциях Посидония Цицерона привлекало, прежде всего, как он уделяет первостепенное внимание этической проблематике, видя в ней смысл философствования. Позднее Цицерон считал Посидония не только своим учителем, но и другом, хотя и нередко возражал ему.

В этике он утверждал нравственное воспитание человека на началах разума, в устремлении к добродетели. Для него воспитание заключалось в обретении четырех качеств: рассудительности, мужества, справедливости и воздержанности с «особым вниманием к великодушию». Даже властителям он напоминал, что «править не значит властвовать, а исполнять обязанность». Сам же разум Посидоний понимает как «разумность, которая воплощается в добродетели знания, понимаемой как знание всего, истины, и как знание добра и зла, того, что следует выбирать и чего избегать». Эти понятия во многом подходили настроению начинающего оратора Цицерона.

БЫТЬ ОРАТОРОМ

В Греции, вдали от шумной и не предсказуемой жизни Рима у Цицерона было время оценить собственные успехи в освоении ораторским искусством. Чтобы преуспеть в нём, он трудился с большим усердием, забывая об отдыхе и развлечениях, понимая, что «человек должен отказаться от всех удовольствий, бежать всех развлечений, распрощаться с отдыхом, играми, вечеринками, почти забыть про общение с друзьями». И он уже сделал для себя кое-какие выводы, познал для себя многое, что потом пригодилось по жизни…

Римский оратор занимал видное место в обществе, поскольку вещал голосом большинства, толпы, обеспечивающей власть меньшинства, верхушки общества. Позиция римского гражданина формировалась в зависимости от способности оратора убеждать его. Это и было искусство красноречия, которое не может существовать без толпы, и долг оратора – понравиться слушателям, тем более, что римляне охотно давали себя убедить. Профессия оратора требовала не только физического здоровья, но и крепости духа; он – воин, кто сражается на поле боя с превосходящими силами противника за благое дело. В окружении невозмутимых судей и недружественной стороны обвинения страстный голос оратора, пробиваясь сквозь гул толпы и выкрики недовольных, он должен быть услышан и понят судьями. Даже в затруднительной ситуации нужно сохранять присутствие духа, остроумной шуткой высмеять аргументы соперника, бить в самую уязвимую его точку, но не дать судьям ни одной возможности склониться к словам соперника!

Когда слова оратора влекут слушателей, они в восторге, он купается в наслаждении словом, и поэтому оратор в своём мастерстве должен вразумить своих слушателей, усладить их и взволновать их… Вот тогда толпа радуется и скорбит, смеётся и плачет, любит и ненавидит, презирает и завидует всему тому, что внушит ей человек, который говорит всё это – оратор; «её охватывает то сострадание, то стыд, то досада; она гневается, дивится, страшится, надеется – и всё это происходит оттого, что сознание слушателей покорно и словам, и мыслям, и поведению оратора…»

К судебному оратору предъявляются особые требования. Он несёт защиту человеку, который доверился ему, просит, умоляет о защите от несправедливости и облыжных обвинений. Несёт спасение тому, кто подошёл к краю пропасти, где кончается жизнь, тогда как, в свою очередь, успешный оратор вызывает неприязнь своих противников, завистников и недругов, или жгучую ненависть людей, наделённых могуществом, сеющих страх.

Чтобы всегда быть успешным, «быть в моде», оратор обязан уметь говорить то, что нужно, действовать, как подобает, чтобы привлечь к себе любовь публики и укрепить свою славу. Публика любит новизну, её легко привлекает то, что ей неизвестно, и она способствует появлению новой формы ораторского искусства, потому что требует и приветствует все новое. Но успех оратора зависит не только от весомости его речей, но и от складывающегося о нём впечатления, и симпатия, которую он вызывает, имеет больше значение для его популярности. Он должен очаровывать публику своей личностью не меньше, чем своими речами, и вот тогда он превращается в своего рода героя.

Счастлив оратор, когда видит множество ожидающих его выхода людей, именитых граждан, повсюду его сопровождающих! Ах, какое это великолепное зрелище! Какое уважение в судьях! Какая радость оратору подняться со своего места и стоять перед хранящими молчание и вперившими взгляды в него одного! Никакое актёрское искусство не может принести подобной известности и подобной славы! И если популярный оратор становится модным, в то же самое время его красноречие нравится публике, потому что следует настроениям эпохи, а это значит – следует моде.

Цицерон хотел походить на Луция Лициния Красса, своего первого учителя, кумира римской толпы, непревзойдённого мастера латинской риторики. Молодой человек восхищался, как тому в речах удавалось удачно сочетать изящество и естественность, достоинство и остроумие, не теряя при этом ясности и убедительности. Рассказывали, что в тот день, когда умер Красс, он с утра держал речь перед сенатом, говорил со всей мощью своей страсти, ума и дарования, и «в этот день превзошел самого себя, никогда еще не говорил так хорошо». Уже в конце речи он почувствовал боль в груди, тело покрыла испарина… Цицерон приходил взглянуть на то место, на котором стоял в последний раз Луций Красс, и ему казалось, что он слышал по-молодому звенящий голос знаменитого оратора.

Итогом пребывания Цицерона в Греции стал вывод, что «истинно красноречив тот, кто обыкновенные предметы выражает просто, великие – возвышенно, а средние – с умеренностью», послуживший основой для дальнейшей деятельности как оратора, политика и государственного деятеля. Судебный оратор должен быть готов говорить подолгу, держа в голове огромный материал дела, по которому ведётся судебный процесс – свидетельские показания, доказательства, имена и события. Значит, нужно развивать память. Цицерон кое-что уже знал об искусстве запоминания, или мнемонике, Симонида, но хотелось бы расширить свои возможности.

Это интересно:

Согласно легенде, знаменитый греческий лирический поэт Симонид (VI в. до н.э.) был приглашён на пирушку с участием большого количества гостей. Он по надобности вышел из помещения, и в этот момент рухнула крыша помещения и раздавила всех пирующих. Симонид принял участие в разборе завала, а потом распознавал погибших, сопоставляя личность каждого с местом, которое тот занимал за столом, когда поэт ещё был там. Этот Этот неожиданный опыт Симонид привёл к изобретению им так называемого «метода локусов (мест)», то есть, системы организации памяти как своеобразного «театра памяти». Впоследствии Симонид использовал свой метод при запоминании текстов своих и чужих литературных произведений, удивляя всех отличной памятью.

Поэтому Цицерон мечтал встретиться с Метродором из Скепсиса (Мизия), философом и ритором, который в этот момент отбыл в Афины, где открыл свою школу красноречия. Метродор длительное время играл значительную политическую и культурную роль при дворе царя Митридата Понтийского, пользовался его безграничным расположением. Он был автором трудов по риторике, написал историческое сочинение о войнах Митридата с римлянами и прослыл ненавистником Рима. Метродор был известен ещё тем, что «обладал необыкновенной памятью, опирающуюся на небесную систему памяти – зодиаке». Как писал о нём Страбон, «вышел Метродор, муж, который оставил свои занятия философией ради политической жизни и в своих письменных трудах учил, но большей части риторике; пользовался он новым жгучим стилем и ослепил многих… Метродор нашел триста и шестьдесят мест в двенадцати знаках, через которые проходит Солнце».

Любой факт, который необходимо было запомнить, Метродор мог «записать у себя в мозгу, как обычный человек, записывающий на восковой табличке». Он на спор дословно повторял всю беседу, которую вели по-очереди несколько человек, если даже ей прерывали споры – он и споры сообщал досконально! Здесь Цицерон обратил внимание, что если у Симонида сработала память на присутствие пирующих гостей в ограниченном пространстве зала, то Метродор создавал фон среди знаков Зодиака, что казалось для непосвящённых в тайны мозга, если не чудом, то алхимией – секретной науки загадочных магов.

Цицерон разгадал симонидовский метод и близко подошёл к системе Метродора, постоянно восхищаясь им, взял на вооружение. Проговаривая свою будущую речь, он шагал по дому из помещения в помещение, выходил на террасу, в сад или во внутренний двор, и повсюду мысленно расставлял ключевые слова вокруг себя, «застолбив» таким образом, этапы и разделы предстоящей речи. В суде же Цицерон мысленно обращался к этому «своему маршруту», шел также из помещения в помещения, по тропинке в саду, но теперь уже «собирал разбросанные на ходу вещи-слова».

Позже Цицерон, используя свой опыт, написал небольшое пособие по искусству запоминания, к сожалению, утерянное.

Это интересно:

Современные исследования подтверждают, что Метродор использовал астрологические образы в качестве мест, придающих памяти упорядоченность, так же как обычные места, запоминаемые в строениях, сохраняли верный порядок связанных с ними образов или вещей.

Поскольку астрологи делят зодиак не только на 12 знаков, но и на 36 декад, каждая из которых объемлет десять уровней, а каждая декада связывалась с определенным изображением, Метродор, по-видимому, сгруппировал под каждым изображением по десять искусственных «мест» (loci). Так он получил ряд loci, расчисленный от 1 до 360, и мог использовать его сообразно собственным задачам. С помощью несложного подсчета он каждый раз мог выходить на нужное ему место (locus) по его порядковому номеру и при этом быть совершенно уверенным, что ни одно место не пропущено, поскольку все они располагались в числовом порядке. Система его могла, таким образом, ярко продемонстрировать поразительные возможности памяти.

***

Три года прошло с тех пор, как Цицерон покинул Рим. Осознавая, что латынь уступала греческому языку в образности, гибкости, способности к созданию сложных слов, он укрепил познания в греческом: в латыни ему, как оратору, не хватало выражений, способных передавать тончайшие оттенки мыслей. Тем более что латинский алфавит происходил от алфавита Эвбейской Халкидики через посредничество Кум и Этрурии! Но, тем не менее, латинский язык оставался оружием Цицерона, поскольку он наполнял его великолепием и, мужественной крепостью греческого, что идеально подходила для создания на нём образцовых ораторских произведений. А сжатость и логически выверенная форма делала латынь надежным проводником установлений римского права.

Наконец, Цицерон получил от римских друзей известие о смерти Суллы. Можно было возвращаться без боязни за свою жизнь. Он засобирался домой, осознавая, что не зря провёл время на чужбине, которая ему не показалась столь чуждой его внутреннему миру. К тому же он поправил здоровье, как он писал друзьям: «процессы с желудком и мокротой в лёгких были остановлены и, главное, голос, приобретя отделанность, стал приятным для слуха, мощным и соразмерным телесному сложению».

По дороге в Рим Цицерон посетил Дельфы, всегреческий культовый центр со святилищем Аполлона, где в течение веков божественные оракул давал простонародью бытовые советы, полководцам подсказывал пути к победам, а царям – как обустроить собственные государства. И хотя у римлян Дельфы большим спросом не пользовались, Цицерон обратился к прорицательнице с вопросом, что его ожидает в Риме. Пифия повелела ему «соделать путеводителями жизни своей природные склонности, а не мнение народное», чему он следовал потом всю жизнь…

ГРАЖДАНИН РИМА

В Риме Цицерон оказался в 77 году, и на первых порах старался жить с осторожностью: не стремился на гражданское поприще, но исполненный надежды на будущее, продолжил занятия греческими и латинскими декламациями. За это некоторые римляне, придерживающиеся строгих древних правил, легко расточали в его адрес обыкновенные прозвища: «Грек!», «Схоластик!» Но их отношение не беспокоило молодого оратора, его больше интересовало, помнит ли кто его начальные ораторский успех в делах Публия Квинкция и Секста Росция.

Его тянуло на Форум, когда там звучали речи известных римских ораторов. Он не мог уже представить Рим без своего участия в жизни его граждан. Будучи в Греции, Цицерона познавал искусство декламации, каким обладал Демосфен – оказывается, в юности он был косноязычен, но исправил недостатки напряжёнными тренировками. Когда Демосфена, уже знаменитого оратора спросили, что должно приковывать внимание слушателей, он ответил: «Прежде всего – произношение, во-вторых – опять произношение и, в-третьих, – опять-таки произношение речи!». Обладая с детства слабым голосом, к тому же Демосфен сильно картавил, он сумел преодолеть сей недуг, преодолевая физические и моральные трудности. У него было «короткое дыхание», из-за чего он делал неправильные ударения в словах, а во время длинной речи ему приходилось останавливаться, боясь потерять изначально заложенную мысль. И всё-таки, от природы слабый здоровьем, Демосфен упорством и физическими упражнениями сумел укрепить тело. Вот к чему следовало стремиться Цицерону!

И вот, что ещё он узнал о Демосфене и его практике в подготовке к ораторской деятельности. Он сумел превозмочь природой данные ему недостатки придуманными им самостоятельно упражнениями: брал в рот острые камешки и с ними пробовал проговаривать определенные, труднопроизносимые для него слова, уверенный, что «это придаёт языку ловкость и необходимую подвижность». Быстрым шагом восходил на крутой холм, стараясь при этом произносить нараспев стихи. Любил бродить по морскому берегу, когда разыгрывался сильный шторм, и кричал, что есть силы, пересиливая грохот беснующихся волн. Актёр Сатир подсказал ему, как правильно держаться на публике, делая своё выступление с выражением, живостью в телодвижении и взгляде, потому что Демосфен даже «достойное положение тела не умел сохранять во время своего выступления: подергивал одним плечом и, вообще, чувствовал себя неловко». Как результат неимоверных физических усилий, вскоре Демосфен забыл о своих проблемах, придал голосу силу и красоту, и стал первейшим в Афинах оратором и политическим деятелем!

Цицерон, в подражании Демосфену, также прикладывал много усилий в совершенствовании своего актёрского мастерства. Он тоже обратился за помощью к актёрам, как и Демосфен – это Росций Галл и Клодий Эзоп, ещё был старый трагический поэт Акций Луций из Пизавра, также известный как автор произведений на сюжеты из римской истории и вольных обработок греческих трагедий Еврипида и Софокла. Цицерон вообще любил театр, отдавая ему предпочтение перед другими развлечениями; в поздних сочинениях он немало цитирует римских драматургов.

Росций был одним из знаменитейших и любимейших публикой римских актёров-гистрионов* (лат. histrio, от этрусского слова ister – актер). Рождённый в рабстве, он впоследствии выкупил себя на волю и стал носить имя Квинта Росция Галла. От природы одаренный стройной и гибкой фигурой, Росций посредством тщательного изучения мимики самых знаменитых ораторов на Форуме. Сумел усовершенствовать этот дар природы настолько, что его изящество было всеми признано и восхваляемо. Став актёром, Росций всё-таки не оставил занятия мимикой, и о нём рассказывали, будто он не сделал на сцене ни одного жеста, о котором предварительно не подумал дома и которого не изучил заранее. Росций написал теоретическое сочинение, где сравнил ораторское искусство со сценическим, за что и был назван Горацием «учёным Росцием». Он был уважаем и любим римской публикой, и даже диктатор Сулла водил с ним дружбу.

Росций в основном играл в комедиях, в которых против обычая тогдашних актёров не пользовался маской, он был неподражаем в изображении страстей и таких ролей, которые требовали живой жестикуляции. За свои труды на сцене он получал значительное вознаграждение, но ещё Росций содержал платную театральную школу, пребывание в которой служило отличной рекомендацией для каждого воспитанного в ней молодого актёра. Здесь давал уроки будущим политикам и государственным деятелям. Росций покинул сцену лишь в преклонном возрасте незадолго до смерти. В зените адвокатской славы Цицерон защищал актёра от обвинения Гая Фанния Хереи, выдвинутого из-за переданного ему раба Панурга, которого он должен был обучить сценическому искусству. Между тем раб был убит неким Флавием. В процессе речь шла о том, как разделить вознаграждение, данное Флавием, сперва Росцию, а потом Фаннию. Процесс Цицерон выиграл, возможно, благодаря урокам, полученным в школе актёрского мастерства своего подзащитного.

Ещё один друг Цицерона, Клодий Эзоп, тоже знаменитый актёр, которого оратор впоследствии часто упоминал с величайшей похвалой. Эзоп художественно исполнил первые трагические роли, например, Агамемнона, Эанта, Андромахи, и так же был велик в трагедии, как его современник Росций в комедии. Кроме того, в сочинении «Об ораторе» Цицерон говорит, что Эзоп играл в комедии. Плутарх упоминает случай, когда Эзоп на сцене «будучи вне себя и в сильном гневе, ударил партнёра жезлом и умертвил». Величайший полководец Помпей удостаивал великого актёра своей дружбы, а народ щедро вознаграждал восхищением его таланта; так что Эзоп оставил после себя значительное состояние. В последний раз он играл при освещении построенного Помпеем театра в 65 году до н.э. Много ещё встречалось среди гистрионов, шутов, пантомимов.

Это интересно:

В Древнем Риме гистрионы вербовались из рабов или вольноотпущенников, занимали низкое общественное положение – не имели никаких гражданских прав и могли быть подвергнуты телесному наказанию. Труппу возглавлял хозяин, вышедший из той же среды. Такие труппы можно назвать первыми антрепризами: хозяин труппы договаривался с магистратами об организации театральных представлений, и зачастую сам играл главные роли. Женские роли исполнялись мужчинами. Представления гистрионов давались на ежегодных государственных праздниках – Римских (сентябрь), Плебейских (ноябрь) и Аполлоновых (июль) играх; Флоралиях – празднествах в честь богини цветов и весны Флоры, а также – во время триумфальных и погребальных игр, выборов высших государственных лиц и т.п. Первоначально гистрионы разыгрывали свои представления на подмостках временных театральных сооружений, которые ломали по окончанию игр. С середины 1 в. в Риме начали строить постоянные театральные здания, однако мобильный, передвижной стиль существования гистрионов дал термину новую жизнь в средневековом театре.

Знакомство с актёрами и обучение декламации содействовало Цицерону к убеждению слушателей: «он смеялся над теми ораторами, которые употребляли громкие крики, как хромоногие к лошади. Остроумие его, способность шутить и насмехаться, казались свойствами приятными и приличными в судебном красноречии, но употребляя оные с излишеством, многим причинял неудовольствие и заставлял себя почитать человеком злословным».

Цицерон нашёл ещё возможность совершенствования речи, участвуя в публичных чтениях, по принципу греческих философских диспутов; они уже входили в моду среди молодых римских литераторов и политиков, кто стремился к занятию высоких государственных должностей. В доме какого-нибудь знатного римлянина, тяготеющего к культуре, собиралась молодёжь, чтобы померяться силами в ораторском искусстве. Здесь на всё существовали свои правила: например, манеры оратора держаться на публике, а также поведения аудитории. Существовали особые правила относительно произношения, жестов, выговора, которые надлежало соблюдать, чтобы нравиться слушателям. Рекомендовался преимущественно голос мягкий, ласкающий, а не порывистые вскрикивания; жесты умеренные и редкие, а не размахивание всей рукой. Остроты подчеркивались более живым и проникающим в душу тоном. Произношение имело такое большое влияние на успех чтения, что оратор с недостаточным дыханием или неприятным выговором заставлял не пользовался вниманием, как бы он сам желал. В этом смысле Цицерон был избавлен от недостатков – сказывалось обучение в Греции.

Оратору предписывалось вначале расположить аудиторию в свою пользу, для чего следовало притвориться несколько смущенным; не было лишним покраснеть, «поднимать робкие взоры к небу, чтобы намекнуть, откуда явилось у него вдохновение». После первых заигрываний с публикой старался расположить слушателей в свою пользу какими-нибудь иными средствами, в зависимости от разных посторонних обстоятельств. Он мог умолять не быть равнодушным к его словам, иначе «он был бы в отчаянии». Сделав подобные заявления мягким и скромным тоном, оратор начинал говорить, о том, что хотел донести слушателям, смотря по степени терпения и доброго расположения, которые он предполагал в своей аудитории. При этом ему приходилось не только напрягать слух, чтобы уловить всё, что говорилось в этот момент среди присутствующих, но также исподтишка бросать вокруг себя взгляды, чтобы угадывать по выражению лиц, глаз, по жестам, по вдруг пронесшемуся шепоту или наступившему молчанию, каково было истинное чувство каждого, что было искренним мнением, а что просто вежливостью.

Кому было интересно слушать речи очередного оратора, те удобно располагались в мягких подушках, отрываясь лишь на бокал вина или десерты, и потом обычно аплодировали. Другие же вставали раньше окончания чтения и тихо уходили, не почувствовав интереса к данной теме или личности. Существовало даже несколько способов аплодировать: каждый выбирал себе тот способ, который более всего соответствовал его характеру и его усердию. Один кричал: «Хорошо, очень хорошо, восхитительно!» Другой хлопал в ладоши, рискуя набить себе мозоли, третий вскакивал с места и стучал ногами об пол; четвертый размахивал своей тогой и вообще выражал видимыми знаками свое волнение. Это были четыре самых употребительных способа выражать свой восторг.

И молчание аудитории, слушавшей речь оратора, тоже было одним из важных показателей его таланта. Цицерон уже понимал, что это «глубокое жадное молчание могло быть более лестным, чем крики восторга, более приятным для уха, чем взрыв аплодисментов, так как в последнем случае не отличишь тех, кто восторгается, от тех, кто громко зевает». Но это молчание может быть угрюмым и холодным, словно вокруг собрались все глухонемые: ни жеста, ни движения губами, ни взгляда; слушатели кажутся окаменелыми – а это может стать самым трудным испытанием для человека держащего страстную речь перед ними.

Или, ещё хуже, когда публика не заинтересовалась выступлением оратора. Поэтому они явно скучали, могут разразиться хохотом и долго перешептываться между собой, или даже протестуют и во время речи производят невообразимый шум… Нет, Цицерон в своих воспоминаниях отмечал, что обычно его выступления вызывали у слуша/spanтелей хорошие эмоции, что не могло не сказаться на росте его популярности в Риме, как судебного оратора.

СЕМЬЯ

В 76 году Цицерону исполнилось тридцать лет – можно сказать, предельный срок, отведённый римскими законами для холостяков. Помимо трактатов и речей он оставил нам письма – уникальный дневник своей жизни и своего времени. В одном из писем он шутил, что считает жизнь холостяков самой прекрасной на свете, но… понимает намерения цензора Квинта Метелла Македонского, который, пытаясь повысить рождаемость в римском обществе, говорил о женщинах как о «неизбежном зле», без которого не может существовать государство»! Именно письма позволяют на примере семьи Цицерона взглянуть на римскую действительность как бы изнутри.

В то время наблюдался упадок семейных добродетелей. Разорительное стремление к роскоши замужних матрон часто отпугивало мужчин от семейной жизни, оттого число холостых и бездетных среди патрицианской знати и в среднем сословии всадников быстро увеличивалось, а вместе с этим явлением снижалась рождаемость детей. Римская республика угрожающе опасно теряла поколение за поколением, сдавая варварам позиции сильного государства. Обеспокоенному Сенату пришлось принимать ряд жёстких законодательных мер: ограничение прав холостых мужчин в наследовании семейного имущества, запреты занимать государственные должности, отлучение от общественных игр и празднеств. Вместе с тем предоставлялись привилегии женатым гражданам, преимущественно многодетным. Не имевшие детей женщины в возрасте после двадцати лет наказывались штрафом, мужчины платили штраф за бездетность по достижении двадцати пяти лет. После рождения третьего ребёнка женщина больше не платила налогов с личного имущества и освобождалась от деспотичной власти мужа.

Цицерон не хотел конфликтовать с законами Рима, поэтому женился на Теренции, девушке из зажиточного аристократического рода Теренциев. Возможно, она была родственницей Марка Теренция Варрона, хорошего друга Цицерона. К тому же, её отец умер; братьев не было, и она оказалась единственной наследницей огромного состояния – нескольких поместий с доходом восемьдесят тысяч сестерциев в год. Эти два уважительных фактора – дружба с Варроном и приданое невесты – подвигли Цицерона на женитьбу.

Неизвестно, какие чувства он питал к жене, но некоторые историки считают, что их союз был заключен по трезвому расчёту с обеих сторон – Цицерон имел отличные перспективы на адвокатском поприще и на продвижение по государственной службе, а Теренция помимо огромных связей в аристократическом обществе принесла в дом мужа солидное приданое. Согласно римской морали, женщина должна обладать такими добродетелями как скромность, честность, бережливость, уступчивость, абсолютная верность, целомудренность, стыдливость, услужливость, благоразумность, безобидность, не гневливость и быть домоседкой. Обладала ли невеста Цицерона всеми этими качествами или только частью их, нам тоже не ведомо, но что-то в своей избраннице его устраивало, поскольку прожил он в браке тридцать лет.

Римский брак, или concubinatus — «сожительство» (от лат. concumbere, дословно: «вместе лежать»), обычно совершался в целях укрепления политического или торгового партнёрства, но это решение в дальнейшем было тесно связано с взаимным почитанием мужа и жены. Брачные обряды именовались «священными», поэтому юридический характер браку придавала именно эта моральная сторона, а не формальная и не физическая. Для мужчины брак служил укреплению семейного состояния и подтверждал высокий гражданский статус. Кроме того, пока длился брак, муж мог распоряжаться денежной составляющей приданого и ожидать от семьи супруги финансирования его карьеры.

Как показали дальнейшие события семейной жизни Цицерона с Теренцией, за принесённые ею в дом мужа денежные средства давали ей право требовать внимания со стороны мужа, что иногда рассматривалось Цицероном как посягательство на свою свободу.

Свадебный обряд – конфарреацию – совершил главный жрец (понтифик) храма Юпитера. Он зачитал прошения от имени новобрачных к богам, в жертву приносился хлеб из полбяной муки. В ходе церемонии в жертву Церере и Теллусу принесли также овцу и фрукты. Жрец-гаруспик, гадавший по внутренностям жертвенных животных, будет ли брак счастливым, изучая печень, немного замешкался. Но потом заявил, что боги дали своё согласие на брак. При этом присутствовали десять свидетелей.

Теренция предстала перед женихом в палле, длинном платье ярко-красного цвета, без пурпурной каймой и украшений, надетой на тунику прямого покроя. Платье было стянуто поясом, завязанным специальным узлом, называвшимся «узел Геркулеса», который в ночь после свадьбы развязывал супруг. На голове покрывало огненного, жёлто-красного цвета, немного спущенное на лицо. Кожаные ботинки на толстой подошве были того же цвета, что и палла, из украшений – золотой браслет на правой руке. Цицерон надел белую тогу и головной венок из цветов вербены и майорана, по модной греческой традиции. В канун свадьбы невеста принесла в жертву богам свои детские игрушки и носившиеся ею до той поры одежды. Свадебный наряд невесты дополняла особая прическа, которая в обычное время была обязательна только для девственных жриц-весталок. Называлась она «шесть прядей»: специальным острым гребнем в форме копья волосы разделялись на шесть прядей, затем в каждую из них вплетали шерстяные нити и укладывали пряди под свадебный венок из цветов, собранных самой невестой и ее подругами.

Затем последовало подписание «пакта деталей», брачного договора, после чего брачующиеся произносили «да» и обменялись железными кольцами, символом прочного союза. В качестве знака верности и как символ дружеского и сердечного единения, но не как скрепление договора, жених и невеста подали друг другу правую руку. Затем молодые супруги просили благословения у пяти богов: у Юпитера – для гарантии союза, у Юноны – богини брака, у богини любви Венеры, у Фидеса, олицетворяющего верность, и у Дианы, как богини-матери.

После брачной церемонии началось обильное пиршество с участием родственников и друзей с обеих сторон семей новобрачных, мужчин и женщин. А вечером после пира Теренция должна была окончательно покинуть отчий дом, чтобы оказаться, наконец, в доме жениха. Для этого друзья Цицерона «похищали» невесту, в память о древних традициях: все делали вид, будто девушку вырывают из объятий матери, домашние кричали и грозились выслать погоню, наказать «похитителей». Затем в сопровождении насмешливых, а также непристойных песен, гимнов, шуток, считавшихся оберегом от колдовства, новобрачную привозили в дом мужа, украшенный венками, зелёными ветвями, лентами и цветными коврами.

По пути свадебного кортежа люди кричали возглас «Талассий!», обычай, идущий со времени «похищения сабинянок» – по имени первой похищенной девушки. Прохожим раздавали и разбрасывали орехи как знак плодородия, которые должны были обеспечить новой семье обильное потомство. Важное обстоятельство: жена должна быть отведена в дом мужа, и только после этого акта, согласно закону, начинался супружеский брак. При этом римские боги принимали самое активное участие: бог Домидук приводил новобрачную к супругу в дом, бог Домиций помогал ей решиться войти в этот дом, богиня Мантурна склоняла её остаться там жить. Теренцию вели за руки двое мальчиков, третий нёс перед ней факел из терновника, который зажгли от огня на очаге дома невесты. За невестой несли прялку и веретено – символы женских занятий в доме мужа. Цицерон встретил Теренцию у порога, подхватили на руки и перенёс через порог, стараясь не зацепить ничем, и чтобы жена не споткнулась, что считалось бы плохим знаком. Поставив молодую жену на ноги, он позволил ей обернуть дверной косяк шерстью и смазать волчьим жиром порог – «чтобы отпугнуть злых духов в первую ночь». После этого обряда все сопровождающие невесту уходили, но продолжали праздновать до глубокой ночи и до утра в другом месте.

Теренцию раздевали женщины, которые лишь единожды состояли в браке, и затем отвели к супружеской кровати. Цицерон встречал жену с факелом и кубком с водой, жена при этом произнесла слова: «Где ты Гай, буду я, Гайя» – эта формула означала, что женщина принимала имя мужа, становилась как бы частью его. Новобрачную усадили на стул напротив двери, она ещё раз произнесла молитвы, на этот раз ларам и божествам своего нового дома. Затем приняла от мужа огонь и воду как два основных элемента домашнего хозяйства и положила на стол три монеты: одну из них получал муж, другую оставляли для домашних лар на алтаре, а третью оставляли, чтобы позднее пожертвовать её на перекрёстке дорог вблизи дома. Обессилевшая от соблюдения всех обрядов, смущённая неизвестностью, Теренция покорно позволила мужу развязать «геркулесов узел» на поясе, завязанный, «чтобы у них было так же много детей, как у Геркулеса».

В первую брачную ночь Цицерон и Теренция призывали «на помощь» Мутуна-Тутуна, на «фаллос которого советуется сесть новобрачной», и богиню Пертунду, Венеру, бога Субига, - «чтобы жена подчинилась мужу», и богиню Прему, - «чтобы, подчинившись, сохраняла покорное положение». Римляне считали, что лишь при содействии этих божков «женщина, слабая полом и на первых порах робкая, лишалась девственности».

Молодожёны, наконец, остались одни, хотя древние обычаи допускали, чтобы «при игрищах молодых супругов» присутствовали посторонние – близкие родственники и даже друзья; если не в комнате новобрачных, так здесь же за дверью: они громко пели шуточные песни и свадебные гимны:

Девушка так же: невинна пока — бесплодно стареет.

Если ж, для брака созрев, достойно в супружество вступит,

Мужу дороже и меньше родителю в тягость.

Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!

Девушка, ты не перечь такому супругу. Нельзя ведь,

Право, перечить тому, за кого сам отец тебя выдал.

Мать и отец заодно — их воле должна быть послушна.

Девство не все ведь твое, а отчасти родителей также:

Треть в нём отцовская есть, материнская треть в нём другая,

Треть лишь одна в нём твоя. Потому не перечь ты обоим,

Тем, что права передали свои и приданое зятю.

Гимен, о Гименей, Гимен, явись, Гименей!

«Свидетели» гремели орехами и весело взывали к молодому супругу, «чтобы он быстрее расколол орех». Когда это состоялось, Конкордия, богиня согласия и мира в супружеской семье, расправила над молодожёнами свои огромные крылья…

(далее по тексту рукописи. При желании можно познакомиться у Автора)